Литературная критика

Одна в зеркале.

Ольга Славникова отвечает на вопросы

Дмитрия Бавильского.

Часть первая.

- Как ты начала писать? Что было до первого романа?

- Я начала писать, наверное, в десятом классе. На выпускном надо
было показать капустник. Вместо милого сценария про школьные годы
чудесные я написала антисоветскую пьесу по мотивам популярного
тогда мультика "Шпионские страсти" – и даже умудрилась ее поставить.
Действовали как придуманные персонажи, так и наш преподавательский
коллектив. Почему-то последний мне доверял, а почему – до сих
пор не понимаю. Короче говоря, директриса школы (я играла на сцене
именно ее и получала бездну удовольствия) пришла к нам только
на генеральную. Конечно, спектакля на выпускном мы не показали.
Но я почувствовала, что могу делать живых людей из слов.

До романа я опубликовала в журнале "Урал" повесть "Первокурсница",
были еще рассказы, потом повесть "Механика земная и небесная"
в журнале "Согласие". Сейчас перечитываю ранние вещи с интересом.
Вижу, что замыслы были отличные. Но тексты, из-за недостаточности
авторской мускулатуры, разворачивались как-то не тем боком. Впрочем,
"Механику" я, скорее всего, издам. Я ее люблю.

- Как возник твой первый роман, почему ты поняла, что
для выражения своих мыслей тебе нужна большая форма?

- Первый роман возник из решения бросить писать. В разгаре девяностых
казалось, что литература кончилась. Нам объяснили: рынок протестировал
сложную прозу и признал ее никому не нужной. И тогда ко мне пришло
восхитительное чувство свободы. Я осознала, что в свою очередь
никому ничего не должна. А тогда почему бы мне потихоньку не поработать
в стол? То есть я как бы бросила, а чем я занимаюсь за закрытыми
дверьми, никого не касается. И настало другое творчество. С той
поры моя задача как писателя – удержать чувство свободы и всякий
раз, садясь за стол, в него входить.

Что касается большой прозаической формы – не я ее выбрала, а она
меня. Как это получилось, мне неизвестно.

- Как долго ты писала "Стрекозу"?

- Примерно четыре года. Это дольше, чем требовал роман. Каждой
единице крупной прозы присуще только ее, индивидуальное время
развития на чистых страницах. В этом смысле роман – живое существо.
Если его "передержать", он, как правило, получается длиннее, чем
нужно. Потому я выбросила из "Стрекозы" перед ее публикацией примерно
25 процентов текста. Это издержки во многом того, что жизнь не
оставляет автора в покое за письменным столом. Четыре года, пошедшие
на "Стрекозу", вместили и хаотический бизнес, и работу в политическом
пиаре, и чего только там не было.

- Что значит название "Стрекоза, увеличенная до размеров
собаки"?

- В заглавии зашифрована моя попытка разоблачить красивое. Вернее,
то, что банальным сознанием опознается как красота. Стрекоза –
это такой культурный штамп (существует, впрочем, и традиция покушения
на него, где меня не устраивают способы перекодировки). Существо-брошка,
с трепещущими крылышками, нарядная попрыгунья – ну, и так далее.
Теперь мысленно берем лупу. Перед нами предстает один из самых
страшных хищников мира насекомых. Если стрекозу увеличить до размера
собаки (не динозавра, а именно до обиходного друга человека) –
мы увидим чудовище. Теперь произведем обратный эксперимент. Возьмем
тираннозавра и уменьшим его до размеров белки. Получится симпатичный,
декоративный, хотя и кусачий зверек. Так где пребывает наше чувство
красивого? В нигде. А как его уловить, зафиксировать на материальном
носителе? Этим и занимается искусство.

- Для тебя сюжет стоит не на первом месте, но служит выражением
- чего? Кого?

- Раньше я жила под влиянием слогана, что жизнь, дескать, бессюжетна,
следовательно, и литература (подлинная) выраженного сюжета иметь
не должна. Теперь я так не думаю. Сюжет – это опорно-двигательный
аппарат прозы. Сюжет выражает авторскую волю к оживлению созданного
им мира. Этот мир должен прийти в движение, так, чтобы автор,
перечитывая собственный текст, вдруг узнавал больше, чем знал
сам по себе, без текста. Роман можно сравнить с самолетом: если
сюжет не работает, самолет будет бесконечно ездить по рулежным
дорожкам. Это тоже езда, в чем-то даже не лишенная приятности.
Но чтобы взлететь, надо набрать скорость отрыва от бетона. Не
обязательно это труп на третьей странице. Так называемый "острый"
сюжет, практикуемый коммерческими писателями, как раз устроен
по принципу паркового аттракциона. На аттракционе можно даже испытать
ощущение невесомости, но в космос не попадешь.

- Что может послужить для начала нового романа? Какой
комплекс мыслей, чувств, метафор, оттенков? Почему ты чувствуешь,
что пришла пора для нового большого текста?

- Роман зарождается так же, как человек: из слияния мужской и
женской клеток. Автор наблюдает в жизни два никак не связанных
между собой события. Разные люди, разное время, место, одно не
имеет отношения к другому. При этом каждая ситуация сама по себе
для литературы бесплодна. И вдруг писатель понимает, что люди
там и здесь одни и те же, и они уже не обитатели реальности, а
герои его произведения. События оплодотворили друг друга, и начинается
деление клеток, формирование организма.

Первый и несомненный признак приближения нового романа: мне становится
плевать на мнение критиков о моем творчестве. Возникает особенное
предчувствие, не имеющее аналогов ни в чем житейском. Будто я
скоро уезжаю куда-то очень далеко и все лишнее оставляю позади.

Сейчас у меня написано три больших вещи, заканчиваю четвертую,
но на самом деле романов было больше. Замыслы наплывают и гаснут.
Каждый день, когда я пишу свой текст, я одновременно не пишу другой,
хотя тоже хочется. У каждого писателя есть объем написанного и
объем ненаписанного. Это неизбежно.

- Любишь ли ты своих персонажей? Иногда создается ощущение,
что ты описываешь их очень безжалостно...

- Конечно, люблю. Я добровольно провожу с ними существенную часть
своей жизни. Что касается безжалостности… Не надо путать чувства
писателя к герою и прототипу. Прототипы моих персонажей не белые
и не пушистые. Я могу их даже ненавидеть. Но герои, которые выразили
собой сумму человеческих качеств, которые в жизни задевают меня
за живое, видятся мне несомненной ценностью.

- Кем ты себя ощущаешь - реалистом, модернистом, постмодернистом?

- Я в автономном плавании. Когда пишу, знать не знаю ни о каких
«измах». Но потом, задним числом, понимаю, что лучше всего мне
подходит определение «метафизический реализм», хотя и оно неточно.
Когда пишешь, то ощущаешь, что есть «здесь» и есть «там». Между
любыми причиной и следствием есть малюсенький зазор, где помещается
иной, нездешний механизм. Искусство улавливает такие вещи или
хотя бы указывает на их присутствие.

- Какие задачи ты перед собой ставишь - высказать наболевшее,
создать среду, мир, миф, развлечь-увлечь или...?

- У меня нет «наболевшего». Моя среда – русский язык, который
создается постоянно всем движением литературы. Каждый состоявшийся
роман сам себе и мир, и миф. Развлекают развлекательные книги.
Какая же, в самом деле, задача? Наверное, выводить из не-существования
то, что без меня выведено быть не может. Создавать ценности из
неценного, потому что реальность сама по себе не общезначима и
исчезает каждый день.

- Чем отличаются "Один в зеркале" и "Бессмертный" от "Стрекозы"?

- Второй и третий романы я писала с опытом первого. В них больше
динамики на страницу текста.

Окончание следует