Онтологические прогулки

Русское общество представляет собой уникальное явление, другого
такого в мировой истории не было и вряд ли уже будет прежде
всего потому, что его особенностью является симбиоз совершенно
чуждых друг другу элементов – народа (культуры) и
государства, каждый из которых находится с другим в отношении
противостояния.

Государство стремится дать обществу (народу, культуре) структуру,
определённость, стабильность, контролируемость, в соответствии
с чем заставляет его (народ) проявлять только
координированную с государством активность.

Народ же стремится удержать, сохранить и в особых, редких случаях –
развить своё намерение, то есть свою культуру, практически
всегда – вопреки давлению государства.

Оба стремления противоположны друг другу настолько, что не могут
быть совмещены: если народ полностью подчинится государству, то
он исчезнет как русский народ, то есть потеряет свою
специфику.

Если же государство подчинится народу, то исчезнет оно, поскольку
станет «плавающим» государством, слишком аморфным для того,
чтобы сохраниться внутренне и внешне.

Противостояние государству заставляет русских быть достаточно
динамичными в поисках «свободного» в данный момент общественного
пространства, способного быть живым.

В масштабах культуры это возможно единственным образом – через
оживление «одобряемого» государством топоса и неизбежную
трансформацию его в соответствии со спецификой русской культуры;
первым таким одобряемым топосом стало христианство – русские
оживили и развили его, ожив и развившись им.

К 19 веку таким топосом стала «светская» жизнь во всех её модусах:
литературы, поэзии, науки, образования, искусства, общения,
экономики и пр., однако поскольку в неё была вовлечена
слишком незначительная часть русского общества, то какого-то
решающего значения она не имела.

Поэтому в начале 20 века усиленный первой мировой войной внутренний
кризис спровоцировал революцию и гражданскую войну.

Кстати, термин «гражданский» к русской культуре никакого отношения
не имеет, так как гражданин – это активный общественный
субъект, на деятельности которого основывается общество в целом.

Русское общество основывается на активности двух противоположных
типов – народа и государства, поэтому можно говорить о двух
противоположных типах граждан, что нелепо по определению (как
минимум, нелепо для общества западного типа).

В россии нет свободного пространства деятельности общественного
субъекта, то есть «гражданского общества», потому что
государство вынуждено всё время «прижимать» народ к земле до такой
степени, пока он ещё способен сжиматься. Так государство
обеспечивает себе уверенность в том, что активность народа в своих
целях, а они всегда противоположны государственным, не
будет настолько сильной, чтобы лишить государство контроля.

Со своей стороны, народ всегда ищет поры, прорехи, дыры в давлении
на него государства, которые позволяли бы ему быть живым в
своей основной функции.

Именно так жило русское общество в целом последние полторы тысячи
лет, так живёт оно и сегодня.

Единственное, что серьёзно меняет данную ситуацию, – это нарастающее
сейчас тесное взаимодействие всех модусов современной
цивилизации друг с другом, которое формирует единый континуум
современной цивилизации; но об этом ещё не время.

Теперь перейдём ко второму существенному сдвигу в русской культуре,
связанному с советским временем.

Новая (по индивидуальным особенностям, но никак не по типу)
советская (понятно, к советам не имеющая отношения) власть
постепенно создала точно такое же государство, как самодержавие, то
есть восстановила изначальное для русского общества
противостояние «народ – государство», но с новой идеологией, новой
культурной матрицей, которую теперь пришлось осваивать народу.

Это была идеология коммунизма как совершенного общества и человека;
и снова, как почти тысячу лет назад, русская культура начала
оживлять новую матрицу в строгом соответствии со своим
намерением, теперь уже – намерением любви как единства всего
живого.

Если во время христианства эта особенность русского опыта любви не
могла получить соответствующего себе развития и тем более
воплощения, так как была ограничена рамками христианства, то в
середине 20го века она получила максимальную возможность
реализации.

Но максимальную – только в силу уникального стечения обстоятельств,
а именно: к сильнейшему давлению на народ вновь
возродившегося и набирающего силу государства, стремящегося достигнуть
максимума расширения, которое началось в конце 20х годов, в
41 году прибавилась широкомасштабная внешняя интервенция, так
что народ оказался не столько «между двух огней», как
полагал Мамардашвили, сколько «под двойным огнём» или просто, как
в песне – «нас ждёт огонь смертельный», который оказался
«бессильным», потому что именно его смертельность убрала
всякие «сомнения прочь».

Неизвестно, как развивалась бы русская культура, если бы не было
войны, но мы точно теперь знаем (кто знает, конечно), как она
развивалась во время и после войны, практически вплоть до 90х
годов прошлого века.

В эти 50 лет отчётливо проявилось то, что было достигнуто почти 1000
лет назад как оживление христианства и всю эту 1000 лет
давало силу русскому обществу; теперь это получило свою
максимально возможную форму осуществления.

Я имею в виду, конечно, действительное, реальное, настоящее,
железобетонное, как говорил наш любимый профессор, и, наконец, что
самое удивительное и редкое для русских, – осуществившееся в
предметном модусе единство всех как равных.

Равных, конечно, не в западном смысле, хотя совпадения здесь есть,
что говорит о начинающемся сближении модусов, а уже равных,
потому что уже уравненных онтологическим континуумом единства
живого.

Интересно, что на новом уровне ситуация СССР довольно отчётливо
напоминает ситуацию расцвета проторусской культуры 4-2
тысячелетия до нашей эры, причём во многом даже территориально.

И тогда, и сейчас на огромной территории люди разных
национальностей, вероисповеданий, образования и пр. жили в едином
пространстве любви как единства всего живого – очень редкий, если не
единственный феномен в истории человечества, такого не было
даже в древней Индии.

Читателю, конечно, трудно уловить, что я имею в виду, так как я
точно не имею в виду православное понимание единства и любви,
точно так же как «интеллигентное», светское мировоззрение,
гуманизм, коммунизм, утопизм, толстовство и пр.

Для того, чтобы уловить содержание и масштаб того, о чём я
размышляю, необходимо помнить всё существенное, что было сказано о
видоизменении человека, о магической цивилизации и том опыте,
который был накоплен магическим человеком.

Опыте, позволившим уже современному человеку управлять своим
вниманием и, соответственно, быть способным формировать намерение.

Но от магической цивилизации современный человек получил не только
способность формировать намерение, но также и уже
сформированное намерение – сохранить единство всего сущего как топос
жизни, как континуум бытия, как одну, эту вселенную, в которой
человек един со всем сущим.

Для кого-то это просто слова, которым можно противопоставить другие
слова, но я из тех людей, которым интересны не просто слова,
а только те, которые могут помочь попасть в этот топос или
даже утопос единства всего живого.

Более того, я из тех людей, которые полагают, что могут не только
попадать в существующие утопосы, но могут и формировать их
посредством направленного и удерживаемого внимания.

Если древнее правило – «никто не имеет ложного мнения, и тебе,
хочешь ты этого или нет, надлежит быть мерою», истинно, то я
предпочитаю именно такое понимание мира, в котором я могу
формировать его; кому-то интересно разводить кур, воспитывать
внуков или брать интервью у каждого встречного – «никто не имеет
ложного мнения».

Соответственно, понимание (мнение) определяет то, что ты видишь,
например, в послевоенном советском времени можно увидеть много
чего, достаточно посмотреть многочисленные телевизионные
передачи, почитать книги и пр., и… не увидеть того, о чём
говорю я!

Тут мне вспоминается, как Кастанеда никак не мог взять в толк
некоторые рассказы дона Хуана, в которых, по уверению последнего,
были «абстрактные ядра».

Подобным «абстрактным ядром» является намерение любви как единства
всего живого, абстрактное оно не потому, что от чего-то
отвлечено, выделено, абстрагировано, а потому, что его нельзя
пощупать руками, вообще никак предметно схватить и,
следовательно, зафиксировать.

Его можно только на-ме-ре-ва-ть-ся, удерживать во внимании, помнить,
для чего надо забыть всё остальное, или просто забыться;
попробуйте удержать во внимании то, что не только невозможно
зафиксировать, но даже каким бы то ни было образом схватить
(то есть на языке философии – осознать)!

Если получится, значит, теперь вы знаете, что такое мудрость, единство, любовь.

Именно так поступил Декарт, когда намеревался мыслить
существованием! именно так поступил Ньютон, когда намеревался собственно
абсолютное движение! именно так поступил Будда, когда
намеревался задуть просветление!

Можно ли пощупать их действия? как-либо схватить их? зафиксировать?
Нет, потому что они абстрактны, они – только намерение, но
именно они сдвигают нашу жизнь, формируют её.

В понимании этого никто и ничто не поможет помочь вам …кроме самого
вашего опыта понимания, а для обретения такого опыта
существует единственный путь – направить на это внимание и
удерживать его, что, в свою очередь, рано или поздно, сформирует у
вас намерение понимания, или, что тоже самое, собственно
понимание.

Но это не стремление, «любовь» к пониманию, это совершенно разные
вещи: например, стремление сказать что-то и намерение сказать
что-то отличаются друг от друга тем, что при намерении
сказать что-то вы уже это что-то говорите, а при стремлении
сказать нечто вы ещё этого не говорите и скажете это только
тогда, когда будете намерены это сказать.

Намерение отличается от стремления тем, что уже включает в себя
реализованную волю сделать нечто, собственно, именно этим –
наличием реализованной воли – и отличается мудрость от
стремления к мудрости (философии).

То есть мудрость уже понимает, вознамерившись понимать; здесь нет
различия, нет промежутка, нет пробела между намерением и
действием, как в прыжке леопарда или «я мыслю» Декарта, тогда как
между стремлением и действием всегда находится пробел воли,
то есть действительного бытия стремления.

Так что основной проблемой понимания является не сложность,
запутанность, недоступность некоего знания и пр., что нам постоянно
внушают философы, а неспособность взять на себя
ответственность знать, действительно принять себя как способным
понимать, быть живым пониманием, быть живым намерением понимания, то
есть собственно истиной!

Это намного труднее и сложнее, чем самое сложное знание, хотя – при
накопленном опыте – так же легко, как движение рукой,
берущей со стола ложку. Вы же не промахиваетесь мимо ложки, если
ваше намерения движения вами освоено, точно так же и с
пониманием; самое трудное – признать самому себе, что это вам
доступно.

Подвиг Декарта в том, что он смог признать себя способным мыслить
истинно, то есть БЫТЬ ИСТИНОЙ тогда, когда истиной был только
бог.

А большинство из нас боится быть истиной сегодня; конечно, я не имею
в виду здесь тех, кто, не пройдя опыта жизни и смерти, то
есть для русского – опыта «дремоты», забвения, когда, в
отличие от Блока, который

«Я ухожу, душою праздный,
В метель, во мрак и в пустоту.
Я обрываю нить сознанья
И забываю, что и как»

…то есть когда, не испытав опыта праздности души, опыта обрыва нити
сознания, опыта мрака и пустоты, и следующего за ними опыта
забвения, русский по типу человек пытается мыслить, то он
становится подобен «живому трупу»:

«Живые спят. Мертвец встаёт из гроба»

Откройте любую современную книжку по русской философии – и на вас
повеет холодом непраздной мертвечины, например, сегодня
случайно наткнулся на беседу Джадана и Нилогова:

«И если в России состояние философской науки удручающее, то причиной
тому является удручающее состояние русского народа как
такового, который десятилетиями, начиная с большевистской эпохи,
рассечён, усечён и поражён в своих национальных правах.

Никакой другой философии, кроме подпольной, в СССР не было.

Однако иметь свою собственную, то есть русскую в полном смысле
слова, философию, – это законное право русского народа» (это
первый).

«Новый русский философский ренессанс – насущная задача для
формирования в России гражданского общества» (это второй).

Забавно, да, ходят по улицам мертвецы, озабоченные «удручающим
состоянием русского народа как такового», его «законными
правами», посади же их в какое-нибудь кресло, так они сразу
состряпают не только «новый ренессанс», но и «гражданское общество»
хоть на луне, главное чтобы «философских премий побольше».