Создан для блаженства (под редакцией Льва Пирогова)

Предки упёрлись на ночь глядя в церковь. С начала Перестройки ещё,
сперва отец, а потом, вслед за ним, и мать, они, будто
почувствовав пустоту на месте привычных Маркса и Ленина, заполнили
её первым, что подвернулось. Подвернулось, конечно,
православие. Оно очень хотело, очень старалось тогда подвернуться
максимальному количеству опустевших — масштабно празднуя
тысячелетие себя на Руси и активно пролезая в телевизоры и
газету «Труд». Предки стали православными как-то буднично.
Выяснилось вдруг, что оба в детстве ещё крещены, теперь же
нахватались из множащихся газеток и от соседей примет и правил — и
готово — православные, блин. Светка сомневалась даже, что
они хотя бы на секундочку задумывались, во что именно и почему
они верят, и это её раздражало. Раздражали её и пошленькие
миниатюрные картонные «иерусалимские иконки», якобы
«освящённые в храме Гроба Господня», явная массовая штамповка ловких
лавочников; предки с синусоидальным упрямством старались
разместить эту дрянь за стеклом серванта именно в Светкиной
комнате — по их утверждению — «от хвори» и «для удачи».

Но содомским огнём тлеющий семейный скандал на религиозной почве
запылал, когда однажды предки разбудили Светку довольно рано в
её выходной и сказали: «Собирайся давай. Поедем тебя
покрестим по-быстрому, а то живёшь, как не русская». Это был момент
перехода количественных изменений в качественные. До этого
Светка воевала дома за умеренное светское государство со
свободой вероисповедания, после этого же стала атеисткой
воинствующей. Весь распиханный предками по закуткам православный
хлам был торжественно вынесен на мусорку, после чего она
почти три недели наслаждалась их молчаливой бездеятельной
обидой.

Бытовое общение потом постепенно возобновилось, но с религиозными
заморочками от неё поотстали. Ну, по крайней мере, в явной
форме. То есть, мать ещё пару раз пыталась навязать ей то
крестик, то ладанку в качестве «просто украшения», но Светка не
только не поддалась, но и довольно зло высмеяла это неуклюжее
иезуитство. Поделом.

А сегодня у них Рождество. «Христос рождается», хе... Предки ушли в
свою церковь, по телеку смотреть совершенно нечего: по
главным каналам всё тоже про Рождество, а по остальным какая-то
политкорректная муть. Светка тыркала телек туда-сюда цапером
часа полтора, но, отчаявшись что-либо найти, всё-таки,
интересное, плюнула и пошла в ванную. Там разделась, пустила
воду, распаковала новый брусок ароматного мыла, потрогала воду
большим пальцем правой ноги и вдруг почувствовала, что у неё
во влагалище, кажется, что-то есть. Что-то небольшое, но
чужеродное, лишнее. Запустив туда, особо не думая, указательный
палец, она нащупала подозрительно твёрдый маленький
бугорок. «Так, это ещё что за гадость?» — подумала она и
попробовала бугорок пошевелить. К её удивлению, бугорок легко
сдвинулся с места, Светка подцепила его указательным и средним
пальцами и извлекла из себя горошину. Самую обыкновенную сухую
горошину, плод растения семейства бобовых, оранжево-жёлтую,
маленькую, с едва заметной щелью между двумя семядолями.

Сказать, что Светка удивилась — значит не сказать ничего. Она
удивилась бы, если бы это оказалась какая-нибудь кондилома,
опухоль какая-нибудь или другая болячка: не с чего потому что, ни
с кем не трахалась и даже не касалась никого уже почти,
наверное, месяцев шесть, а тогда, раньше, когда трахалась,
каждый раз тщательно предохранялась. Личную гигиену Светка тоже
всегда блюла свято и с удовольствием: ей просто нравилось
быть всегда чистой, носить чистое бельё, спать в чистой
постели. И питалась она нормально. И из знакомых никто ничем
особенным не болел. И в роду ничего такого тоже, насколько она
имела представление о своём роде, не было. Не было, в общем,
причин чем-нибудь таким заболеть, но всё равно — болезни бы
она удивилась, но горошине... Тут не удивление... Какие эмоции
испытывать и что думать по поводу обнаруженной в
собственной пизде горошины, она даже представить себе не могла.
Положив горошину на полочку перед зеркалом, она, повинуясь
какому-то нездоровому любопытству ещё немного пошарила пальцами во
влагалище, будто проверяя, нет ли там ещё чего-нибудь.
Конечно же нет! Что за глупости! Светка закрыла воду и вышла из
ванной. Постояла в прихожей. Вернулась, взяла горошину и
пошла в комнату.

В комнате включила верхний свет, настольную лампу, положила горошину
на стол и стала разглядывать. Горошина как горошина. Чёрт
знает что. Откуда она могла взяться — там?
Сама Светка её себе туда точно не засовывала. А кто? Андрей
не подходил к ней даже близко уже шесть месяцев. И причём тут
Андрей? Во-первых, он, при всех своих странностях, всё-таки
не псих, чтобы такое делать, а во вторых — не могла же она
носить это в себе шесть месяцев и только сейчас
почувствовать... Не могла. Понятно, что случайно горошина во влагалище
попасть тоже не могла: откуда бы и как ей туда попасть...
хм... случайно... Это надо было бы, например, на нудистском
пляже, где вместо песка горох... что делать? Бред какой-то...

Светка смотрела на горошину и чувствовала, что сходит с ума. Она
спала днём. Почти голая, в короткой ночнушке... И что? Она
вдруг поняла, что на секунду заподозрила своих родителей.
Сюрреализм просто — родители подкрадываются к спящей дочери и
осторожно засовывают ей в пизду горошину. Ага. И она не
просыпается и носит эту горошину в себе до вечера. Господи...
Одеться сейчас, пойти в церковь, протиснуться через толпу к
родителям и тихонько спросить у них, поющих что-то рождественское:
«Мама, папа, вы мне сегодня горошину в пизду не клали?».

У Светки начинала болеть голова. Горошина во влагалище. Вспоминались
всякие глупые анекдоты. «Доктор, у меня в пизде рак.— Да у
вас там кирпич! — Вот, вот, за ним он и прячется...».
Ужас... «Товарищ, у вас в жопе газета.— Правда? — Нет,
“Известия”»... А вот, очень подходящий... Поручик ковыряется в зубах и
выковыривает малиновую косточку. Зовёт вестового и
спрашивает:

— Иван, как ты думаешь, откуда у меня в зубах малиновая косточка?

— Очень просто, вашбродь: вчера вы целовались с дамой, которая
сосала хуй у генерала, который выебал в жопу своего слугу за то,
что тот съел банку малинового варенья...

Мамочки... Но у нас вообще не едят горох... У нас нет никакого гороха...

Светка бросилась на кухню и нервно, громыхая крышками, по несколько
раз проверила все банки с крупами и другими сыпучими
продуктами. Гороха не было. «А даже если бы и был...» — подумала
она.

Взгляд случайно упал на висящую на кухонной стене над столом
репродукцию иконы, изображающей Богоматерь с младенцем Христом на
руках. «Интересно,— подумала Светка,— что думала она, когда
почувствовала в себе плод... Типа же тоже — ни с кем... НЕ
МО-ЖЕТ БЫ-ЫТЬ...». Светка уставилась на икону. «Не может
быть,— думала она,— Бред, чушь, это просто потому, что я не могу
придумать рационального объяснения... Да, но я же
действительно не могу его придумать...».

«Господь,— думала она,— Вот кто мог это сделать. Он мог это сделать
незаметно, мог просто создать эту горошину внутри меня...
Ведь другого объяснения нет? Если бы это было пшеничное
зёрнышко, или просо, можно было бы предположить, что оно было,
например, случайно зашито в шов белья или джинсов и от трения
как-нибудь... Маловероятно, но всё-таки... Но не горошина
же... Кто бы мог ходить с зашитой в шов трусов горошиной... А
больше ничего и не придумаешь... Значит...».

Но зачем?! Одно дело — вложить во чрево девы Христа, Спасителя, и
совсем другое... Стоп. А вдруг — флуктуация? Вдруг просто
кварки и что там ещё бывает по чистой случайности колебнулись
так, что сложились именно в эту горошину и именно в этом
месте... Ну, нет. Проще было поверить в Бога, чем в такой
случай... Поверить в такое — это всё равно, что поверить в то, что
она сама нашла эту горошину на улице, принесла её домой,
сама засунула себе в пизду, наглухо об этом забыла, а потом
сама же извлекла и начала удивляться и строить предположения...
Нет, она же не ненормальная. Не ненормальная она. Она
нормальная. Значит, остаётся что — теофания? Манифестация Бога?

Светка вдруг заметила, что ей очень холодно. Вернулась в комнату,
надела трусы, шерстяные носки, халат. «Господи...— она совсем
по-другому думала теперь это слово.— Господи...» Это было
для неё уже не междометие, а обращение, и обращение очень
личное, ведь она теперь знала Его, и их
знакомство было весьма интимным...

На секунду она подумала, что глупое, перемешанное с гороскопами и
дикими приметами, предковское православие всё равно её
раздражает, но раздражает уже по-иному, с другой, так сказать,
стороны. Какую роль вообще могут играть какие-то крестики или
картонки с рисунками, когда... когда есть Он, когда Ему
подвластно всё, вся и, грубо говоря, любым способом...

Посмотрев ещё раз на горошину, она улыбнулась и подумала: «Пойду спать».