Проза

Отрывки из романа

***

Лера узнала свой диагноз три года назад. Рассеянный склероз. Лечить не умеют.

Были, конечно, и цепляния за народные средства, и молитвы об
исцелении, и поездки в Москву к светилам медицины, и стояния в
очередях к бабкам-чудесницам...

Все просеялось сквозь редкое сито будней и не осталось почти ничего.

Почти не осталось друзей, желаний, денег и сил.

Лере тридцать лет.

Что до любви, то первая же нагрянула сразу на девять лет,
извела-измучила – он без нее не мог, паразитировал-страдал.

Но женился на другой. Чтобы «не зависеть ТАК от женщины».

А «женщина» каждый час забывала его, забывала, забывала… и так три с
половиной года. И когда уже осторожненько примеряла
свободу, он жестоко запил, и пил пять месяцев без перерыва. Умер во
сне. Как праведник.

Стрессануло тогда сильно. Ну, не от этого же она заболела…Уже
выросла из той любви – поджили все ранки, срослись переломы,
наросла новая кожа.

Где произошел сбой? Бог весть. Произошел.

Кто-то изощренно – или рассеяно – выбирал, кого наделять чумой, кого
талантом, кого богатством, и наделил ее рассеянным
склерозом в двадцать семь.

Теперь, три года спустя, Лера уже не могла сама выходить на улицу. В
узкой прихожей поджалось, втянув плечи, складное инвалидное
кресло для прогулок.

Перинку – любимую неженку, бабушкой еще деланную из гусиного пуха,
кому-то отдали. Жесткий ортопедический матрас холодно
поджидал ее теперь, сухой вежливостью встречал непослушное тело,
помогая подниматься по утрам.

Мать досадовала на болезнь, как на нежданную напасть. Уезжала на
дачу, жила там неделями, лишь бы пореже видеться с Лерой.

Была участлива, пока оставалась надежда. Других детей, кроме Леры у
нее не было. Любила ее истово. Когда же ясность убила
последние иллюзии, тихая злость наполнила ее по горло.

Мать боялась всколыхнуть эту злость словом. Яростно копалась в земле
– дача лоснилась от ухода, земля тупо приносила плоды для
упорных каиновых жертв. Дочь не оправдала ее любви. И любовь
умерла. Наверное, это ее так старательно зарывали в дачную
землю.

По полгода порой Лера жила одна. Выручал живший в соседнем подъезде
отец, давно разведшийся с матерью, да Интернет, увы –
невыделенная линия.

Еще был Кот, что появился так: приснился однажды – поднял мягкую
лапу и поманил к себе.

На следующий день, в замызганной таратайке, притворявшейся такси,
поехали к заводчику. Котенок кинулся в ноги прямо на пороге.
Лера заплакала: «Привет, Кафка».

Странное имя для кота? Ну, вот…так сказалось и всё.

.

А еще были фиалки. Они жили цветочной колонией на окне, заполняя
эфир сигналами, пока хватало света, пока не настала поздняя
осень. И тогда – сговорившись в ночи – цветы не подняли утром
свои розовые, белые и лиловые венчики, а дряблой прозрачной
сухостью лепестков воззвали о помощи.

С этого и начинается наша первая «любовная» история.

Лера нашла в газете объявление, позвонила по номеру, объяснила, что
нужно было сделать – освещение фиалкам, и пару полочек
прибить.

Пришедший из вечерней туманной черноты мужчина – среднего роста,
худой, светло-русый, красивые пальцы в ссадинах, неровные
ногти, покрасневшие от ветра глаза – глянул на кресло-каталку в
прихожей, на держащуюся двумя руками за дверь Леру,
улыбнулся, мелькнув неправильными зубами:

– Ужасно холодно.

– У меня чайник вскипел, пойдемте.

Вымерял подоконник желто-синей рулеткой, пока Лера слабой рукой
ставила белые чашки, наливала золотой чай. Маленькие
лакированные сушки нарядно круглились в корзинке.

Чай пили молча. Он грел руки о чашку, морщась от удовольствия и
мягкой ломоты в отогревающихся фалангах. Она старалась чтобы
чашка дрожала не так заметно. Когда отогрелись пальцы, он
сказал: «Как у тебя хорошо. Мне».

Лера вздрогнула от этого «у тебя», от уточняющего «мне».

«Вот и все», – подумала, – «вот и все».

И отчаянно маскируя притяженье нарочитым обсуждением фиалковых
проблем, они проговорили два часа, пока он не заметил легкую
испарину у Леры под глазами.

Понял: устала. Очень.

Взял на руки и отнес в постель. Матрас удивленно принял ношу.

– У тебя замок на защелке, я захлопну дверь. Приду завтра, после работы. Спи.

Поцеловал ладошку, потом переносицу, и сердце громыхнуло у горла от
детского запаха ее кожи на лбу.

Лера закрыла глаза. Мягко щелкнула дверь, закрываясь за ним.

«Завтра. У меня есть завтра».

Кот лежал у щеки и, конечно, молчал.

Настало завтра.

Лера проснулась с ощущением праздника. Трудное дело купания,
одевания выполнено быстрее обычного. Старенькая квартирка
прихорашивалась потихоньку вслед за неуверенными движениями
неслушающихся рук.

Вдруг вспомнила один забытый рецепт, легкий и быстрый. Нашлись и
картошка, и старенький кусочек сыра, и сухарики, и сухое
молоко. Через час запеканка сияла золотисто-коричневым глянцем и
пахла пирогом.

Вчерашний пришелец явился вечером с готовым карнизом, лампами белого
света, креплениями и кронштейнами. Быстро все приладил,
подсоединил, и фиалки получили наконец свою долю света и тепла.

Лера смотрела на ловкие движения мужчины и отчетливо видела грань,
отделяющую ее от мира здоровых людей.

«Этот мир там за окном, за фиалковым бордюром. Последний посланник
этого мира задержался здесь, укрепляя пограничные столбы,
освещая контрольную полосу, чтобы было видно, где кончается
одна земля и начинается другая.

Компьютерная мега-паутинка не в счет».

Тренькнула микроволновка, согревшая запеканку, щелкнул выключившийся
чайник, из ванной не слышно бегущей воды.

Его всё не было. Наконец, шаги. Сел напротив. Заметно было, что
плакал, а потом умылся. Отодвинул чуть тарелку, чашку. Положил
перед ней фотографию. Мальчик в инвалидном кресле. Лет семи.

«Его лицо, его глаза», – заметила Лера.

– Мой сын. Его мать бросила меня. Вернее, просто сказала «уходи»,
когда он родился таким. Решила, что от меня родятся такие вот
дети. Но она не бросила его, а я – их. Мы – не семья, мы …
даже не знаю, как назвать. Прихожу к ним почти каждый день.
Она не может меня видеть, и не может без моей помощи. Я не
могу без него, он до поджилок любимый, до сбоев сердечного
стука. И еще. Со вчерашнего вечера я точно также сильно люблю
тебя. Всё. Теперь очень хочу есть.

Он неожиданно улыбнулся.

«Такой милый неправильный прикус, что колет сердце» – подумала Лера
– «Что я могу ему сказать, я, девушка без будущего и почти
без прошлого?»

Подвинула ему теплую запеканку.

Взял кусок прямо в руку.

«и правда: какое излишество нож и вилка» – улыбнулась своей мысли Лера.

Откусил много и с видимым удовольствием зажевал, блаженно прикрывая
глаза. Кот, не мигая, смотрел сквозь гостя в вертикальный
прицел зрачка. Оглянулся на Леру, наклонил гибко голову и
вышел неслышно. Ждать.

– Это просто неприлично вкусно. Подожди, я сейчас.

Вернулся через полминуты с коробкой, обернутой почтовой посылочной
бумагой и перевязанной таким же светло-коричневым шпагатом.

«В этой коробке есть что-то от песни Бьорк, когда она играет Сельму
у Ларса фон Триера», – мелькнуло у Леры.

Зачарованно смотрела, как гость развязывает тугую бечевку, снимает
крышку и достает оттуда шершавые гранаты, огуречные бомбошки
фейхоа, очень желтые кругловатые лимоны, приплюснутые
матово-оранжевые тыковки твердой яблочной хурмы…

Потом на стол шелковисто посыпались шоколадные каштаны. Еще какой-то
сверток в кожистой пергаментной бумаге. Остро запахло
чесноком и пряно ореховой травой.

А он уже доставал из этой замечательной коробки маленькие газетные
кулечки с чем-то невесомым, пахучим, томительно-знакомым.

«Это же специи! Догадалась-таки!»

Слабыми пальцами робко заглядывала в крошечные свертки, нюхала,
радостно жмурилась от знакомых запахов: орехово-пахучий чаман,
тонко-кислый сумах, сухая аджика – от нее зашкаливает
обоняние.

Толченым жемчугом просыпались немножко гранулы сушеного чеснока.
Лера слабенько чихнула и рассмеялась. Радость кружила слабую
голову. Ее давние любимцы – кавказские специи.

Лера произносила их забытые имена, а гость зачаровано слушал ее
голос, возвращающийся со стиксовой пристани одиночества.

Покачал-покивал головой терпеливый Харон – пусть ее, еще не время.

Она потрогала пахучий пергаментный сверток.

– А там что?

– Не бойся, разверни.

В пурпурной восковой пыльце лениво нежилась вяленая бастурма.

Лера знала ее вкус.

«Чтобы резать такую нужен тонкий острый нож, ровная деревянная доска
и много силы».

Она поняла, что гость останется здесь, с ней, чтобы нарезать это
чудесное, древнего рецепта, мясо, чистить тугие гранаты, тонко
отделять кружочки цитронов и посыпать их сахаром с одной
стороны и молотым кофе с другой. Она увидела это также ясно,
как давеча видел это ее кот.

Увидела и прикрыла глаза от невыносимости присутствия Судьбы в ее
кухонном периметре.

– А я забыла как тебя зовут, – сказала, не открывая глаз.

– Сергей, – улыбнулся он, – а ведь мы и не называли друг друга по имени вчера.

– Что?! – Лера округлила глаза, припоминая подробности вчерашнего
вечера, – ну да...и правда...надо же...Я – Лера.

– Лера – очень тебе идёт.

– Да.

Они проговорили до полуночи. Но он не остался. Ушел.

Пришел через два дня, смертельно вымучив ее поминутным ожиданием
звонка. Лера боялась побыть лишнюю минутку в сети, чтобы не
пропустить звонок.

Он не позвонил, просто пришел. Был измучен. Не мог сразу говорить.
Она не спрашивала ни о чем. Смотрела на него, молчала.

«Вот человек. Пришел ко мне из мира. Или из миров. Я не знаю о нем
почти ничего. Я знаю и чувствую его целиком. Я люблю его на
сто лет вперед. Откуда это ко мне? Откуда это во мне? Куда
ему идти от меня? Где его любят также?»

Отогрелся в живительных лериных волнах. Онемевшие губы дрогнули.
Наконец-то мог говорить.

– Мой сын начал ходить, Лера. Ему почти семь. Надежд не было
никаких. Вчера он встал с кроватки сам. Сделал шаг и упал.
Попробовал ползти. У него получилось. Потом поднялся и снова шагнул,
целых три шага. Врачи в шоке. Снимки в полном порядке. Он
выздоровел. Его мать плачет и умоляет меня вернуться. Меня
разрезало пополам.

Он сжал зубы, слезы побежали знакомыми дорожками. Смотрел на нее
плачущими глазами – электрический свет в преломлении слез
струил нимбы над светлоголовой Лерой.

– Ты знаешь кто? Ты – ангел. Я только увидел тебя и понял: ангел. И
еще понял: ты – мое убежище, приют. Увидел тебя, услышал – и
захотел умереть непременно рядом с тобой, прожить сколько
придется и умереть. Но с тобой. С тобой – не страшно. Так я
решил для себя еще вчера.... – он помолчал, глядя поверх
светлого дыма Лериных волос, – Еще вчера. Но уже вчера меня
приговорили к другой жизни. Это любовь и… любовь. Чччёрт!
Лееее-ра...

«Ты заблудилась, Любовь? Сошла с ума? Что же ты творишь, шальная?
Какой жертвы восхотела теперь?» – Лера представила вдруг эту
потеряно мечущуюся фигурку – л ю б о в ь – и почти жалела ее.

– Сережа, – тихо произнесла, – мы просто перемотаем пленку назад. На
три с половиной дня назад. Ты пришел, сделал замечательные
полки, и провел свет на фиалковую полянку. А теперь ты
уйдешь. Так надо. Видимо, Любовь требует свою жертву. Уходи
сейчас.

Он скорчился на стуле, прижав ладони к лицу.

«Здесь останется моя душа, здесь останется моя душа, здесь
останется…», – билась в голове фраза.

… ушел. Лера машинально включила компьютер, вышла в сеть, получила письма.

Читала, не понимая слов, забыв выйти из он-лайна.

Вспомнился вдруг евангельский сюжет о женщине, страдающей кровотечением.

Там, в сюжете, некая страждущая бросилась к Христу, когда он шел
исцелять больную девочку. Женщина прикоснулась к Его одежде, и
была тотчас исцелена – как и загадала себе втайне.

Но девочка – в тот же миг умерла, словно больная перехватила то, что
предназначалось не ей.

У Иисуса тогда хватил сил и девочку воскресить, и женщину не обескуражить.

«У Него как-то всегда выходило хорошо для всех, Его хватало на всех.
Тогда. А сейчас? Почему сейчас нельзя сделать так? Чтобы
были довольны и счастливы все? Почему?» – Лера спрашивала, но
не ждала ответа.

а исполнившая свой затейливый перформанс Любовь, умирала – устроив
себе хоспис в душе Леры. Нашла место.

***

Отчаявшись вникнуть в полученные письма, закрыла программу,
выключила компьютер. Сидела и смотрела невидящим взглядом на
оставленную отцом газету. Ту самую.

Давно разведенный с матерью Пап – так именовала его Лера – жил в
соседнем подъезде, и заходил к ней каждый день. Просто так.
Иногда ходил для нее на почту или в магазин. И неизменно
покупал «Шанс».

Вычитывал объявления, что-то отмечал карандашом, куда-то звонил.

Лере газета была неприятна. Энергией суетности и немудреным запахом
расчетливости разило ей от объявлений. Иногда среди них
попадались казавшиеся ей трогательными и наивными буковки,
вещающие о потере щенка или взывающие о хороших руках для
котенка. Но мощный поток стремлений повыгодней сбыть ношеные вещи и
сиженые стулья удручал.

Взялась двумя пальцами за серый газетный лист, потянула к себе.
Нашарила глазами строчку: «Бесплатные объявления принимаются по
телефону 800-000. К бесплатным объявлениям не относятся….».

«Что ж», – тряхнула головой, – «плёнка-хроника перемотана назад, на
три дня. Ничего не было. И я сейчас сама дам анонс в эту
смешную газету. И посмотрю, что из этого выйдет».

«Хотите, я выслушаю Вас?» – продиктовала она текст объявления на
автоответчик редакции, указав свой телефон и электронный адрес.

***

Первый звонок раздался в пятницу, в восемь вечера.

Лера поняла, что это по объявлению – всегда интуитивно знала кто звонит.

Медлила, было страшно. Но решилась, потянулась за трубкой, поднесла к уху.

– Здравствуйте, это Вы давали объявление о … разговоре?

«Голос женский, дыхание неровное», – отметила Лера.

– Да, здравствуйте, – просигналила голосом: «не бойся, мне самой
страшно, мы на равных начинаем игру, но играем не друг против
друга, а просто в четыре руки».

Звонившая уловила сигналы и немного успокоилась.

– Я… я хочу сделать заказ…нет, не так, я хочу попросить Вас…словом,
мы могли бы встретиться? Скажем, завтра вечером… нет, не
вечером, давайте утром, пока муж будет на тренировке…Вы любите
зеленый чай? В японской кофейне на Московской – подойдет?

«Я и не знала, что в нашем городе есть японские кофейни», –
подумала, – «два года дома почти безвылазно. Нонсенс какой-то –
Япония и кофе. Я и кофейня, с ума сойти…и люблю ли я зеленый
чай…надо что-то ответить девушке. Или это женщина? Голоса
моложе тел».

– Извините, я почти не выхожу из дома последние два года. Но Вы
приезжайте ко мне, это в центре, угол Поклонной и Садовой.

Смятенное молчание в ответ. Лера представила себе, о чем думает
девушка: «идти к кому-то в домок – вдыхать первый густой запах
чужого бытия – унылые тапочки – задохлая сантехника – жидкий
чай или дешевый кофе – напряженность первой пристрелки
узнавания… или наоборот – чисто, просторно, дорого, высокомерно.
Или еще как – но это все равно поход на чужую территорию,
терра инкогнита. Но я ничем не могу помочь. Выбирать тебе.
Если решишь вступить в игру, то приход ко мне домой – это
ценз».

– Я приеду, – сказал голос, решившись, – завтра в одиннадцать утра.
Продиктуйте мне точный адрес, пожалуйста.

Они попрощались, так и не назвав своих имен. Словно игра
предполагала анонимность.

«Это авантюра чистой воды», – Лера себя не узнавала, но не хотела
задумываться ни над чем. О Сергее она сказала себе: «Его не
было. Не было. Потому что так не бывает».

Сюжет с ним, едва обозначив царство вдали на нежном горизонте, стаял
вдруг, как морок, оставив после себя мучительное чувство
припоминания зыбкого сна.

Но, видимо, шалая энергия несбывшегося бытия сменила направление и
выстрелила в идею. Идея пала к слабым Лериным ногам. Она
подняла ее, расправила. И дала объявление в нелепую газету….

(Продолжение следует)