Литературная критика

И. К.: Дорогой Анри, помню, как до нашего знакомства в 1997 году, проживая тогда в России, я тщетно искал Ваши тексты, потому что ничего, кроме сборника «Анютины грядки», который я купил на концерте Хвостенко, в пределах досягаемости не было. И «Митиного журнала» с Вашими текстами в сети тоже не было. Да и сети не было. Поэтому в Тюбингене, увидев в книжном магазине Вашу книгу «Зогар» и узнав из беседы с продавцом о том, что Вы живете совсем рядом, я набрался смелости, стрельнул у продавца Ваш телефон и позвонил. Поступок мне несвойственный. Так мы и встретились, чему я рад, потому что с тех пор имел возможность знакомиться с Вашим творчеством из первых рук.

После того, как Вы прислали Ваше стихотворение «Третий Рим», и я отправил его в литературно-философский интернет-журнал «Топос», где оно теперь и находится, редакция предложила нам вдогонку за «Третим Римом» провести беседу на литературные темы, на что мы с Вами любезно согласились. Позвольте вопрос: имеют ли для Вас разговоры о литературе какой-то смысл в принципе? И, если имеют, то в какой точке этот смысл начинается?

А. В.: Что б ни сказать о литературе, что б ни писать о этаких речах... Можно, конечно, поговорить о написанном или пописать о сказанном. В любом случае это будут сплетни. Если же сплетни записывать, то их род или жанр становится уже совершенно фантастическим: плетёные сплетни. Плутни, стало быть. Что ж, поплутуем немного, поплутаем по летнему лесу.

И. К.: В ответ на Вашу реплику о сплетнях и плутнях: в «Повести о великой любви Ланы и Тарбагатая» (Париж, 1991) космонавт Сытин плутает по космосу, ища ответ на вопрос «Откуда берутся бессмысленные стишки?». Пример подобных дан в легко узнаваемом стихотворении поэта Валериана Веронского «Уснул Поэт... И с ним уснули вещи // Уснули гвозди, проволоки, клещи» и т. д. Да и вообще, портрет русской словесности в повести весьма непригляден. Почему так? Может быть, с тех (еще советских) пор что-либо изменилось (в ту или иную сторону)?

А. В.: Дорогой Илья, мне кажется, что Ваше недоумение основано на недоразумении. Я вовсе не писал сатиру на нашу нынешнюю словесность. Я хотел пошутить немного над Валерианом и над Феофаном, не более того. Что касается вопроса космонавта Сытина («Откуда берутся бессмысленные стишки?»), то он относится к теории абсурда. Мыслители рассуждают: Вот абсурд! Какой абсурд... А я говорю: посмотрите на космонавта Сытина. Перед вами человек, совершенно лишённый фантазии, то есть сам он абсурд придумать не может. Но его посылают в космос с заданием, и он, всего только повторяя про себя слово «задание» и название своего корабля, создаёт совершенно невероятную ситуацию: скачет верхом на мандриле в мире, сочиненном в своё время гностиком Василидом. Ведь и старая учительница там — это Пистис София, и живёт она в деревеньке под названием Огдоада, на восьмом небе. Обратите внимание, что вся история начинается с названий космических кораблей: астрожабль, небулоптер, спейсдрилл (вместо Ман Дрилла). Казалось бы, полная чепуха, но нет. Везде наблюдаются остатки и останки смысла. Если, конечно, смыслом считать что-нибудь существенное. Но смысл, вообще говоря, в нашем внешнем мире как бы существует или делает вид, что существует только на очень малых протяженностях. А в более общем виде — сплошной нонсенс.

Конечно, Вам интересно было бы, если бы я поговорил немного о Валериане. Поэт Владимир Тарасов сообщил мне, что вызывал его дух на спиритических сеансах. Дух Валериана был очень недоволен, когда Тарасов упрекнул его в несправедливом умалчивании о метафизической поэзии. «Это что ещё такое?» — спросил я Тарасова. «Так это вы!» — отвечал он. И тут я вспомнил, что о метафизической поэзии сам Валериан как раз мне говорил еще в Петербурге, да я не понял, что речь обо мне. А что он говорил, я ей Богу не помню. И не знал никогда, что это я и есть.

Может быть, Вас заинтересует ещё одно сообщение В. Тарасова о его спиритических упражнениях. (Оно опубликовано в журнале «Солнечное сплетение», номер 14–15, страницы с 9 по 23). Он вызывал дух Пушкина и беседовал с ним о гениальности разных поэтов. А в конце он приводит продиктованный стих Пушкина, который я прилагаю в полном начертании:

А. С. ПУШКИН. Стихи с того света

Зачем ты, милая, рыдаешь обо мне,
Был я с тобой не раз у изголовья,
Всё чаще поднимаются в цене
Желанья наши, это всё — былое.

Тоской заслуженной терзаясь и стыдясь,
Ты всё поймёшь, упав лицом в подушку.
И даже дьявола ручного не боясь,
Ты этой грани больше не нарушишь.

Свои желания пытаясь воплотить,
Твоя душа о невозможном просит.
Не сможешь никогда меня забыть,
И дьявол никогда тебя не бросит.

И. К.: Вы присылали мне две книги Тарасова, выпущенные в Израиле — «Азбука» (Тель-Авив, 1988) и «Terra Nova» (Иерусалим, 1991), которые я читал с большим удовольствием и пользой для себя. Знаете, Анри, я часто думаю: вот, изучают филологи литературный процесс, пишут книги, иногда даже учебники. Потом все благополучно помирают — не сразу, конечно, по очереди — рождаются и живут новые люди, им интересно, как оно было раньше. Читают они вышеупомянутые книги и учебники, поскольку других нет, и складывается у них определенного рода картина, имеющая с действительностью на самом деле мало общего. Так, я уже очень часто по рекомендации уважаемых мной людей наталкивался на совершенно мне ранее неизвестные имена (как, например, Тарасов) и страшно радовался, что меня в них сунули носом. И вполне вероятно, что подавляющее их число не найдет места ни в книгах, ни тем более в учебниках, и никто (почти) о них ничего не узнает, тогда как Валериана Веронского — разумеется, весьма значительного поэта — будут цитировать на каждом углу. Особенно это касается столь специфической ситуации, как рассеяние словесности по самым разнообразным диаспорам.

А. В.: Илья, конечно, многое от нас ускользает. В Израиле сейчас примерно сорок поэтов пишут на русском языке. Недавно скончался поэт Савелий Гринберг (слышали о таком?). Он был последователь Маяковского и футуристов. Родился в 1914 г., с 1930 г. сотрудничал в «Бригаде Маяковского», потом в музее Маяковского, но начал систематически печаться, только уехав в Израиль в 1973 г. В журнале «Двоеточие» за 2002 г. — издаёт Дана Зингер, на двух языках — его последние стихи, в частности:
ЁЖ — САМОЦИТАТЁЖ, и еще очень любопытное интервью. Я к тому, что есть в Израиле и журналы на русском языке, и поэтов там печатают, хотя и не всех, и не всегда, и места мало, и денег на дают, и прочее в том же роде. Кстати, в том же номере «Двоеточия» перевод, сделанный той же Гали-Даной Зингер, статьи Деррида «Что такое поэзия?». И написано там, что поэзия — это такой ёж. Так что Савелий Гринберг сам всё написал правильно. Обликом он походил на капитана Ахава, как его играет Грегори Пек в фильме «Моби Дик».

И. К.: Ежи — это, конечно, очень увлекательная тема. Ими и вышеупомянутый Тарасов интересовался. У него в одном стихотворении персонаж вопрошает: «Елка-осина-родная изба, скажи, что собой представляют ежи?» А то, что Вы рассказываете об израильской русскоязычной словесности, очень интересно. Солженицын в предисловии к книге «Двести лет вместе» пишет, что русско-еврейские взаимоотношения — это «каленый клин», и понимает свою конечную задачу так: «посильно разглядеть для будущего взаимодоступные и добрые пути русско-еврейских отношений» — как бы слабо надеясь, что когда-нибудь что-нибудь может быть и выйдет. А ведь в Израиле этот клин как-то клином и вышибают, и что-то происходит — может быть, все дело в специфике культурного (не)понимания?

А. В.: В вопросе о взаимоотношениях русской (или шире — европейской) и еврейской культур можно сделать следующие наблюдения. До 16–17 веков еврейская культура в Европе первенствовала, особенно в Испании в 12–15 веках. Но с изгнанием из Испании в начале 16-го века евреи стали отставать в отношении доминирующих представителей культуры, то есть философов, ученых и поэтов, но не общей народной культуры, где они всегда сохраняли первенство. Например, в отношении грамотности, которая была практически всеобщей. Лишь в 19–20 веках им удалось вернуть себе преимущественное положение за счёт усвоения окрестных культур, но во многих случаях это означало ассимиляцию. Поэтому сейчас нет прежнего противостояния между культурами, как между общинами — еврейской и христианской. Но раньше-то оно было. И здесь необходимо ясно сказать, что в России еврейская культура была крайне мало известна. Все иронические замечания о евреях, которые бесплодно «учат свой талмуд», свидетельствуют только о невежестве тех, кто эти замечания произносит. Рядом, можно сказать, бок-о-бок с русскими жили читатели Талмуда, но для первых он оставался лишь символом толстой и непонятной книги. Были, конечно, исключения — ересь жидовствующих, секта субботников. Я написал об этом небольшую заметку под названием «Мататия», которая будет, вероятно, опубликована в Израиле. Это, кстати, в ответ на книгу Солженицына «Двести лет вместе», об одном моём знакомом субботнике.

Я думаю, что изучение русскими и в России старой еврейской культуры помогло бы делу, о котором Вы говорите.

И. К.: А что Вы скажете о каббале?

А. В.: Каббала — это еврейское предание. В Европе были философы, увлекавшиеся каббалой. Некоторые из них, правда, производили слово «каббала» от «кобыла», но это мало меняет дело. Создалась — веке в 16-м — даже «христианская каббала». Ей мы обязаны нынешним еврейским национальным символом — шестиконечной звездой, которую с того времени стали использовать как еврейский знак на издававшихся христианами книгах о каббале. (Старинным еврейским символом является изображение семисвечника, а не шестиконечная звезда). Сейчас появились русские специалисты по каббале. Очень хороший ученый Андрей Архипов, есть и другие. Сам я каббалой заинтересовался, когда мне было года 22. В Публичной библиотеке я выписал книгу Папюса «Каббала» и прочитал ее. Она мне не понравилась из-за надутого тона и ложной таинственности. Но в приложении к ней я обнаружил перевод Книги Творения (Сефер Йецира), сделанный Переферковичем. Он же перевёл Талмуд. Этот текст понравился мне до такой степени, что я его переписал от руки и позднее выучил бóльшую часть наизусть. Я обдумывал его до 1983-го года, то есть лет 25, а затем написал небольшой комментарий. Этот комментарий вместе с основным текстом содержится в моей книге «Бытие и апокалипсис», 1984, Иерусалим, издательство «Малер». Кое-какие сведения о каббалисте Ицхаке Лурии я сообщаю в приводимой ниже заметке:

В 1975 году меня призвали в израильскую армию и поставили сторожить гору чуть восточнее Цфата. На вершине этой горы — называлась она «Гева», что и означает «гора» — росло кривоватое дерево с широкой и низкой кроной, а под деревом холмик. «Могила шейха», так мне сказали, но имени шейха не сообщили. Впоследствии я часто размышлял об этом дереве и могиле. Подобных знаков внимания ведь довольно много в Галилее, и я полагаю, что если бы удалось перевести имена «шейхов» с арабского на иврит или на латынь, мы получили бы целый пантеон древнего Ханаана. Не зря же сказал пророк: «Галилея языческая». «Шейх» передаёт местное древнее «Ваал». Так вот всё это имена «Ваалов», то есть «хозяев». Немного южнее Тивериады имеется могила учителя Меира Чудотворца, того Меира, который именуется «Баал ха-Нес», в буквальном переводе «Хозяин Чуда». Над могилой молитвенные дома, даже два таких дома — сефардский и ашкеназийский. Шутят, что в одном из них ноги, а в другом голова. Мы как-то пошли туда на праздник с лордом Филимором. Он был тощ и очень длинен. Когда дети хотели его стукнуть, пользуясь праздничными вольностями, сзади по голове пустой колотушкой, им приходилось высоко подпрыгивать. Атмосфера была языческая. Веселье, много еды на продажу, восточные звуки, ночная жара и эти дети с колотушками: день рождения учителя Меира. И я подумал: «А что, если всё происходящее лишь прикрывает древнее празднество в честь Владыки Жара, хозяина-ваала по имени Баал Хамат, божества, управлявшего горячими источниками, которые истекают тут же в озеро из-под молитвенных домов, построенных в воспоминание о чудотворце по имени Баал ха-Нес. Ведь заменить «Хамат» на «ха-Нес» нетрудно. А старинный город Хамат существовал здесь с незапамятных времён, ещё до появления Израиля. Его развалины сейчас изучают археологи. В дальнейшем я много размышлял об этих и иных памятных местах: о могиле учителя Шимона и сына его Элиезера, о могиле учителя Акибы, о могиле Матерей. Есть и такая, там лежат Лия, Дина и Циппора, все в одной могиле. «Был у нас тут один министр религии, он велел сделать все эти надписи» — объяснял мне кто-то из знакомых. А сейчас самое время рассказать об учителе Ицхаке Лурии Ашкенази. Он был сыном некоего Лурье родом из Польши или Германии, мать принадлежала к сефардской семье Франк. Жил он сперва в Египте, а году в 1570-м переехал в Цфат, будучи тридцати шести лет от роду. Здесь он основал школу каббалистов и развил устное учение о том, что Бог, то есть Беспредельный, которого называют Эйн Соф, сперва сократился и лишь потом создал мир. Еще ранее Луриа стал известен как поэт. В Цфате он любил гулять по окрестностям со своими учениками, указывая им доселе неизвестные могилы святых, о которых узнавал посредством духовной проницательности или откровения. Скончался Ицхак Луриа в июле 1572-го года. Он-то, я полагаю, и был тот «министр религии», который создал все эти могилы на прежних местах ваалова культа.
 

И. К.: Анри, а Ваши отношения с израильской словесностью сохранились? Вы же долго там жили. Какие впечатления? И воспоминания?

А. В.: Вы спрашиваете о моих отношениях с израильской словесностью на русском языке. Конечно, меня там немного и переводят, Дана Зингер, например. Но к сожалению, я не могу оценить качества этих переводов, хотя надеюсь, что оно хорошее.

Что касается моих прежних отношений, когда я там жил, то они были довольно приемлемые, меня печатали, а Израиль Малер, так тот даже издавал в своем издательстве «Малер», магазин русской книги. Но сейчас Малер скончался, повсюду новые молодые люди. Кое-кого я знаю. Петю Птаха, например. Это человек огромного роста и непревосходимой телесной мощи, с бритой головою. Он поэт странного направления, всё на выкриках, на прозрачных листах и цветными карндашами. Часто меняет художественные приёмы. Очень занятен. Другой поэт по имени Михаил Король, или Кунингас, мне тоже нравится. Пишет он о херувимах, о разных пророках и сам понимает, о чём пишет. Из представительниц лучшей части укажу на скончавшуюся не так давно Анну Горенко. Очень была талантливая дама, кажется, сейчас вышла ее книга.

Вообще же поэтов там много, и все самых разных направлений и устремлений.

Из старых моих знакомых нужно вспомнить Майю Каганскую, тоже даму прекрасную и талантливую.

И. К.: Анри, возвращаясь немного назад: о Вашем ленинградском круге бытует мнение, наиболее отчетливо высказанное покойным В. Кривулиным в его беседе с В. Кулаковым: «аристократический кружок, знание языков, широкое культурное поле, восточная эзотерика и мистика, экспериментирование вплоть до наркотиков». Ваш комментарий о круге Верпы мне был бы очень интересен.

А. В.: Я думаю, что впечатления младшего поколения вряд ли имеют особый смысл. Кривулину наверное хотелось, чтобы так было, вот он и сочинил все эти пышные выражения. Ничего «аристократического» не наблюдалось. Алексей Хвостенко родился в Свердловске, жил в Туве, лишь позднее перебрался в Ленинград. Его отец реэмигрировал в 1940-м кажется году из Англии, его поселили в Свердловске. Вернувшись в северную столицу уже после войны, стал директором английской школы. Так что английский Алёша знал. Я тоже знал английский. Леонид Ентин же не знал, а Ефим Славинский этот язык учил в университете. Прочие — в том же роде. Отец Алёши скончался незадолго до нашего знакомства. Уж и не знаю, какое там было «широкое культурное поле». Звучит весьма лестно. Но я-то помню и другое, а именно, что моя бабушка, проживая в ссылке в Сыктывкаре, вынуждена была чистить ваксой сапоги местных чекистов. И еще я помню поэта Роальда Мандельштама и художников: Арефьева, Васми, Шварца, Шагина, Громова, скульптора Титова (знаком я с ним не был, но пару работ видел). От них, при полном «демократизме», исходило ощущение подлинности, которое и сформировало мой, если можно так выразиться, художественный вкус. (А вовсе не какой-то вымышленный «аристократизм». Это же неизвестно что такое.) Поэтому, когда я почитал стихи той при-ахматовской группы, у меня веры в них не возникло, равно как и желания завязать знакомство. Были они — по моему ощущению — искусственны и мелковаты. О наркотиках ничего говорить не хочу. Наверное кто-то ими пользовался, а кто-то нет. Не думаю, чтобы это что-нибудь значило. Что касается «эзотеричности», то могу привести нижеследующее рассуждение:

В книге Стивена Рансимана о Крестовых походах рассказан такой случай. Саладин завоевал Египет и намеревался отбыть в Сирию. Приветствовать его на проводах собралось множество народа. И вдруг выскочил некто, выкрикнул малопонятные слова и исчез. Но Саладин сразу уразумел, что в Каир он более не вернётся.

В примечании к отрывку сообщается английский перевод стихов, которые были услышаны Саладином. В моём переводе с английского они звучат так:

Наслаждайся взором волоокой Нежд,
Наутро не увидишь волоокой.

Поразительно, что почти бессмысленные слова могли быть истолкованы как пророчество.

Впоследствии я написал об этом поэму «Взоры Нежд». То был мой первый опыт воссоздания поэта-суфия.

Второй подобный случай изложен в «Путешествии» ибн-Джубайра. В начале 1183 года ибн-Джубайр отправился из Андалузии, где проживал, в Мекку. В дороге с ним произошло много занятного. Так, на обратном пути ему пришлось пересечь территорию франкского королевства в Палестине. «Король там Хинзир, — пишет ибн-Джубайр — а королеву зовут Хинзира». Арабское слово «хинзир» означает свинью.

Во время пребывания в Мекке ибн-Джубайр проводил ночь близ Каабы. Он и его друг лежали на каменных скамьях, пытаясь заснуть, а невдалеке кто-то очень красиво читал стихи из Корана. Вдруг голос смолк, а потом произнёс:

Когда оскверню злодеянием день,
Да возвысит меня красота моих снов...

Друзья поднялись, чтобы посмотреть на удивительного поэта, но тот лежал без чувств. Подошла женщина и пристыдила обоих, дескать, взрослые люди, а что делать не знаете. Тогда они принесли воды из источника и брызнули в лицо лежавшему. Тот очнулся, встал и исчез во тьме, не сказав ни слова.

Удивительно здесь, что поэт падал в обморок от собственных стихов. Конечно, этот неизвестный тоже был суфий. Я воссоздал и его, написав стихотворение «У Каабы»:

Если буду унижен и сам виноват
Меня в небо счастливая мысль унесёт

Даже словом иль делом пускай согрешу
Благородством мечты я оправдан навек

А когда оскверню злодеянием день
Да возвысит меня красота моих снов.

Собственно суфию принадлежат здесь лишь последние две строки, но для нынешнего стиха пришлось придумать ещё четыре.

И. К.: Анри, Вы ведь не только «придумываете», Вы еще и много переводите. В России вышло Ваше переложение части «Поминок по Финнегану» Джойса. Продолжаете ли Вы это занятие? Была ли какая-нибудь реакция?

А. В.: О, это замечательное занятие имело некоторое продолжение. Но сначала о критике.

Сперва думал я не отвечать на критику. Но потом решил, что часть её — это критика конструктивная, а потому отреагировать желательно. Конечно, есть ещё критика положительная, которая сводится к утверждению, что я сочинил развесёлую ахинею. По мнению автора немецкого этимологического словаря русского языка доктора Фасмера, «ахинея» означает напыщенную и вздорную речь, а происходит это слово от «афинского красноречия». Так что я получил комплимент и обрадовался. А отвечать на неё — что тут отвечать. Ахинея и есть ахинея. В оригинале критики стояла, впрочем, кажется, не ахинея, а абракадабра, но это дела не меняет. Критика отрицательная сетовала, что текст непонятен. Кто-то вычислил, что я перевёл лишь одну треть джойсова материала, а остальное всё сам придумал. Автор заметки, лингвист, ссылался даже на своего знакомого голландского учёного, женатого на русской, специалиста по Джойсу, который не понял, и жена его тоже сказала, что не поняла. Что тут ответишь? Что надо было жениться на такой, которая всё понимает? Но ведь дама честно призналась, что не поняла, так что в глупости её упрекать было бы весьма не любезно. У меня тоже есть один знакомый американский поэт и переводчик, конкретный носитель языка и профессиональных навыков — так он говорит, что понимает примерно две трети оригинального текста. Остального не понимает. А сам Джойс — неужели он так всё и понимал? Полагаю, что нет. Немного забывал.

Иное дело критика конструктивная. Это большая работа Константина Беляева, к которой приложен правильный — по мнению автора — перевод части текста о стирке белья. Как известно, этот текст (стр. 196 — 216 стандартного издания) замечателен тем, что в нём значительная часть слов происходит от названий рек и вод в разных странах мира. У меня сложилось впечатление, что К. Беляев, действительно, приложил огромные усилия. Его перевод имеет, мне кажется, один лишь недостаток: он не смешной. Поэтому употребляться он может, скажем, для обучения студентов, не знающих английского, художественным приёмам Джойса. Или для критических статей о самом писателе. Но и эта достигнутая цель уже оправдывает труд. Найти перевод можно по этому компьютерному адресу. Ниже я привожу переложение начала, то есть первой и половины второй страницы этой же части «Уэйка». Иллюстрацией моих методов пусть послужит список названий рек — главным образом — и кое-каких других водоёмов, которые я употреблял здесь по порядку.

Названия рек, а также ручьев, проливов, озёр и болот: О (= вода, французское Eau), Лифея, Бабей, Облезак, Чука, Корова, Аа, По, Лимпопо, Удобля, Репа, Чёрная, Неде, Дельва, Сало, Колодичи, Пяхта, Плесо, Трубах, Ганг, Рено, Турбоя, Хирвиярви, Лепа, Нета, Мужа, Мужало, Кедручей, Елисей, Тутока, Тутова, Тенза, Тензуй, Ана, Редовая, Репная, Пистово, Пидма, Важена, Важа, Аллиа, Глубокая, Гирб, Куния, Большой Валдас, Майна, Рыкун, Рочевский, Липовое, Лек, Нековское, Неккар, Маль, Пала, Еучо, Ивье, Мох, Инн, Сковорода, Гук, Капш, Птичье, Уре, Лог, Свирь, Гряды, Каттегат, Гонгрека, Конецсарье, Адда, Ебоя, Ишь, Сележное, Гусева Кара, Гузега, Моза, Мышь-озеро, Разагат, Саранья, Окс, Бонга, Бембос, Бембоя, Кривое Колено, Аист, Пелгас, Бесовец, слог Без- в названиях разных рек, Хибое, Хаудан, Матолла, Майн, Марзос и Паруха.

Многие названия здесь взяты из списка рек Германии, а также из Словаря гидронимов юго-восточного Приладожья, составленного И. И. Муллоненом, И. В. Азаровой и А. С. Гердом и выпущенного в свет в 1997-м году издательством Санкт-Петербургского университета. Могу указать ещё, что Корова тут — это река не российская, а австралийская.

Сам переложенный текст отрывка привожу ниже:

О
всё мне
скажи Анны Ливии о
ней желаю слышать. Об Анне Лифее. А ты знаешь ли Анну Ливею? Разумеется, все мы знаем её. Анну Ливиё. Всё мне скажи. Ныне ж скажи мне ж. Помрёшь узнавши. Когда знаешь, престарелый бабей облезак под чуку к ей, чтоб сама знаешь что. Да, знаю. Давай дальше. Тихо стирайся. И не обстирайся. Засучи узды и расслабь недоуздки. Да не бодайся же, корова — аа, стоп, пони, — по ли! по попоне. И что бы там ни было, они триниро удоблю на пару трое во Фьендешевом садике. А он кошмарная старая репа. Глянь на рубашонку. Дрянь рубашечка. Чёрная вода не течёт никуда. Ду-у-блин! Мокнет и мякнет с того самого часа на прошлой недельве. Сколько раз я уж её отмывала? Да я наизусть знаю все местечки, где б ему на сале соскользнуть. Чёртов бебес! Только три руки в кулаки, лишь бы ему своё плотичное плутение людям показать. Поколоти-ка его по колодичам колодкою да чтоб почище. У меня все пяхты опухли оттираючи эти плесовские пятна. В трубах слизь и грешная гангрена — всё на ней! Чего это он там, говорят, турбоял за хирвиярви в то крысьивое воскрысенье? Между лепой и нетой. Долго ли? Это и по новостятиям передавали, что он там вытворял: мужа с мужалом, кедручей вяжет хамфричей, елисей отгоняет, притирает и прочее. Но тутока будет тутова. Уж я-то его знаю. Куда течёт тенза, туда же и тензуй. Никто, говорит, а на то — некто. Как ты прильёшься, так тебе и отольётся. Ох редовая ты, старая, репная! Лишь бы с пистовой чтоб разнежениться, только с пидмою разок тряхнуться. С лев-бережка слева бурчит, с правой сторонки по праву урчит. Право, епископ! Браво! Как он голову держал, как важене подважал. Подмокших дев к аллиа он у глубокалиа со своим величавым гирбом, словно куния на пачкуния. Да не девка ли он сам-то? Большой валдас...Майну мямлит, а рыкун-то у него рочевский. На пробку затычка. Икать-заикаться, что в петле болтаться. Спроси хоть у легавого ликтора, хоть у липового лектора, хоть у нековского неккара, хоть у мальчика с палочкой. Как еучо ивье мохно поиминновать? Сковорода? Гуко Капут Птичий Лох? Да где он на свет являлся и вообще откудова взялся? Из Урготландии? Из Свирстогряда на Катекате? С Гонгреки, с Конецсарьи? Кто там ёбилир ей наковаленком ювиляр? С ведром или там с бедром, не так ли? А с главным, с тем, у Аддама с Ебой, она не расходилась? Ишь какая! Ты мне уткою, я тебе селезнем. Будет тебе гусева кара с перьями, прямо от гузага. Полной мерой. На грани времян страхи и стрёхи чтоб хиппи крысь-мысь. Моза в мышь-озеро. Она может стряхнуть все свои строчки с любовью до точки. А если им не перережениниться, так не к чему былбыло бы и разводиться! Саранья то, уксус сё. Бон-бембос-бембоя, а колено кривое. Кому там нужно было, чтобы он помогал у аиста с пеликаном на пару с бесовецкими и безодельниками. Слыхала я, будто наковырял он презренной маттоллы с майном, когда хитил хату у макарихи, этакий марзос! Паруха! ... — и вот в таком духе продолжается разговор.

И. К.: Знаете, Анри, у индейца Чингачгука, персонажа Фенимора Купера и детских анекдотов, было замечательное выражение: «Хау! Я все сказал». Мне кажется, отрывок из Джойса в нашей беседе — что-то вроде этого. Да и на мою пробку затычка. Я Вам очень признателен за столь содержательную беседу. Хау!

А. В.: Уах!