Литературная критика

Владимир Сорокин отвечает на вопросы Дмитрия Бавильского

Часть первая

– Вы читали дискуссию, которую возникла в «Топосе» по поводу
вашего последнего романа?

– Видел, да.

– Какое впечатление она у вас оставила?

– Просто переписка Белинского с Добролюбовым. Очень русские
люди – воспринимают литературу как сознательную исповедь
автора, академический трактат о бытии. Для меня же "Лед" – всего
лишь одна из интуитивных попыток взглянуть на нас с
необычной стороны.

– И Иванов, ваш бывший издатель, и Захаров, издатель нынешний,
в один голос сказали, что от нового романа «Путь Бро»
следует ждать какого-то нового «Сорокина». Авангардный период
«бури и натиска» в вашем творчестве, связанный с концептуализмом
и революционным издательством «Ad marginem» закончился и
переход в издательство «Захаров» это не механическая смена
издателя, но начало нового Сорокина – буржуазного и
респектабельного. Оба они наговорили много душевных слов...

– Ага, особенно Саша Иванов...

– Саша был предельно корректен...

– Но про буржуазность это революционно настроенный Саша сказал?

– Оба ваши издателя сказали примерно одно и тоже.

– Да что они, марксисты, что ли? Я всегда ненавидел
марксистскую классификацию человечества по социальной принадлежности.
Но если кому-то хочется считать меня буржуазным художником –
пожалуйста, я не против. Я думаю, что мой образ жизни никак
не связан с переходом от «Ad marginem» к «Захарову». Это,
скорее, связано с тем, что уже «Лед» не был книгой
издательства «Ad marginem». Уже она выпадала из их общего контекста.
Поле деятельности этого издательства – диалектика, а я всё
больше и больше тяготею к метафизике. «Лёд» – метафизический
роман. Поэтому для него и понадобился сугубо новый контекст.
Это, во-первых, а, во-вторых, мне надоела постоянная
ориентация Саши Иванова на скандал.

– В данном случае, я бы ставил здесь акцент не на слове
«буржуазный», а на слове «новый».

– Имея ввиду новую буржуазность?

– Имея ввиду нового Сорокина. Какашек никто не ест, мата минимум...

– И практически нет секса.

– Да. Но с сексом в ваших книжках всегда было не очень...

– (удивленно) Ну почему же?!

– Я имею ввиду правильный, конвенциональный секс.

– Ну, как же, был!

– Был?

– (ухмыляется) А «правильный» секс – это что? Это как?

– Ну, традиционный такой...

– Это, что ли, по-хасидски через простынку? Все вами
перечисленное я бы не отнес к элементам, составляющим мой бренд. Да,
в своих текстах я пользовал жесткость и пограничные телесные
ситуации, но не для того, чтобы шокировать. И только
поверхностные люди реагировали на это как на эпатаж.

Я же всё это время пытался ответить на один существенный, всегда
волновавший меня вопрос – кто мы такие, где наши границы и что
такое вообще «человек».

В последней книге этот вопрос так же задаётся, но уже с несколько
иной интонацией.

– Написание текстов помогло вам разобраться в этом вопросе –
кто же, в самом деле, такой – человек?

– Я понял, что человек – молодое космическое существо,
созданное, безусловно, усилием великого разума. И я понял, что
человек развивается и меняется, хотя у современных
интеллектуалов в моде иная точка зрения – мол, человек на протяжении всей
своей истории остаётся неизменен с египетских времен...

– «И всерьез можно говорить только об истории костюма», написал Бродский...

– Это не так, и, на самом деле, это поза. Человек меняется. Ну
и для меня это загадочный процесс и цели, для которых мы
движемся, тоже непонятны.

– И всё-таки, вы не знаете, а куда мы движемся?

– Мы совершенствуемся. Лучшая часть человечества. А худшая –
деградирует, конечно.

– А кого больше?

– Худших. Они по-прежнему убивают друг друга, пожирают
животных, братьев наших меньших и делают прочие ужасные вещи.

– Насколько вы согласны с идеологией Братства Света? Я увидел в
их тезисах про «мясных машин» ваш собственный, авторский
голос...

– Я не член этого братства...

– Конечно, у вас же не голубые глаза...

– (смеется) Поэтому они нас с вами бы, Дима,
к себе не взяли. Но я сочувствую им в мучительно утопическом
пути к Свету. И я не разделяю их желание победить
материальный мир путем его уничтожения. Они для меня – оптический
прибор, при помощи которого можно по новому взглянуть на
человечество. Некая площадка обозрения...

Так над городами в горах ставят платные телескопы, чтобы через них
можно было разглядывать мир. Вот, секта из «Льда» для меня –
точно такой же телескоп.

– А вы уже придумали третью часть эпопеи про «Лед»? Наши победят?

– Я знаю, чем всё это закончится. Должно закончиться. Но ещё
не время говорить об этом. Сейчас я только начинаю работать
над третьей книгой.

– А как вообще пришла идея, что «Лёд» должен быть трехтомным?

– Эта история свалилась на меня через год после выхода «Льда».
Я вдруг понял, что меня она не отпускает, что тянет
вернуться и что в ней есть еще что додумать. Есть куда плыть. Мне
самому захотелось пережить опыт «Льда» во всей возможной
полноте, чтобы вокруг этого куска больше льда не было, не
оказалось пустот. И я очень надеюсь, что после третьей книги идея
«льда» меня отпустит.

– Другие ваши книги имели продолжения?

– Никогда. Они уходили в большое плаванье и я уже видел их как
бы издали. Как корабли на горизонте. А эта после окончания
работы так и не отходила от меня. Первый раз в моей жизни.

Окончание следует