Литературная критика

Беседы с Марией Васильевной Розановой. Начало.

Хотя этот наш разговор с Марией Васильевной Розановой состоялся совсем недавно и у меня дома в Петербурге, я сочла возможным отнести его к «Парижским встречам». Все-таки Мария Васильевна Розанова – для меня немного парижанка. Наверное, потому что наша самая первая встреча с ней состоялась уже почти пятнадцать лет назад в ее доме в парижском пригороде Фонтенэ-о-Роз, где она постоянно проживает и по сей день. По слухам этот дом когда-то принадлежал Гюисмансу. Правда, тогда, во время нашей первой встречи, еще был жив Андрей Синявский, и даже Советский Союз еще не успел распасться…

М.К. Как вам Петербург?

М.Р. В смысле?..

М.К. Я хочу сказать, что все-таки вы гораздо
чаще бываете в Москве, а существует определенное противостояние
между Петербургом и Москвой. Я бы даже назвала это противостояние
одной из устойчивых антиномий русской культуры…

М.Р. Ну да, понятно, мы все это проходили… В Петербурге
я в последний раз была два года назад, даже больше. Но, во-первых,
я вообще не люблю это слово «Петербург». Дело в том, что для меня
этот город со времен моего детства был и остается сейчас Ленинградом.
Меня еще в раннем детстве несколько раз привозили в Ленинград,
здесь, в Лесотехнической Академии, училась моя любимая тетка.

Так вот, когда меня в прошлый заезд – по-моему, это было по дороге
в редакцию журнала «Звезда» – кто-то поправил: «Не Ленинград,
а Петербург», то я просто показала рукой на то, как вокруг все
грязно. А тогда еще дождик шел, лужи– под ногами, в общем,
какая-то сплошная грязь и гадость. Сейчас правда немножко все
подкрасили, а это было еще до юбилея... Однако какой это, простите,
Петербург? В крайнем случае тянет на Петроград: революционная
разруха и так далее. Но на Петербург это не тянет.

Зато мой ребенок, как это ни странно, в полном восторге от вашего
города. Странно, потому что Егор родился в Москве, и ему было
восемь с половиной лет, когда мы уезжали. В Москве он в музеи
уже ходил и много чего видел. Так вот за это время он ни разу
он не побывал в Москве - то ли это какие-то детские страхи в нем
остались, то ли еще что. Но зато он съездил в Ленинград и вернулся
совершенно обалдевший, все время повторял: «Какой красивый город!
Фантастически красивый город!». И был в Ленинграде уже раза три.

Когда я работала архитектором, я занималась реставрацией Пантелеймоновской
церкви. Вот тогда я провела в Ленинграде достаточно много времени.
Но тут еще надо учесть произошедшие со мной перемены. Я всю жизнь
очень хорошо и быстро ходила. У меня было даже такое любимое развлечение
еще в Москве. Вот представьте себе Библиотеку Ленина, потом идете
мимо Дзержинки, через Садовое кольцо, через Колхозную площадь,
начинается проспект Мира, бывшая Первая Мещанская, и там, на проспекте
Мира, не доходя до Рижского вокзала, я жила. И когда начались
самые первые эти ухажерские штучки-дрючки, а мой второй дом тогда
был в Библиотеке Ленина, где я просиживала очень много времени.
Помню, она закрывалась тогда в одиннадцать тридцать вечера. Так
вот, если кто-то собирался меня проводить, то решалось все очень
просто: я его прогоняю пешком от Библиотеки Ленина до дома, и
очень быстрым шагом. Это у меня была такая проверка на прочность:
пойдет второй раз или не пойдет… Но сейчас я не могу много ходить,
у меня проблема с ногами. И то, что сейчас я не могу по-настоящему
прогуляться по Ленинграду, меня очень угнетает. А мне бы хотелось,
как когда-то, от Адмиралтейства до Александро-Невской лавры быстро
прогнать через весь Невский. Но не могу. Поэтому весь образ города
в целом от меня сейчас ускользает... Хотя я считаю, что Ленинграду
повезло, что столицу в свое время перевели в Москву. И сейчас
тоже везет, потому что он еще не стал таким официальным городом,
как Москва. Я слышала, что сюда хотят какие-то учреждения столичные
перевести, какие-то банки. Вот это будет ужасно: чем больше здесь
будет денег, тем будет страшнее. Вообще, ничто так не портит людей,
как деньги. И наоборот, нищета тоже портит... Точнее, лень, ибо
это почти одно и то же…

Нет, нет, не так! Человека портит чувство стадности больше всего...

М.К. Мария Васильевна, насколько я знаю, Вы
приехали в Петербург представить составленный Вами трехтомник
тюремных писем Андрея Синявского к Вам, который только что увидел
свет в московском издательстве «Аграф». Не могли бы Вы сказать
несколько слов об этой книге? Когда и как впервые пришла Вам идея
собрать вместе и издать эти письма? Сама история этой переписки
достаточно хорошо известна: ведь именно в виде писем Синявский
переправил на волю сразу несколько своих книг…

М.Р. После смерти Синявского, в процессе работы над
своей книгой «Абрам да Марья» – а я писала ее очень медленно,
по несколько строчек в месяц или даже в год, – по мере того, как
я начала осознавать, что настало время всем этим заняться всерьез,
мне пришлось собрать эти письма для каких-то справок, чтобы уточнить
даты, детали… И тут я вдруг обнаружила, что то, что не вошло в
его книги занимает достаточно значительный объем, таким образом
я и пришла к мысли переиздать их уже в виде писем, правда, сначала
я выкинула практически все, что уже было опубликовано, кроме маленьких
кусочков. Но тут случилась совершенно невероятная вещь. Я ведь
сама писатель, издавала книги, имела дело с самыми разными издательствами,
поэтому ситуация «писатель и издатель» мне хорошо известна. Писателю
хочется написать побольше, а издателю напечатать поменьше: издатель
всегда стремится сократить написанное писателем. А тут я впервые
столкнулась с тем, что издатели и редакторы, когда узнали, что
я столько всего выкинула, потребовали, чтобы я все вернула обратно.
Между мной и издателями даже произошло несколько скандалов, однако
мне пришлось все возвращать.

С большим трудом я добилась права на сокращение трех сюжетов.
Первый сюжет, который сокращен практически на треть, – это «бесконечная
любовная лирика». Потому как когда Синявский пишет о любви прозой
– это еще куда ни шло, но когда это просто любовные письма,
то это даже девочкам пятнадцати лет и то читать тяжело. В общем,
я сократила это на треть.

Еще один сюжет, также сокращенный на треть – это вопли Синявского
по поводу болезней Егора, нашего сына. Когда Синявского арестовали,
Егорке было восемь с половиной месяцев. Все дети болеют. Я не
встречала ни одного ребенка, который провел бы детство без болезней.
Все родители всегда на это жалуются. Это примерно один и тот же
комплект болезней, лекарств, одни и те же проблемы – и я
добилась от редакторов того, что они разрешили все это тоже сократить.
Приблизительно на треть.

И, наконец, третий сюжет, который был сокращен, – это постоянный
вой и причитания на тему, какое мое письмо дошло, какое не дошло.
Синявский имел право посылать мне два письма в месяц, а я ему
писала без ограничений. Я от него получила 127 писем, а написала
ему 855. Всего он написал 128 писем, из них одно письмо пропало,
а из моих пропало больше половины. Он свои письма отправлял в
определенные дни, пятого и двадцатого числа каждого месяца, а
я свои нумеровала с первого по сотое: первая сотня, вторая сотня,
и так далее. И вот этот вот вопеж: «это письмо пропало, не пора
ли писать куда-нибудь и скандалить, а вот это письмо шло три недели,
а почему, там еще к чему-то придрались…» – все это тоже в
больших количествах скучно.

Ну а все остальное здесь сохранено: много интриг самых разнообразных,
самые разные приключения, есть даже шифровки, – в общем,
много чего здесь есть. Во всяком случае, как мне представляется,
эти письма, а их очень много, никто не будет читать подряд –
каждый будет искать то, что ему интересно. Те, кто понаучней и
позанудливей, прочтут рассуждения Синявского, скажем, об изящной
словесности, юные девицы и молодые люди пройдутся по любви, кроме
того, там есть много анекдотов того времени и всяких прочих приключений…

Но лично мне кажется, что один из самых интересных сюжетов, который,
к сожалению, еще может пригодиться многим читателям этой книги
– это сюжет на тему того, что в каком-то смысле и сейчас
происходит в нашем родном отечестве. Я имею в виду ситуацию шахматной
партии между разными группами лиц, а точнее, между непримиримыми
врагами, противниками. Так вот, здесь изложены самые разнообразные
поучительные истории про то, что и как надо делать в той или иной
ситуации и как победить своего противника, а это, я считаю, может
еще очень многим пригодиться в жизни...

М.К. Например?

М.Р. Синявского арестовали на улице, и когда пришли
с обыском,– я даже не знала, что он арестован, хотя внутренне
давно была к этому готова. Приехали молодые люди, очень заботливые,
вежливые, обходительные, старательные… Потом кто-то из них мне
даже с упреком сказал: «Мы так старались, мы знали, что у вас
маленький ребенок, мы старались вас не обидеть, а вы нас оболгали».
А я, действительно, позволила себе их оклеветать. Поэтому я и
сказала, что эта книжка полезна еще и с точки зрения того, что
может случиться в нашем отечестве с каждым.

Представьте себе, вот они делают обыск, три дня. У нас две комнаты
в большой коммунальной квартире: одна комната – на бельэтаже,
а вторая – в подвале, без удобств, без всего. И все то, что они
в первый, во второй день находили, они сбрасывали вниз, в нижнюю
комнату, и опечатывали. Но так как они все время менялись, то
кто-то из них оставил американский трехтомник Пастернака, который
стоял в шкафу и случайно уцелел. Потом они все вывезли и сделали
одну ошибку – я заметила, что они ее делают, но не стала им говорить.
Я поняла, что их ошибка – это чистый мне привар. А именно: они
не составили опись. Я просто так ласково поинтересовалась, а они
мне: «Сделаем, сделаем, у нас ничего не пропадает…». И вместо
того, чтобы качать права, требовать, чтобы делали опись, я решила,
что мы из этого дела чего-то поимеем, подумаем чего, но что-то
будет. И получилось так, что они позволили себе забрать из моего
дома пленки Высоцкого. Высоцкий в свое время был студентом Синявского
и очень много времени проводил в нашем доме. Вообще в нашем доме
проводили время и его студенты – а он преподавал в Университете
и в студии МХАТ– и мои студенты, так как я преподавала в
художественном училище Абрамцевском и во ВГИКе, а также в студии
театра Моссовета. И как обычно бывает в таких случаях, у нас появлялись
какие-то любимчики, которые бывали в доме. Таким образом, Высоцкий
в нашем доме пел еще тогда, когда он своих песен вообще не писал
и пел только разные блатные, дворовые. Студенты пронюхали, что
Синявский обожает блатные песни, а мы с ним, между прочим, на
этом и сошлись, на любви к такой вот всякой странной словесности.
«Параллельная словесность» – обычно я ее так называю. И вот,
как-то привалила целая куча студентов, и среди них Высоцкий был
главным певуном. А потом, когда Высоцкий начал сочинять собственные
песни, он поначалу ужасно стеснялся, не мог даже сказать, что
это песни его, и говорил, что просто где-то их слышал. Но потом,
правда, все-таки признался. У нас был, знаете, такой старый магнитофон,
с большими катушками. И первые записи Высоцкого были сделаны в
нашем доме. Это было очень давно.

Так вот, когда уже кончался обыск, они вдруг загребли Высоцкого.
И тут я не выдержала и стала спорить: ордер же по делу Синявского,
а к магнитофону Синявский никакого отношения не имел. Он вообще
был полный технический кретин, ничего в этом не понимал... Но
они все равно пленки унесли, со словами: «Мы только послушаем
и вернем…». И с концами… Это все были «опера». И вот, когда со
мной стал работать следователь, допрашивать, я тогда его и спрашиваю:
«А где же опись?». Следователь меня опять стал уверять, что у
них ничего не попадает, и опись обязательно будет. Наконец, на
одном из допросов мне эту опись дают, а я ее прочитала и говорю:
«А опись-то неполная. Не хватает трехтомника Пастернака!». Тут
началось: ай-яй-яй, почему, что... Как они меня стыдили! И мне
действительно было стыдно, потому что они старались делать обыск
вежливо, не грубили, не хамили, короче, все делалось «в белых
перчатках». Кто-то из них мне, помню, даже сказал: «Ведь мы с
вами даже вместе чай пили, так все было мирно, так по-комсомольски
все было. А вы на нас такое!». Я понимала, что я сволочь, их оклеветала,
но что поделаешь – на войне как на войне! Мы же находились с ними
в состоянии войны… В общем, в конце концов я согласилась забрать
назад свое заявление, если они вернут пленки Высоцкого. И получила
их обратно.

Дело в том, что когда я увидела, что Пастернак остался в шкафу,
я взяла эти книжечки и унесла (а вдруг еще раз придут!) – к моим
друзьям, спрятала их там. А мои любимые друзья решили, что вдруг
к ним тоже придут с обыском. И отнесли книжки в надежное место.
Это надежное место называлось «Светлана Сталина». После чего Светлана
Сталина убежала за рубеж, и книжек я все равно лишилась...

На этом деле я очень многому научилась. В частности, я поняла,
что переговоры можно вести всегда, и это полезно – разговаривать
с противником. Есть одна замечательная российская поговорка: «Я
срать с ним на одном поле не сяду!» – так вот я с этим утверждением
не согласна. К тому же я никогда не понимала, почему на одном
поле и вдруг такое сугубо индивидуальное занятие. Что это значит?
И потом ведь, только общаясь с врагом, вы понимаете, кто это,
и какие у него слабые места. Потому что ваш враг – такой
же человек, и у него тоже есть свои слабые места.

М.К. Таким образом вас все-таки объединяла
с вашими противниками общая любовь к Высоцкому, а вот Пастернак
их, судя по всему, не особенно интересовал…

М.Р. Ну, естественно. Высоцкий к тому времени уже стал
очень популярен. Однако вы не представляете себе меру технического
кретинизма Синявского, насколько он не разбирался во всех этих
технических тонкостях, пленках, магнитофонах… Помню, в самом начале
мы жили с ним в квартире, которая до революции принадлежала самому
знаменитому человеку России, после Николая Второго. И кто это
был, по-вашему?

М.К. Может, Распутин?.. Или Блок?..

М.Р. Да какое дело было тогда, например, простым крестьянам
в деревне до ваших Распутина с Блоком! Кто их там знал! Фамилия
этого человека – Шипов. Его подпись была на всех билетах
государственного банка, так как он был там главным кассиром. Так
вот из шиповской квартиры сделали жуткую коммуналку, где мы и
жили. Но потолки там были под четыре метра, и лампочка одна посередине
горела, так как, когда я туда приехала, там даже абажура не было.
Синявские всегда были жутко бедные. Помню, только мы начали с
ним там жить, как вдруг перегорает лампочка. Я выдвигаю стол и
говорю ему, что надо купить лампочку, потом прошу его выкрутить
лампочку, вкрутить другую. И вдруг он мне говорит: «Ни в коем
случае не надо этого делать! Здесь такой патрон, что если ее только
тронуть, то перегорят все пробки. Соседи сразу поднимут скандал,
поэтому лучше вызвать монтера из домоуправления. Короче говоря,
мы два дня сидели без света, затем пришел монтер из домоуправления,
подвинул стол, поставил на него стул, выкрутил эту лампочку и
вкрутил новую. Свет загорелся. Монтер¸ естественно, получил
на поллитру. А я получила урок: когда перегорит следующая лампочка,
то главное, чтобы Синявский этого не заметил…

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ…