Литературная критика

Обыватель, попадая в сферу таких легких и ускользающих сущностей,
как стиль и мода, выглядит до комичности смешным и неповоротливым.
И прежде всего потому, что здесь он приближается к роковой...
пустоте! Причем эта «пустота» не имеет никакого отношения к схоластике
или же философии — под этим словом я подразумеваю только то, что
находится в максимальной оппозиции к обывательской основательности.
И все!

Именно пустота самая неуловимая и невесомая в этом мире! А что
еще?! Причем даже в сравнении с красотой, стилем и модой, которые
только приближаются к ней, но никогда ею до конца не становятся...
Удивительно, но большинство людей не способно угнаться даже за
ними!

Конечно, и в погоне за материальными ценностями человека тоже
часто подстерегают разочарования. Не случайно ведь практически
все социальные перевороты и революции сопровождаются глубокой
экономической депрессией и бешеной инфляцией, когда толпы людей,
одержимые годами копившейся в их душах завистью и злобой, всю
жизнь мечтавших когда-нибудь хотя бы дотронуться до тысяч и миллионов,
вдруг все разом бросаются к ставшим доступным им фантастическим
суммам денег, но оказавшиеся в их руках тысячи и миллионы, на
самом деле, уже ничего не значат, потому что, в сущности, им достается
один звук, бессмысленные цифры, которые являются всего лишь слабым
эхом былой значимости...

Нечто подобное случается и с тем, кто всерьез считает, что он
облачился во все самое модное и стильное — на самом деле, ему,
как правило, тоже достается только эхо былой актуальности... Носителем
же этой актуальности является гений, то есть тот, кто решился
остаться один на один с вечной и неизменной пустотой, пронизывающей
своими незримыми лучами весь этот мир, и даже больше, всю эту
вселенную, включая самые далекие и туманные созвездия и звезды,
свет которых еще даже не успел дойти до Земли...

Впрочем, большинство людей и не думают гнаться за модой — они,
скорее, отталкиваются от нее, боятся ее и даже ненавидят! Те же
коммунисты, к примеру, не только отлавливали на улице молодых
людей с модными стрижками и брили их наголо — они еще специально
извращались, чтобы сшить особенно уродливые юбки, брюки и костюмы,
не говоря уже о мебели, продуктах питания и архитектуре. Не сомневаюсь,
что они это делали именно специально, потому что чисто экономическими
причинами (отсутствием рыночной экономики, конкуренции и пр.)
этот поразительный феномен до конца вряд ли можно объяснить: настолько
уродливыми были сшитые ими наряды! Тут наверняка заложены какие-то
более глубокие иррациональные причины, укорененные в бессознательном.
И скорее всего, дело в том, что любая сшитая по моде одежда сразу
же перестает быть весомой и по обывательски основательной, то
есть утрачивает всю свою солидность и становится чересчур легкомысленной
и легковесной, почти невесомой, более того, можно сказать, превращается
в какую-то шутку... И это еще раз подтверждает мое прозрение о
том, что подлинным объектом их ненависти, конечно же, была не
мода, а все та же издевательская и недоступная здравому смыслу
пустота!

Нисколько не сомневаюсь, что настоящим объектом ненависти отечественных
атеистов конца позапрошлого и начала прошлого веков также был
вовсе не Бог, а внезапно возникшая мода на него, спровоцированная
творцами так называемого Нового религиозного сознания. Сегодня
же подавляющее большинство этих атеистов безусловно примкнули
бы к православию. Не случайно ведь сейчас коммунисты и православные,
презрев все былые обиды, распри и вопиющие идеологические расхождения,
все больше и больше сближаются. И объединяет их, опять-таки, совсем
не Бог, а нечто более глубокое и могущественное. Чтобы лучше почувствовать
и осознать мою мысль, достаточно хотя бы на мгновение вызвать
в своем воображении квадратную физиономию Максима Горького или
же кого-нибудь из его соратников по борьбе, и все сомнения сразу
же окончательно развеются. Максим Горький в наши дни определенно
стал бы православным — это у него, что называется, написано на
лице...

Еще более удивительные метаморфозы мне пришлось наблюдать совсем
недавно, когда Тимур Новиков попытался ввести моду все на того
же «бога» и столь почитаемое во все времена обывателями добро.
И надо сказать, ему это почти удалось. А в результате, большинство
его собеседников буквально тряслись от злобы, когда он начинал
рассуждать на эти, казалось бы, близкие им темы. Многие, конечно,
всячески старались себя сдерживать, ведь, как-никак, речь шла
о Боге и добре, но все равно злоба, в конце концов, прорывалась
наружу и дает о себе знать даже сейчас, через полтора года после
смерти Тимура.

А Тимур, между тем, не только рассуждал о добре, но еще и обожал
делать разные добрые дела. Никогда не забуду, как на презентации
книги одного относительно молодого писателя зал заполнился дурно
пахнущими немытыми личностями с всклокоченными волосами и красными
лицами. Шурша видавшими виды полиэтиленовыми мешками, в которых
звякали пустые бутылки и сосредоточенно перешептываясь, они деловито
расселись на приготовленные заранее стулья и напряженно уставились
на сидевшего на сцене за столом рядом со стопкой приготовленных
для автографов книг автора. Подавляющее большинство остальных
слушателей, в том числе и приглашенных самим писателем, какое-то
время потолкались в дверях, а потом и вовсе разошлись — мест для
всех не хватило, потому что бомжи предусмотрительно пришли пораньше.
Тем временем Тимур, сидя в углу с сопровождавшим его молодым человеком,
очень величаво и внимательно кивал головой, как бы всем существом
впитывая в себя каждое слово выступавшего. Потом он сообщил мне
по секрету, что специально ради этого случая сходил в благотворительную
организацию «Ночлежка» и раздал там целую пачку приглашений ее
постоянным обитателям. Не знаю, каким образом, но кажется, все
это потом стало известно и презентовавшему свою книгу писателю,
который после этого тоже возненавидел Тимура и всячески старался
ему нагадить, особенно за спиной...

А вообще, стиль и мода — это своего рода тайные знаки, некие едва
уловимые, скрытые в складках одежды, ритме фраз и контурах архитектурных
строений векторы движения человеческой души в ту или иную сторону:
в направлении обывательской основательности и наоборот. И только
они и составляют подлинный предмет искусства, так как любой художник,
случайно пойманный на стремлении к чему-либо обыденному и материальному,
рискует быть навсегда изгнанным с Олимпа, а иными словами, у него
уже практически не остается никаких шансов стать гением. Очень
важно помнить, что речь в данном случае идет вовсе не о сознательных
декларациях, а именно о «движении души», то есть не о словах и
поступках, а о том, что спрятано за ними: об оговорках, складках
одежды, ритме фраз, контурах зданий и т.п. Эти существующие в
искусстве «правила игры» больше всего напоминают мне правила хорошего
тона, в соответствии с которыми даже очень порядочный и нравственный
человек, слишком громко чавкающий за столом и не умеющий держать
правильно вилку и нож, тоже изгоняется из приличного общества.
Причем об этом вовсе не обязательно кого-то громко оповещать,
так как эту процедуру в любом случае каждый для себя производит
мысленно, в некоем незримом воображаемом пространстве. Эта аналогия
кажется мне наиболее удачной, потому что все нестильное и немодное
в искусстве всегда представлялось мне своего рода моветоном, иначе
не скажешь! Ничего не поделаешь, природа искусства такова, что
заниматься им и не быть гением — неприлично!

Думаю, и Константин Леонтьев, произнося свое знаменитое высказывание
о том, что «гуманизм и христианство — это два поезда, которые
некогда вышли из одной точки, но потом их пути настолько разошлись,
что они должны неизбежно столкнуться», скорее всего, просто слегка
запутался в словах. Христианство тут явно притянуто за уши, наверное,
по инерции. Было бы гораздо логичнее, если бы он противопоставил
гуманизм эстетизму, а точнее, искусству. Не сомневаюсь, именно
это Леонтьев и имел в виду, что явственно следует из контекста
всей его жизни. Точно такая же путаница присутствует у Леонтьева
и в его оценках Толстого и Достоевского, которых он обвиняет в
«розовом христианстве», то есть в несколько избыточном гуманизме.
Однако избыточный гуманизм, опять-таки, не столько вредит православию
двух этих писателей, сколько их творчеству... Искусство — это
сфера сверхчеловеческого, так как в нем совершенно не принимаются
во внимание ни слова, ни добрые поступки, ни даже знания, а только
то, что просвечивает и прочитывается за ними, а именно, чистота
стиля!

В этом отношении, искусство столь же бесчеловечно как, например,
шахматы или же футбол — если говорить о строгости очерченных в
нем правил — а в каком-то смысле, и как война, потому что цель,
которая поставлена перед художником, должна быть достигнута любыми
средствами, в том числе и самыми жестокими и антигуманными!..
С этой точки зрения, признаюсь, я не совсем понимаю, как те же
Толстой и Достоевский умудрились прослыть гениями и одновременно
— я бы даже сказала, на халяву — еще и всерьез рассчитывали на
спасение своей души, попадание в рай и т. п. По-моему, такое просто
невозможно! На самом деле, каждому из них сначала все-таки следовало
бы сделать свой выбор: либо одно, либо другое! Во всяком случае,
ни одному из так называемых «советских писателей», например, не
удалось совместить свою веру в коммунизм с чистотой стиля — и
это как раз куда более понятно и объяснимо. Однако самым тошнотворным
в «социалистической культуре» была вовсе не сомнительная идеология,
а все тот же избыточный гуманизм. Достаточно вспомнить хотя бы
бесконечное размазывание соплей по поводу страданий всевозможных
ветеранов и инвалидов, культивировавшееся в советской литературе...
Даже не могу передать словами, насколько я ненавижу эти так называемые
«страдания»! Эта моя ненависть столь велика, что уже никто и никогда,
наверное, не сможет сбить меня с толку. Хотя этот мир устроен
таким подлым образом, что тебе буквально не дают доиграть до конца
даже самую кратковременную и простую партию в эти воображаемые
шахматы, с которыми я только что сравнила искусство. То и дело
приходится наблюдать, как один из твоих соперников в самый критический
для себя момент вдруг вскакивает из-за незримой доски, театральным
жестом разрывает на своей груди рубаху и обрушивает тебе на голову
душераздирающие воспоминания о том, как он где-то там когда-то
был, воевал и вообще очень много страдал... И стоит только на
мгновение отвлечься, как все фигуры сметаются с доски, а дальше
уже будет ничего невозможно понять...

Я где-то слышала, что есть такие собаки, кажется, сибирские лайки,
которые обучаются лаять особым образом, на одной ноте, и вот такая
собака подкрадывается к сидящему на дереве глухарю и начинает
так лаять. Она лает, лает, и завораживает глухаря, как будто заколдовывает
его своим пением, и тот не может даже с места двинуться, не то
что улететь, а так сидит на одном месте как зачарованный и слушает.
А тем временем подкрадывается охотник с ружьем — и пафф! — от
глухаря только перья летят во все стороны, а он сам плюхается
с дерева на землю и становится добычей. Вот так и я раньше, в
детстве, часто ощущала себя таким же глухарем — стоило кому-то
мне начать что-нибудь очень убежденно и эмоционально рассказывать
о своих переживаниях, даже самому бездарному и тупому советскому
поэту, как я забывала обо всем на свете и полностью отключалась
от реальности, переносясь в мир грез и погружаясь в повествование;
порой мне даже начинало казаться, что это уже мои собственные
мысли, и что все это происходило именно со мной. Постепенно я
даже мыслить начинала теми же образами и теми же словами... Однако
теперь я в себе это окончательно переборола.

Смысл подобного поведения, ясное дело, заключается в том, чтобы
убедить всех, что никакой такой пустоты не существует, а есть
только серьезные и глубокие человеческие переживания, чувства
и т. п. Но со мной такой номер больше не пройдет, потому что меня
все эти дешевые приемы уже давно не волнуют, так как я к ним приучена
с детства. Поэтому я все равно, при любых обстоятельствах, сделаю
свой следующий ход и доиграю свою партию до конца, даже если этого
абсолютно никто не заметит!

ВСЕ ПУБЛИКАЦИИ