Литературная критика

«Надумали болеть!»

Вспоминает Пешкова:

«Приехали Сталин, Молотов, Ворошилов. Когда они вошли, А. М. уже
настолько пришел в себя, что сразу же заговорил о литературе.
Говорил о новой французской литературе, о литературе
народностей. Начал хвалить наших женщин-писательниц, упомянул Анну
Караваеву — и сколько их, сколько еще таких у нас появится, и
всех надо поддержать...»

«Хозяин» беспокоится:

— О деле поговорим, когда поправитесь.

А Горький переживает:

— Ведь сколько работы!

«Хозяин» строго шутит:

— Вот видите... а вы... работы много, а Вы надумали болеть,
поправляйтесь скорее.

Что еще? Задействовать кордебалет.

— А быть может, в доме найдется вино, мы бы выпили за ваше здоровье
по стаканчику.

«Принесли вино... Все выпили... Ворошилов поцеловал Ал. М. руку или
в плечо. Ал. М. радостно улыбался, с любовью смотрел на них.
Быстро ушли. Уходя, в дверях помахали ему руками. Когда они
вышли, А. М. сказал: «Какие хорошие ребята! Сколько в них
силы...»

Даже не знаешь, как к этому относиться... Смеяться или плакать? В
нормальное человеческое сознание это никак не укладывается...
Старая знакомая Горького по Нижнему Новгороду, затем в 1921
году соратница по работе в Комиссии помощи голодающим
(«Помгол»), все члены которой, за исключением Горького и Фигнер,
были арестованы, и в конце концов эмигрантка Екатерина
Дмитриевна Кускова писала в статье «Трагедия Максима Горького»:
«Но и над молчащим писателем... они стояли со свечкой день и
ночь».

«Они» сторожил его последний вздох. Что не мешало им принимать шампанское.

Да, но насколько можно доверять этим слишком подчеркнуто «бравурным»
воспоминаниям Пешковой? Надо учесть, что в 1939 году она
выправила свой устный рассказ, записанный летом 1936-го с ее
слов В. Н. Кольберг в Барвихе сразу после чудесного
возвращения Горького к жизни? С тех пор состоялись судебные процессы
1936-го, 37-го и 38-го годов, на которых была полностью
разгромлена сталинская оппозиция, а образ Горького внедрен в
народное сознание именно как «жертвы» этой оппозиции и «друга»
вождя.

Во всяком случае, в 1964 году на вопрос американского журналиста и
близкого знакомого Пешковой Исаака Дон Левина об
обстоятельствах смерти Горького, она отвечала уже иначе: «Не спрашивайте
меня об этом! Я трое суток заснуть не смогу, если буду с
вами говорить об этом». Вот это было сказано искренне.

Пешкову можно понять. И можно понять Будберг, наговорившую свои
воспоминания через пять дней после смерти Горького, до того, как
ее выпустили в Лондон. Она не могла не учитывать, что между
тем, что она скажет, и ее отъездом существует прямая связь.
Будберг утверждает, что в течение дарованных 9 дней жизни
Горький постоянно думал о «сталинской» Конституции, проект
которой был напечатан в эти дни. «Очень хотел прочитать
Конституцию, ему предлагали прочитать вслух, он не соглашался,
хотел прочитать своими глазами. Просил положить газету с
текстом Конституции под подушку, в надежде прочитать «после».
Говорил — «мы вот тут занимаемся всякими пустяками (болезнью), а
там, наверно, камни от радости кричат».

Через 9 лет Липа Черткова резко возразит ей: «Если бы газета лежала
под подушкой, я бы видела».

Но в воспоминаниях Будберг есть замечания и жесткие:

«Приехавшие (Сталин, Молотов и Ворошилов — П. Б.)
с деланной бодростью (курсив мой — П.
Б.) заговорили о текущих делах». Они были несомненно смущены.

Из ее же воспоминаний узнаём, что Сталин и К° приезжали второй раз в
2 часа ночи. Но зачем?! Крючков относит этот ночной визит
на 10 июня. Но почему — ночью?! Горький спал. Крючков и
Будберг говорят, что Сталина «не пустили». Воспротивился
профессор Кончаловский. Будберг утверждает, что не пустили она и
профессор Ланг, а вот доктор Левин (впоследствии расстрелянный)
«лебезил и говорил Сталину: «Ну, если вы так хотите, то я
попытаюсь (что попытается? разбудить больного? — П.
Б.)».

Визит Сталина с Политбюро в 2 часа ночи к смертельно больному
Горькому невозможно понять нормальному человеку. Какой
«государственный» был смысл? А может, «Хозяин» просто капризничал на
грани откровенного хамства? Это было вполне в его вкусе...

Хорошо известно пристрастие Сталина к ночным коллективным посиделкам
с обильной выпивкой и обсуждением действительно важных
государственных проблем. Молотов и Ворошилов входили в ближайшее
окружение Сталина. «Обсуждая тот или иной вопрос,— пишет
исследователь личности генсека Дмитрий Волкогонов,— они по
предложению Сталина нередко делали перерыв и отправлялись
ужинать на его дачу в Кунцево, где за трапезой продолжали
заниматься делами».

А может, в этот раз, 10 июня ночью, они решили изменить маршрут и
заехать к Старику? А что? Вино в доме есть. Подали же им
шампанское в прошлый визит, дабы отметить чудесное воскрешение
Горького. Почему еще раз не выпить шампанского с больным?

Почти фантасмагорический сюжет с шампанским, которое Горький 8-го
числа «по совету Сталина» все же не пил, а «только пригубил»
(воспоминания Липы), свое законченное выражение нашел на суде
над «право-троцкистами» в допросе «подсудимого Крючкова» на
вечернем заседании 8 марта 1938 года. Очевидно, после пыток
или запугивания Крючков подробно отчитывался, как он с
Левиным и Виноградовым «убивал» Максима Пешкова. И тоже без
шампанского — не обошлось.

Крючков. <...> 7 или 8 мая Максиму Алексеевичу стало
лучше. Я сообщил об этом Ягоде. Ягода возмущенно сказал: «Чорт
знает что, здоровых залечивают, а тут больного не могут
залечить». Я знаю, что после этого Ягода говорил с доктором
Виноградовым, и доктор Виноградов предложил дать Максиму Пешкову
шампанского. Левин тогда сказал, что шампанское очень
полезно дать, потому что у больного депрессивное состояние.
Шампанское было дано Максиму Алексеевичу и вызвало у него
расстройство желудка при большой температуре.

Через два (или три) дня сын Горького умер. Шампанское оказалось
смертельным напитком. Если, конечно, его не придумали.

Согласно воспоминаниям Крючкова, третий и последний визит Сталина
состоялся 12-го. Горький не спал. Однако, врачи, как ни
трепетали перед «Хозяином», дали на разговор только 10 минут. О
чем они говорили? О книге Шторма про восстание Болотникова.
Затем вдруг перешли к «положению французского крестьянства»
(Будберг). Получается, что 8 июня главной заботой генсека и
буквально вернувшегося с того света человека были
женщины-писательницы, а 12-го июня стали французские крестьяне.

Будберг говорит, что 12-го июня Горькому было «плохо». И это вполне
подтверждается врачебными хрониками.

«... значительная общая слабость, спутанность сознания, часто
цианоз. <...> Сидит. Время от времени дремлет. <...> Около 1 ч.
дня вырвало свернутым молоком. <...> Дремлет сидя. Отек нижних
конечностей».

Но — поразительно! После посещения Сталина, как вспоминает Будберг,
Горькому вдруг становится лучше. И доктора это подтверждают.

«Сознание ясное <...> Пульс правильный».

Создается впечатление, что приезды Сталина оживляли Горького.

Горький словно не смеет умереть в присутствии «Хозяина». Это кажется
невероятным, но Будберг прямо скажет об этом пять дней
спустя после кончины писателя:

«Умирал он, в сущности, 8-го, и если бы не посещение Сталина, вряд
ли вернулся к жизни. Ощущение смерти было и 12 (именно в тот
день, когда Сталин приехал к писателю в Горки в последний
раз — П. Б.)». Потом Горький проживет еще пять
суток...

Есть чему изумиться! 17 врачей (по подсчетам Чертковой, возможно,
несколько преувеличенным) бьются за жизнь пациента. Но спасает
его мудрая беседа со Сталиным о женщинах-писательницах и
французском крестьянине.

Так это миф или нет?

Что-то здесь не так.