Искусство

• Глава 10.
• Глава 9.
• Глава 8.
• Глава 7.
• Глава 6.
• Глава 5.
• Глава 4.
• Глава 3.
• Глава 2.
• Глава 1.

Репетировать было негде, неначем и бессмысленно. Все равно техничных
и уже более-менее инструментально упакованных свердловчан
не переплюнуть. Так что аккорды Жене Кузнецову, Кириллу
Рыбьякову, Саше Ковязину и Андрею Шегунову я показывал прямо в
поезде. Да, впрочем, что там было показывать? Аккордов-то в
песнях и было только раз, два и три. Но зато каких! Это были
Великие Аккорды: «до-мажор», «ре-мажор» и «соль-мажор». Если
бы я играл то же самое сейчас, то ради большей красивости,
музыкальности и гармоничности я бы еще добавил дополнительный
«ми-мажор», а в припеве перешел бы на заменяющий «до-мажор»
аккорд «ля-минор», и это было бы красивее. Но это было бы
черезчур. Гениальная лаконичность трех-аккордного рифа была
бы нарушена. Остро-бритвенная его поверхность, врезающаяся
под сердце, была бы притуплена. Лаконизм и энергия! Вот мой
лозунг того времени.

1. «Прямо с экрана дует восточный бриз...» Рычал и выл я в тамбуре
поезда Тюмень-Свердловск, показывая музыкантам, что играть
надо быстро, быстро и еще быстрее. Немиров меня с энтузиазмом
поддерживал. Вся эта гениальная простота была призвана
пожарной струей смыть со сцены всех мастеров изящной
инстументальности и велеречивой рок-поэтичности. Традиции подобной
рок-поэзии в Свердловске были ох как сильны благодаря усилиям
таких рок-мэтров, как Пантыкин с его «Урфин Джюсом».

Вся эта «урфин джюсовская» тема, кстати, тоже не так уж сложна и не
так уж нова. Сказочки все это. Литературщина. Игра в бисер.
Строительство старой, доброй башни из слоновой кости. Делай
сказку — и люди за тобой потянутся. Испытанный и почти
всегда срабатывающий прием. Люди любят сказки! Действительность
редко радует, чаще пугает и разочаровывает.А сказка — она
всегда утешает и лечит душу. Посему на этой сказочной
«мифологии» базируется все поп-культурное пространство и большинство
массовых идеологий. И вот, в пику всему этому — сама жизнь и
ее три аккорда! Как три рубля на водку. Сама жизнь, с ее
похмельным синдромом, болью, кровью, блядством и животными
страстями. Вот примерный состав участников той поездки:
Александр Ковярин — бас-гитара, Андрей Шегунов — соло-гитара,
Кирилл Рыбьяков — ритм-гитара, Евгений Кузнецов — барабаны, Роман
Неумоев — освобожденный вокалист. Ирина Кайдалова — шоу,
Игорь Плотников — шоу (он, впрочем, так на выступление и не
попал, приехав с большим оппозданием), Аркаша Кузнецов — шоу,
Валера Усольцев — шоу. Судя по составу, это была уже целая
труппа.

Тут придется сделать небольшое отступление и объяснить, откуда
взялись новые люди Александр Ковязин и Андрей Шегунов. Они
появились благодаря нашим уличным акциям.

На одной из фотографий можно раглядеть Сашу Ковязина. Он сидит в
левой части снимка, в черной фетровой шляпе. Он, как видите,
пока активного участия не принимает. Он сидит и
прислушивается, присматривается. Все происходящее для него, пока что,
просто какая-то экзотика. Просто нечто такое, чего раньше в
Тюмени никогда не бывало. Уже несколько позже, привлеченный
Кириллом Рыбьяковым и Юрой Крыловым к репетициям в проекте
«Крюк», Саша открылся как вполне созревший бас-гитарист и
гитарист. С собой в формацию он привел Андрея Шегунова, игравшего
на лидер-гитаре. Они жили неподалеку друг от друга, дружили.
Сами делали электрогитары. Впервые среди нас оказались столь
подготовленные и технически грамотные ребята. Их приход —
это была огромная удача. Без их участия, без их серьезного
отношения к процессу создания музыки, не было бы у ИПВ ни
первых сценических выступлений, ни первых записанных альбомов.

Еще поздней осенью и зимой 1986 года Саша с Андреем нашли точку в
Тюменском индустриальном институте, где мы смогли сделать
первую попытку записи электрического альбома. Репетиция и
попытки записи происходили через магнитофон «Орбита–106»,
притащенный из моего дома вместе с колонками. Все, что у нас имелось
— это старенькие барабаны, микшерский пульт «Эстрада»,
советский синтезатор, гитары и мой магнитофон первого класса.
Впервые мы ощутили мощь электро-гитар, искаженных приставками,
типа «Over Drive», и погрузились в таинственный мир
электрического звука, словно завороженные им. Так что зимой 1986
года у формации был готов первый по-настоящему записанный
«релиз». Немиров назвал этот альбом «Ночной Бит». В
первоначальном варианте он существовал на нескольких магнитных бобинах и
вместо обложки имел некий текст, составленный самим
Немировым, из которого потенциальный слушатель мог составить первое
впечатление о том, что это вообще такое. На бутылке водки
может ничего не быть нарисовано, но этикетка с надписью
«Водка» быть обязательно должна, чтобы кто-нибудь не подумал, что
это ацетон или соляная кислота. Вот и из нашей первой
обложки следовало, что это музыкальный альбом, содержащий энное
количество песен, что записан он теми-то и теми-то, там-то и
там-то, и что его надо ставить на магнитофон и слушать.

Весной 1986 года мы могли уже кому угодно предъявить, что мы не
просто группа оголтело орущих товарищей, а группа творческой
молодежи, способная создавать продукт, годный к употреблению.
Этот альбом, в отличие от первого, записанного у Игоря
Кукарских Жевтуном, по счастью не был конфискован тюменским КГБ, и
потому увидел свет. И сегодня, в 2004 году, его можно так
же поставить на магнитофон и послушать наши вопли, записанные
вьюжной, морозной зимой 1986 года в убогой каморке, на
задах актового зала тюменского индустриального института.

Перед самым отъездом пронырливая Гузель, наш главный специалист по
связям с общественностью (комсомол, отдел культуры, пресса и
тому подобное), сумела даже раздобыть какую-то бумагу, из
которой следовало, что мы не просто приехали невесть откуда, а
даже кем-то посланы на Свердловский фестиваль рок-музыки. И
это сыграло решающую роль в вопросе: выпускать на сцену
этих никому не известных тюменцев или нет? Уверен, не будь у
нас этой бумаги — осторожный директор тогдашнего свердловского
рок-клуба Николай Грахов ни за что не пустил бы нас на
сцену. Нашел бы тысячу аргументов, но не пустил бы. Но бумагой у
нас, как известно, всегда можно прикрыть одно неприличное
место.

Это до сих пор кажется какой-то фантастикой. Нас не должны были
выпустить на сцену! Но это произошло. Те, кто принимал это
решение, то бишь Николай Грахов, явно рисковали. Ныне он — один
из директоров популярной FM-станции Екатеринбурга и, опять
таки, один из тех, кто решает: выпускать или не выпускать.
Только теперь не на сцену, а в эфир. И теперь роль разрешающей
бумаги играет придуманное ими понятие «формат» или
«неформат». Вот тогда, в 1986 году, Коля «обдернулся». Он нас
выпустил таки на сцену. И произошел скандал, череватый
переориентацией свердловского рок-клуба на панк-рок. Коля это запомнил и
больше своей ошибки уже никогда в жизни не повторял. Это
было первое и единственное выступление ИПВ на сцене
свердловского рок-клуба. В последствии нас вежливо принимали там в
качестве «гостей из Тюмени», но на сцену уже никогда не
выпускали.

Никакой гримерки нам, разумеется, не дали. Кто мы такие? Никому
неведомая группа товарищей, свалившаяся, как снег на голову,
руководству Свердловского рок-клуба. Мы ожидали своей очереди в
коридоре, на задворках сцены. Волнение. Предконцертный
мандраж и все такое. Курили в туалете и старались друг друга
подбадривать, как могли. Это музыканты. Шоу-группа воглаве с
Немировым времени зря не теряла. Где-то раздобыли оцинкованную
ванну. Притащили кучу пустых бутылок. Непонятно, где нашли
огромный самовар. Притащили какую-то лестницу. Назревало
некое грандиозное шоу.

Во время настройки звука на сцене произошел первый тревожный эпизод.
Видимо, наш вызывающий вид и наглость, с которой мы лезли
на сцену, сразу как-то не понравились ведущему оператору
клуба. На мои требования настроить по-отчетливее голосовой
микрофон он отреагировал в том смысле, что нечего, мол, тут свои
правила устанавливать. Мол, будете себя так вести — вообще
звук выключу и уйду.

В общем, мы с ним сразу поцапались. И он, дав нам понять, что таких
музыкантов, как мы, и настраивать особо нечего,
действительно выключил пульт и ушел. Я побежал к Коле Грахову
жаловаться. Николай оказался большой дипломат.

— Ну, Рома,— выслушав меня, ответил Коля,— ты неправ. Надо было не
ругаться, а вежливо обо всем попросить.

Посоветовал пойти примириться. Иначе, мол, ваше выступление под
вопросом. Мои товарищи на меня набросились. Из-за тебя, мол, мы
не выступим. Значит зря ехали. Подвергнутый обструкции, я
побежал мириться с оператором. Стал всячески извиняться. Был
покровительственно прощен. Оператор, удовлетворившись тем,
что поставил на место заезжего нахала, изображающего из себя
«капризную рок-звезду», сменил гнев на милость. Конфликт был
улажен, таким образом. Но мне было поставлено на вид. С тех
пор, кстати, я стараюсь с операторами не ругаться, как бы
они хреново не отстраивали звук. Себе дороже. Хозяева пульта
чужих, как правило, к нему не пускают. А палец у оператора
всегда на кнопке. Чуть что — раз — и нет звука. А нет звука,
значит ничего нет. И можно просто уходить со сцены.

Вот она — слабая сторона рок-музыки. Она, как и всякое порождение
технического прогресса, уязвима и зависит от наличия тока и от
проводов. Все тут на электронике основано. А, как известно,
электроника — это наука о плохих контактах в проводах.
Сколько же из-за этих контактов сорвалось блестящих дебютов и
триумфов, уму непостижимо.

Но вот ожидание окончилось и нам объявили, что наступила наша
очередь на сцену. Все дальнейшее происходило для меня как в
тумане. С первых же аккордов группа понеслась на убойном ритме.
Потом, на записи с пульта, обнаружилось, что то, что мы
играли, музыкой назвать можно было очень с большой натяжкой.
Какой-то сплошной самолетный рев, в котором прединфарктно и на
пределе сил пульсировал мой сумасшедший, почти невменяемый
вокал. Слов разобрать было невозможно. Ясно только одно:
человек ревет, как раненый бык в порыве экзистенциального
отчаяния.

Рок-музыка пришла к нам с Запада. Потому у нас есть старая традиция
искать всему аналогии и сравнения на западной рок-сцене. С
чем можно сравнить то, что звучало в тот день на свердловской
сцене? Разве что с пресловутым Оттисом Редингом. Но,
клянусь, и пресловутый Рединг, этот почти сумасшедший негр, был
превзойден.

На сцене справа шоуменили Немиров с Ириной Кайдаловой и Гузелью
Салаватовой. Слева конвульсивно дергался Юра Крылов, тряс своими
разноцветными волосами. Я что-то подобное наблюдал
впоследствии у группы «Аукцион», но там все культурно,
отрепетировано, театрально. Здесь же, в эти минуты, на сцене происходило
какое-то настоящее безумие. Закипал самовар. Раздавался
грохот бьющихся в цинковой ванне бутылок. Кто-то притащил на
сцену огромную лестницу-стремянку и зачем-то на нее лез.
Впрочем, для меня это все было как в тумане, потому что я, закатив
глаза и не помня себя от напряжения, хрипел в микрофон:

— Прямо...с экрана...дует...,— и вполне возможно, что уже и не мог
вспомнить и отчетливо пропеть, что именно от туда дует.

— «Do it yourself, motherfucker! — возможно, усмехнется кто-то из
нынешних молодых людей, прочитав описания этой сцены. И я в
ответ только смущенно опущу голову и усмехнусь тоже: да, уж!

Не знаю, что ощущала публика, собравшаяся в тот день в зале ДК им.
Свердлова посмотреть на участников рок-лаборатории. Именно
под такой вывеской проходили в свердловском рок-клубе эти
смотры. Что-то типа — алло, мы ищем таланты! У разных людей
разная реакция. Кому-то было весело. Кому-то — страшно. Кто-то
испытывал неожиданный подъем и восторг. Потому что вот
это-то, в сущности, настоящий рок-н-ролл и есть. Тряска.
Конвульсии. Эпилепсия. Пена на губах. Ванханахия, творящаяся в
чудовищном ритме и динамике. Такое долго не выдержишь. Нас спасло
лишь то, что продолжалось это все каких-нибудь 15-20 минут.
Мы покинули сцену все красные и в «мыле».

Оказавшись на крыльце дома культуры, сзади вышедшей на перекур
публики, я ожидал, что мое появление вызовет у присутствующих шок
или хотя бы ажиотаж. Ничуть не бывало. Присутствующие
делали вид, что меня не узнают, и деловито обсуждали наше
выступление.

— Нет, ну это покруче, чем питерские «Объект Насмешек»...

Какой такой «Объект Насмешек»! — думал я.— О чем вы, люди!? То, что
вы видели, бывает один раз в сто лет. Но я, конечно,
преувеличивал свою значимость. Мир видывал и не такое.

Потом мы, уже никому не нужные в этом ДК и в этом рок-клубе, всей
нашей группой шли через весь Свердловск, в сторону сибирского
тракта, смело намереваясь добраться до Тюмени автостопом.
Нам было весело. Мы были счастливы. Мы опять победили. И мы им
показали, в этом Свердловске, что такое «настоящее
рок-н-ролльное безобразие». Об этом нашем выступлении потом долго
ходили всяческие легенды.

А тем временем на Свердловск опускались сумерки, и ясно было, что на
ночь глядя выходить на трассу Свердловск-Тюмень нету
никакого смысла. И мы побрели к одной из маячивших невдалеке
многоэтажек и там, на одном из безлюдных верхних этажей
расположились на ночлег всем нашим рок-н-ролльным табором. Проснулись
мы продрогшие от утреннего предрассветного холодка. На
смену вчерашней эйфории пришло единственное желание — как можно
скорее покинуть этот огромный и чужой для нас город. Тюмень
манила нас теплом, уютом и надеждой утолить начинавший уже
мучить нас голод. Надо было как-то возвращаться. И мы
вернулись. Как? Неважно. Было бы, куда возвращаться! Вот что важно.