Литературная критика

• №6.
• №5.
• №4.
• №3.
• №2.
• №1.

После раздачи земли в 1917 году, когда декрет Ленина разве что
узаконил её самозахват, «чёрный передел», почти сразу же вводится
продразвёрстка — изъятие у крестьян излишков зерна. Это
обрекало деревню на голод. Крестьянские восстания 1918–1920
гг. принудили разрешить свободную продажу хлеба. Но в 1927
году Сталин проводит коллективизацию, цель которой состояла в
полной «ликвидации» единоличных крестьянских хозяйств.
Уничтожались теперь уж тысячи крестьянских родов. В одном 1930
году были расстреляны или сосланы в лагеря 250 тысяч крестьян,
500 тысяч стали «спецпереселенцами», около 1 миллиона
человек подверглись экспроприации, то есть, лишились имущества. В
1932–1940 гг. на спецпоселение высланы около 2 миллионов
крестьян — взрослых мужчин и женщин, подростков, стариков,
младенцев... Отправляли на смерть. От них освобождали землю.
Другая сила, но страшная такой же возможностью — казнить
миллионы людей. Россия крестьянская надломилась... Она уже не
могла себя отстоять: кончилась вековечная вера людей земли в
свою-то силу. Всё, что могли — расправиться с начальниками,
уйти в бега. Крестьянские восстания, вспыхивая тысячами,
навлекали тотальное уничтожение. Откуда же эта ненужность
миллионов людей, обрекающая их на выживание или гибель? Ненужность
самого крестьянского труда?

Советское государство заражено идеей мировой революции. Это
государство-идея. Но освобождение крестьянами земли для себя не было
революцией в понимании большевиков, то есть, означало её
конец. Мечта мужика о свободе сбывается, когда он превращается
в хозяина. Чтобы продолжить революцию, следовало
ликвидировать деревенских хозяев как класс. Индустриализация — такая
же борьба с деревней, революционная по своей сути. В
земледельческой стране, какой была Россия, половина её населения
оказывалась ненужной. Переселение и уничтожение миллионов
освобождало огромное жизненное пространство, которое становилось
пустотой. Она, эта пустота — есть свидетельство высшей формы
нелюбви революционеров к реальности, в которой существуют
со своей идеей люди земли. Так начатое Белинским,
Добролюбовым, Чернышевским, Писаревым, Лавровым, Михайловским
продолжили Ленин, Троцкий, Бухарин... Уже не русские интеллигенты — а
полуинтеллигенты, мрачная безродная тень. Это,
действительно, своего рода литераторы, подпольные сочинения которых,
рассчитанные на массы, стали приговором для России. Они мечтают
о мировой революции, как будто о мировой славе, а стремятся
к власти над всем миром, но для этого должна быть
уничтожена она, Россия, прекратиться её история. И если уничтожение
русского дворянства не становится, да и как будто не может
быть её концом, то трагедия крестьянской России объяснима
может быть только как сверхъестественное прекращение русской
исторической жизни.

В 1934 году на Первом Всероссийском съезде советских писателей в
«мандатных данных» значилось: крестьяне — 129, рабочие — 84,
трудовая интеллигенция — 47, дворяне — 1. Главный доклад на
съезде — товарища Бухарина... «О поэзии, поэтике и задачах
поэтического творчества в СССР». Бухарин обращается к
делегатам: «Мы, СССР,— вышка всего мира, костяк
будущего человечества. Нужно понять, продумать и почувствовать
это. Мы глядим на тысячелетия. Во все концы земли проникает
наша великая идея. Мы живём не в декларации, не в
мечтательной грёзе великих умов и сердец. Мы живём как реальная сила,
реальнейшая из реальных.» Это не призыв победить избяную Русь
— а обращение уже-то к победителям. Но кто они, откуда это
большинство?

Происхождение советской литературы — крестьянское... Это
крестьянские дети. Принимая революцию, Есенин, Клюев, Клычков идут в
бунт с идеей земли — это поэты крестьянской войны... Но Бориса
Корнилова, Павла Васильева или Твардовского, начиная с их
самой молодой веры, подчиняла идея о всеобщем равенстве — это
поэты революции... Пришествие людей земли в искусство, как
бы в его реальность — всегда бегство, в основе которого
отречение от родительского дома, разрыв с деревенской жизнью,
какое-то сектантское сознание. Твардовский, Корнилов —
комсомольцы... Совершенно не случайно, что Есенин, Клюев, Клычков —
из раскольничьих семей. Они вскормлены этим духом, отсюда
их сознание. Большинство получили образование, какое
посчитали нужным дать своим сыновьям родители, а главное — могли
себе это позволить, потому что разбогатели, имели торговое
дело. Но мы видим, как крестьянский мир начинает рушиться сам в
себе. Сыновья не подчиняются отцам. Они бегут в города,
обрывая не что иное, как родовую связь с отцовским миром, хоть
он для них и свят, как будто прибежище гонимой веры.
Твардовскому мир этот уже открыто ненавистен, он порывает с ним как
с миром угнетения, проклиная отцовское богатство.

Разрыв с отеческим миром, с домом — это утрата, на которую обречён
всей своей судьбой крестьянский поэт. Поэтому дух этой поэзии
— всегда лирическое бездомье, тоска по родному. Здесь
смиряется пафос раскола, бунта, и всё проникается тихой жалостью
сострадания. Они русские — и этим всё сказано! В
новокрестьянской поэзии — это жалость к матери... В наступающей с
революцией рабоче-крестьянской — понятная, но и невероятная в
своей глубине жалость к бедняку... Это сострадание проникнуто
любовью, которой и обретает свою высшую реальность сама
Россия.

Любовь — спасение. Это спасения души ищут они в своей любви.
Принимая страдания покинутой матери или угнетённых людей —
принимают на себя и тайную, запрятанную в них судьбу, боль смертную.
И когда трагедия истории исполняется, как пророчество —
гибнут её пророки. Гибнет Есенин — и захлебнётся в крови
крестьянская война. Настаёт черёд Клюева, Клычкова. В действие
вступают силы, которых нельзя остановить. Но гибнут и поэты
революции... Корнилов, Павел Васильев... Потому что жалость к
страдающему на земле мужику, к бедняцкой доле погружают их в
такую же трагедию, приводит уже-то к восстанию против
советской реальности. Это cопричастие трагедии народа, а, как
неизбежность,— собственная вовлечённость в ту же трагедию и
гибель. В 1934 году, обращаясь к победителям, божок революции
очень точно указует на этот, «гибельный путь»; в докладе
Бухарина повстречаются посмертно Есенин с Блоком, которых отлучит
он от Революции, как будто от места в раю... О Блоке: «он
воспринимал революцию трагически, но большим
вопросом является, раскрывалась ли эта трагедия для него
как оптимистическая». О Есенине: «он принял
только первые её этапы, или вернее, первый этап, когда
рухнуло помещичье землевладение»... Соцреализм должен избыть
трагизм новой эпохи, создать оптимистический миф
о реальности, а по сути — другую реальность.

Продолжение следует.