Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

e2-e4

Каждый раз, когда мы играем с Войцехом в шахматы, просиходит что-нибудь необычное. То вдруг материализуется одна из многочисленных жён Войцеха и начнёт нам рассказывать о том, как хорошо там, в прекрасной и далёкой Аргентине или Украине. Сложно различать, когда играешь с Войцехом в шахматы. Собственно, даже прислушиваться сложно. Игра забирает полностью.

А то из какой-нибудь фигуры вылезет зелёный змий – и мы с Войцехом тогда напьёмся. Никогда нельзя сказать, кто из нас двоих напьётся больше. Иногда это бываю я, и тогда меня нельзя ни о чём спрашивать, потому что я всё равно ничего не помню. Какие-то тогда происходят туманные перемещения в пространстве, куда-то мы двигаемся, отрываясь от шахмат, происходят да, какие-то передвижения, я уже говорил. Войцех меня тащит, потом не тащит, потом опять тащит – а утром я неизменно просыпаюсь у Войцеха в гостевой комнате на вдавленном, собственно, мной же диванчике в сиреневый цветочек. С больной головой, да. А вы как думали. И бегу домой, бегу, да, стремительно бегу, пока Войцех не проснётся.

Бывает и такое, что Войцех напивается сильнее и быстрее, чем я. Тогда он становится как-то необычно весел, начинает сыпать скабрёзными анекдотами и шуточками, которых никогда нельзя от него ожидать в трезвом виде, зовёт на какие-то приключения, признаётся мне в вечной дружбе и чуть ли не в любви даже. Тогда я, как правило, веду себя предельно собранно. Обязательно доставляю Войцеха домой и сдаю той, которая на тот момент скрашивает его быт. Дело в том, что в шахматы мы играем не совсем там, где живёт Войцех. То есть, у него, собственно, несколько мест дислокации. Одно из них то, где мы играем в шахматы, и где я впоследствии часто ночую на вдавленном диванчике в гостевой комнате. Я говорил уже. Второе место – то, где проживает Войцех со своей дамой сердца на тот момент. Они у него часто меняются, поэтому я однажды даже перестал их фиксировать – ну есть, и есть. Не моё дело. Моё дело – играть с Войцехом в шахматы.

Честно сказать, я не помню ни одного случая, чтобы мы доиграли партию до конца. Нет, мы каждый раз честно собираемся именно с этим намерением, поиграть в шахматы. Но вот такая ерунда получается, всё время что-нибудь происходит. Один раз собака пришла. Ну да, у Войцеха была собака. И вот она пришла смотреть, что ли, как мы играем. И куснула меня за ухо. Откуда я знаю, почему. Взяла и укусила. Может, Войцех проигрывал тогда, а она возмутилась, я не очень помню. И Войцеху пришлось везти меня в травмопункт. Да. В травмопункте мне зашивали ухо, Войцех пил медицинский спирт, любезно предоставленный ему его на тот момент подругой-медсестрой, смотрел на кровь, текущую, а потом не текущую из моего уха – и извинялся за свою собаку.

Периодически к нами приходили разные девушки. Ну, чаще приходили к Войцеху, конечно. Тогда он начинал быстро меня выпроваживать. А я не хотел уходить, потому что ну мы же не доиграли ещё. А он говорил, что в следующий раз, в следующий раз доиграем обязательно, вот увижу. И что ж – в лучшем случае я отправлялся в гостевую комнату на продавленный диванчик и ночевал там, услаждая слух. В худшем я шёл домой, а в самом худшем ехал домой на такси, потому что было поздно, и ничего уже не ходило.

Иногда случались и исключения из этого праваила. И тогда девушки, приходящие к Войцеху, в итоге, как выяснялось, приходили ко мне. То есть, сначала-то да, этого никто не знал, но потом это становилось очевидно.

e7-e5

О таких случаях в силу известных причин хочется говорить подробнее. Но и как-нибудь так, чтобы не задеть Войцеха, потому что тогда с кем же я буду играть в шахматы. Войцех – вспыльчивый. Такой, горячий молодой человек, хотя поначалу и не скажешь. Да, ну вот хоть об одном таком случае я расскажу. Как-то сели мы с Войцехом играть в шахматы. Сидим и играем. А у нас такое дело, что мы не можем играть в шахматы молча. Ну, не с Войцехом. С кем другим, может, и можно было бы, я не знаю. Я ни с кем другим не играю. Только с Войцехом и играю. Он, может быть, и играет с кем-нибудь ещё, помимо меня. Мне бы этого, конечно, не хотелось, но кто его знает. Я не сторож ему.

Одним словом, не получается у нас молча. Мы разговариваем всё время. Он меня так отвлекает, наверное. Я не раз уже думал. Мы, конечно, пока ни одной партии не доиграли, поэтому трудно сказать, кто из нас двоих лучше играет. Но внутри-то, внутри, мы друг друга опасаемся. Мне кажется, например, что Войцех очень сильный шахматист. Что он только прикидывается таким расслабленным пьяницей и женолюбцем. Я даже пытался узнать его фамилию, чтобы порыться в шахматных справочниках, наверняка обнаружу его в списке если не гроссмейстеров, то хотя бы международных мастеров. Не говорит. Да, и пьяный тоже не говорит. Умеет как-то он.

И он, я так понимаю, тоже меня опасается. Хотя я никаких там ни разрядов не имею, ничего. Так, неплохой любитель, если внимание сконцентрирую. Только ему-то откуда про это знать. Вот он и разговаривает всё время, отвлекает меня. Во всяком случае, я именно так это вижу.

Не то, чтобы я против поговорить. Нет, с Войцехом очень интересно говорить. Он часто говорит  о женщинах. Он знает в них толк. Не знаю, в чём он разбирается больше, в женщинах или в шахматах. Сложно сказать. Про шахматы , я имею в виду. Про женщин-то есть масса свидетельств. И моих, и чьих там ещё угодно.

Словом, он начинает мне рассказывать. Рассказывать о том, что на днях познакомился с такой кралей, такой кралей, просто ух – и целует пальцы сам у себя на руке. Зовут Барбара. И очень много о ней рассказывает, и то, какая она, как говорит, как ходит, как одевается, как сидит, как смотрит. Как раздевается и как лежит, пока не рассказывает, он ещё не дошёл до такой кондиции, чтобы об этом рассказывать. Но зная Войцеха – я уверен, что и этот рассказ совершенно скоро воспоследует. Не было ещё ни разу, чтобы по-другому было. Потом он говорит мне, что эта Барбара откуда-то меня знает. И спрашивает, откуда, мол. Я тоже спрашиваю, что как, спрашиваю, это стало известно. Ну, что она меня знает. Он говорит, что простым образом, достаточно понятным и логичным. Что как, говорит, ещё это могло стать известным. Он ей рассказал, что у него есть хобби. Девушки Войцеха всегда интересуются его жизнью. Мои редко моей интересуются. Поэтому я чаще всего ночую у Войцеха в гостевой комнате на вдавленном диванчике. В сиреневый цветочек, да.

И он ей рассказал, что его хобби – это шахматы. Что мы с ним часто играем. Он не стал говорить, что мы никогда не доигрываем ни одной партии, потому что нельзя женщинам всё договаривать. Иначе им станет не интересно и они – ну, что там, потеряют интерес и всё. Она спросила про его партнёра, с которым он, значит, в шахматы играет. И она сказала тогда – вот именно тогда и сказала, что достаточно хорошо меня знает. Я тут его и спрашиваю, вот как, значит, раньше он говорил, что просто знает, а теперь оказывается, что и не просто даже, а ещё и достаточно хорошо.

И он говорит, ну да. Она, говорит, так сказала.

И тогда я начинаю задумываться, как будто бы над ходом, а на самом деле не над ходом. На самом деле, я вспоминаю, знал ли я когда-нибудь каких-нибудь там Барбар. И, чего уж там, я вспоминаю. Ну, разрешаю себе вспомнить, точнее говоря. Потому что я с самого начала что-то там такое заподозрил. Ну, когда имя ещё услышал только. Уж редкое очень имя. Не то что у меня или у Войцеха.

Ну, и Войцех тогда говорит, что она сейчас придёт, и они пойдут трахаться, так что, говорит, мы вряд ли опять доиграем партию. Он говорит, что нам не привыкать, поэтому страшного особенно ничего нет.

Я говорю, ага.  

Cf1-c4

Ну, я сам-то говорю ага, кто спорит, а сам думаю, что партию хорошо бы доиграть. Вот бы думаю, успеть бы доиграть. Вот доиграем, а там всё равно мне уже, я и уйду даже раньше. Даже и оставаться не буду, смотреть, кто там к нему придёт и зачем. Я всё время так думаю. А потом – тоже всё время – игра затягивается, и мы не успеваем доиграть партию. Я имею в виду, если к нему женщины приходят. Хотя в любом другом случае мы тоже не успеваем доиграть партию. Войцеху скучно заниматься долго одним и тем же делом. Он то кидается показывать мне синий тюльпан, который он на днях сорвал в ботаническом саду, то песню какую-то ставит. Это если женщины не приходили. Кричал, что я непременно должен эту песню послушать, потому что только я сумею её оценить, вот только я и больше никто. А к партии мы тотчас вернёмся, тотчас, едва только песня закончится. И приходилось кивать, вдумчиво кивать, делать умное лицо приходилось и одухотворённое тоже приходилось делать лицо. Потому что Войцех, когда к нему не приходили женщины, частенько требовал от меня одухотворённости. Говорил, что только ради редких её моментов и играет вообще со мной в шахматы. Больше не из-за чего, только из-за неё. Но киванием было не отделаться, он требовал аргументации, я начинал что-то такое лопотать, он взрывался, не получая достаточной одухотворённости, и в итоге мы не доигрывали партии, как всегда.

Это, повторюсь, бывало, когда к нему не приходили женщины. Но чаще они всё-таки приходили. Нет, он не гнал меня, нет. Ежели одухотворённости во мне нехватка, то уж тактичности хоть жопой ешь, извиняюсь, конечно. Мы чинно втроём выпивали по коктейлю, до которых Войцех был большой охотник. Потом он извинялся, что партию сегодня доиграть не удастся, и предлагал мне всё равно оставаться у него ночевать, в гостевой комнате, на вдавленном диванчике. Мол, без разницы, где выспаться, и дома высплюсь, и у него высплюсь. Обычно он соблазнял меня какими-нибудь экзотическими напитками, которых я ещё не пробовал, и которые время от времени появлялись у Войцеха из неизвестных мне источников. Он часто ставил их на кон, против моих неизменных денег, но, поскольку партии так и оставались недоигранными, просто угощал меня ими, с условием, что я останусь ночевать на вдавленном диванчике в лиловый цветочек. На вынос напитков никогда не предлагал.

Я примерно в половине случаев оставался. Не знаю, зачем уж он меня оставлял, а я внимал в ночи, сквозь звукоизоляцию. Внимал и редко что-либо слышал. А зачастую и вовсе перебирал с экзотикой и, подтверждая прогноз Войцеха, отменно отсыпался на диванчике. Он, даром, что вдавленный, вдавлен-то был он именно моим телом, поры именно моей кожи по большей части засалили ворс на диванчике и замутили изображения лиловых цветов. Он был подогнан под меня.

Я подумал, значит, что только бы успеть доиграть партию, и тут же вошла она. Вошла и посмотрела на меня. Я на неё не смотрел, потому что смотрел на доску. Потому что я во время игры могу смотреть только на доску и не могу, когда меня отвлекают. Мне нужна абсолютная сосредоточенность. Войцех представил нас. Я всё равно не сводил глаз с доски. Она сказала, что ей очень приятно, я что-то буркнул.

Cf8-c5

Как всегда, Войцех сказал, что ему надо со мной поговорить наедине и попросил её подождать, если ей не трудно. Ей было не трудно. Чего уж тут трудного, раз сама пришла. Раз уже пришла, то уж теперь и нетрудно. Да.

Мы вышли с Войцехом в гостевую комнату, ту самую, с продавленным диванчиком. Как всегда. Как всегда, он стал извиняться, что нам опять не удалось доиграть партию, и пообещал, что в следующий-то уж раз непременно, что он всё-всё отменит, и тогда мы наконец-то сядем спокойно, и всё у нас получится. Я, как всегда, сказал, что ерунда, что что я, не понимаю, что ли, что есть вещи поважнее шахмат, что я войду в положение и не буду в претензии. Потом Войцех сказал, что мы сейчас выпьем по коктейлю, и чтобы после этого я вспомнил про свои дела и удалился. Ну, как всегда. Я сказал, да, так и будет.

Но так не было. Когда я сказал, что мне пора, и ждут дела, и вообще, много всего накопилось, и я засиделся и всё такое, она посмотрела прямо на меня и спросила, нельзя ли мои дела отложить. Войцех мигал мне и семафорил из-за её плеча, но я не видел – потому что я смотрел на доску. Запоминал позицию. У меня уже был продуман план на эту позицию, и, если вдруг она потом когда-нибудь повторится, я знал прямой путь к победе. Поэтому я сказал, что да, можно отложить. Она сказала, что вот и славно, что столько не виделись, а я куда-то сразу бегу. Войцех удивился, что мы знакомы. Она сказала, что да, что давно уже знакомы. Что были знакомы раньше, точнее говоря, пока я её не бросил.

Я продолжал смотреть на доску, но сказал Войцеху, что она врёт. Потому что даже сосредоточиваясь на запоминании позиции, я не мог стерпеть неправды. Не перед Войцехом, во всяком случае. Я сказал, что она врёт, что это она меня бросила.

И мы стали выяснять отношения. Войцех обнимал её за талию, она не замечала этого, потому что кричала на меня, чтобы я вспомнил это и вспомнил то. Я тоже не замечал, потому что смотрел на доску. Войцех обнимал её за талию, а мы выясняли отношения. Я вспоминал это и вспоминал то, и говорил ей, что она врёт. Что всегда врала. И вот сейчас опять врёт.

Странно другое. Она вдруг перестала кричать. Не стала бросать в меня шахматными фигурами с доски. Раньше непременно бы так поступила. Всегда разрушала то, что было для меня важно. Знала – и делала. Теперь не стала. Только убрала руку Войцеха у себя с талии и спросила меня, почему я на неё не смотрю. Я объяснил, что я запоминаю позицию. Она сказала, что запоминать позицию можно ну пять минут, ну десять, но никак не полчаса с лишним. Я сказал, что это у кого как. У всех разное устройство памяти. Она сказала, что вот именно. Что я не помню того, что, по её мнению, помнить как раз следовало.

Войцех сказал, что это надолго. А выпивка у него сейчас закончится. И что кто-то должен сходить за ещё. Я сказал, что я схожу. Войцех одобрительно мне кивнул. Она сказала, что так не пойдёт, что, если меня отпустить одного, то я смоюсь. Я сказал, что зачем это, что смываются те, кто чего-то боится, а я не боюсь ничего в данной ситуации. Она спросила, неужели.

Войцех сказал, что пойдёт тогда сходит со мной. Она сказала, что будет неудобно себя чувствовать, оставшись одна в чужой квартире. И что лучше со мной сходит она. Что мы быстро, совсем быстро. Войцех ничего не сказал, а тоже посмотрел на доску. Он тоже решил запомнить позицию, подумал я.

И мы с ней пошли тогда. Вышли на улицу. И шли молча. До алкогольного магазина. Но сначала я сказал, что мне нужно в аптеку. Она меня подождала.

Фd1-fз

Потом мы дошли до алкогольного магазина. Всё молча, не разговаривали. Я только сказал, что прекрасно бы и сам справился, что мне не нужны провожатые. Тем более, девушки. Она мне ответила, что я бы сам ушёл и не вернулся, потому что всегда так делал. Я спросил, когда это я так делал. Она сказала, что всегда, и надулась. Я помнил, как она надувалась. Я решил, что и ладно, хочет надуваться, пускай надувается, я вот лучше про шахматы стану думать. Это отличная игра, а, кроме того, у меня сложилась по-настоящему выигрышная позиция, и впервые, наверное, было действительно жаль, что партия осталась недоигранной.

Если долго тренироваться, то можно достичь многого, я так считаю. Даже и обыграть Войцеха. Не в том смысле, чтобы он был таким уж сильным шахматистом, что обыграть его не было никакой возможности. Нет. Просто он был Войцехом.

Мы вернулись скорее, чем я думал. Это потому что шли молча, почти не разговаривали. Я только ещё один раз спросил её, зачем она со мной пошла, сказал, что мне конвой и проверка не нужны, что я бы и сам всё прекрасно донёс. Она сказала мне на это, что я всё равно не пойму. Ну и подумаешь. Я стал думать о партии.

Мы купили какой-то экзотический напиток по её выбору. Я даже название не запомнил. Что-то такое, чего я точно никогда не пил. Она сказала, что Войцех же всё время угощает меня экзотическими напитками, когда я остаюсь у него ночевать. Чтобы подсластить пилюлю, так она считала. Иронизировала она. И поэтому будет логично, елси я тоже преподнесу ему сейчас этот экзотический напиток. Которого он точно никогда не пил. Я сказал, что это будет ни капли не логично, а как-то по-детски мстительно. Тем более, что я не буду у него, скорее всего, сегодня ночевать. Она ответила, что я конечно не буду. Что даже глупо мне об этом говорить. Я спросил её, о чём она. И она опять сказала, что я не пойму.

Войцех сказал, что уже думал, что мы не вернёмся вдвоём. Что приятно удивлён нашим приходом. Я никогда не видел его таким. Злым, что ли. Или не злым, а раздосадованным каким-то. Угнетённым. Из-за того, что мы пришли, что ли? Я сказал, что, если он нас уже не ждал, то мы, собственно, можем и уйти. Потому что мы совсем не хотели его напрягать. Он ответил, чтобы я не говорил за всех. Барбара сказала, что она, в данной ситуации, со мной полностью солидарна. Войцех сказал, чтобы мы начинали пить. Я показал, что я ему принёс. Он удивился, и сказал, что такого никогда не пил. Много слышал, сказал, но не пробовал. Кашаса? Не помню. Возможно.

Он принёс стаканы, и мы стали пить. Я снова больше смотрел на доску и анализировал позицию. Войцех спросил, успею ли я на транспорт. Я посмотрел на часы. Она тоже посмотрела на доску и спросила меня, что разве я переехал. Я сказал, что нет. Что живу, где и жил. Она тогда сказала, что странно, что Войцех говорит о транспорте, что, насколько она помнит, здесь до моего дома минут семь ходьбы.

Да, мы поэтому с Войцехом и познакомились. Ну, не поэтому, но это помогло. Мы встретились как-то в парке. У нас тут есть такой парк, где на скамеечках играют в шахматы. Нет, ну в карты тоже. В шашки. Но большей частью всё-таки в шахматы.

Kb8-c6

Мы пили, потом пили ещё. Потом снова пили. Наконец, Войцех сказал, что ему надо со мной поговорить наедине. Мы вышли в гостевую комнату, и он спросил, ну что. Я говорю, что в каком смысле ну что. Он говорит, ты домой-то собираешься? Я говорю, нет, уже поздно, то есть, я собираюсь, но теперь уже время ушло и уже всё равно, что я сейчас уйду, что на два часа позже. Он говорит, чтобы я его внимательно выслушал. Я слушаю. Он говорит, что если я сейчас не уйду, вот сразу же, прямо сейчас, то пожалею. Я спросил, собирается ли он тогда со мной драться. Он сказал, что драка это удел пролетариев, а он просто перестанет играть со мной в шахматы. Хотя ему этого очень хочется. То есть, играть со мной в шахматы ему хочется продолжать. Это стало для него чем-то важным. Он сказал, что не представляет себе, как сложится его дальнейшая жизнь, если он перестанет играть со мной в шахматы. Но что он как-нибудь справится с этим. Потому что есть в мире вещи поважнее шахмат. Уже второй раз он это повторил. И вот это вот одна из таких вещей.

Я говорю, что ладно. Ладно, ещё двадцать минут посижу, говорю, и пойду. Нельзя так сразу, говорю. Он говорит, что согласен. И говорит, что тогда мы в следующий раз обязательно, обязательно доиграем. Потом мы жмём друг другу руки. Потому что партнёры по шахматам всегда должны сохранять ровные отношения. Несмотря ни на что. И мы начинаем возвращаться в общую комнату, туда, где она сидит. И Войцех хватает меня в дверях за свитер и спрашивает. А что в ней, спрашивает, такого особенного. Как-то не так, как всегда, спрашивает. Голос у него какой-то не свой. Тембр. Интонации не свои. Заискивающе спрашивает, можно было бы сказать, если бы это не был Войцех. Он говорит, что уже с ней спал, но ничего такого особенного не ощутил. И просит меня ещё раз сказать ему, что в ней особенного, на что он не обратил внимания.

Я говорю ему правду. Мне нечего скрывать от Войцеха. Потому что шахматы с Войцехом – это то немногое, что у меня есть. Это значительная часть моей жизни, Войцех и все эти незаконченные партии. И надежды их когда-нибудь закончить. И процесс выбирания пешки, когда Войцех прячет за спиной одну белую и одну чёрную и спрашивает, в какой руке. У меня мурашки всегда бегут по коже в этот момент.

Я говорю ему, ничего.

Мы вернулись в комнату и немного посидели ещё. Прошло двадцать минут, и я стал собираться. Я в последний раз посмотрел на позицию, чтобы её запомнить. Доска так и стояла на том месте, на котором мы её оставили, на маленьком журнальном столике, который Войцех раздобыл как-то по случаю, на вторую или третью неделю нашего знакомства. До этого мы с ним только встречались в парке и смотрели, как играют пенсионеры и пролетарии. Сами играть не решались, потому что не было подходящего столика. А потом Войцех где-то его приобрёл и сказал, что мы теперь тоже белые люди, и вполне можем перейти из разряда зрителей в разряд участников соревнований. Мы смеялись ещё тогда, я помню. Войцех всегда умел хорошо построить предложение. Только уже в самый первый раз мне пришлось ночевать в гостевой комнате на продавленном диване. Тогда он ещё не был продавленным. Может быть, и его Войцех тоже купил уже после нашего знакомства, я не знаю.

Я говорю, что мне уже действительно надо идти. И начинаю прощаться. Тогда она говорит, что пойдёт со мной. Войцех говорит, что он не понял. Она говорит, что тоже засиделась, а к тому же мы с ней, когда ходили в магазин, не успели договорить.

Ф f3…

Тогда Войцех задёргался, стал опять пытаться меня выводить в гостевую комнату. Я уже не шёл, потому что ну правда, ну сколько можно туда-сюда шастать. Говорю ему, чтобы он не волновался. Что даже случайному любителю случается победить гроссмейстера. Редко, да, но случается. Фортуна так поворачивается. Звёзды, я не знаю. Кто во что верит. Так что говорю ему, что поражения нужно уметь принимать достойно. Это отличает настоящего гроссмейстера от того самого любителя со скамейки. Вот как я, например, я же не устраиваю истерики из-за поражений. Нет. Я скромно иду в гостевую комнату и сплю на продавленном диванчике.

Это потому, говорит Войцех, это потому ты так всё спокойно воспринимаешь, что я тебе дарю какой-нибудь интересный напиток, которого ты раньше не пил. И твой инстинкт исследователя побеждает обиды.

И он сказал, чтобы я обратил внимание на его тактичность. На то, что он не назвал это инстинктом алкоголика. Особо это подчеркнул.

Я говорю, так вот же. Вот же, говорю, я учусь у тебя хорошему. Вот же я тоже о тебе позаботился и принёс эту бутылку. Ты же ведь раньше никогда такого не пил? Правда? Он признаётся, что правда. Я прошу прощения, что она уже початая, но мы только что все втроём выпили по одному коктейлю из неё, то есть, одним из ингредиентов являлся как раз этот экзотический напиток. Но остаток я честно оставляю Войцеху. И даже предлагаю ему улечься сегодня спать в гостевой комнате на продавленном мной диванчике. С сиреневыми цветочками. Войцех как-то обречённо кивает. А завтра я приду снова, и мы непременно доиграем партию. Мы прощаемся. Уходим.

Мне просто нужно было, чтобы бутылка досталась Войцеху уже початой. Чтобы не доверху было налито.

Я не знаю, пошёл ли Войцех действительно спать в гостевую комнату на диванчик с сиреневыми цветами. Не знаю. Назавтра его там не было. Хотя, с другой стороны, назавтра его нигде не было. Это ничего не доказывает.

По дороге домой мы снова почти не разговаривали. Она только спросила, что я покупал в аптеке. Я честно ответил. Я опять на неё не смотрел, смотрел на чернеющий внизу асфальт. На фонари смотрел сверху. На звёзды иногда. Честно сказал, что купил в аптеке крысиный яд. Жидкий такой. Бесцветный и без запаха. Она спросила, есть ли у меня дома крысы. Я сказал, что отродясь не было. Она спросила, а зачем мне тогда крысиный яд. Я сказал, что нужно было. Она посмотрела на меня в темноте и сказала, что я его забыл у Войцеха. Я спросил, кого – его. Она сказала, что не «кого», а «что». Яд и забыл. Я честно сказал.

Мы уже дошли до её дома. Он был раньше моего, если идти этой дорогой. Я остановился её проводить. Посмотреть, как она войдёт в подъезд. Она сказала, что телефон я помню. Я кивнул головой. Она спросила, позвоню ли я ей. Я пожал плечами. Она спросила, пойду ли я завтра снова к Войцеху, доигрывать партию. Я сказал, что вряд ли. Что это будет бессмысленно. Всё равно партию доиграть не получится. Она спросила, откуда я знаю. Я сказал, что знаю.

Я его не забыл. В смысле, яд.

Потому что Войцех не прав. Ничего нет в мире важнее шахмат. Совсем ничего.