Литературная критика

Дмитрий Бавильский и Сергей Юрьенен о литературе и о себе. Часть 1.

Сошлись два эмигранта, внутренний и внешний, завели разговор – про то, что больше всего волнует эмигрантов – о том веществе, из которого состоят их сны. То есть, о литературе. Диалог длился больше года. За это время один из них успел поменять страну проживания, а другой... У другого вообще ничего не изменилось.

Беседа затевалась как интервью, которое один писатель берет у другого писателя. А вышла беседа, точнее беседка двух самодостаточных величин, беседка, в которой оба обмениваются, можно сказать, сокровенным – опытом своей писательской жизни. У каждого она, понятно, своя. Именно поэтому, время от времени, возникают в беседке и параллельные темы. О мизантропии. О Рубене Гальего. О русском Букере, бессмысленном и беспощадном. Да еще и много о чем, чего сразу и не упомнишь...

Детство-Отрочество-Юность

Д. Бавильский.

Что считать романами и сколько их? Вот у меня помимо четырех «официальных»
романов («Семейство паслёновых», «Едоки картофеля», «Ангелы на
первом месте» и «Нодельма») есть ещё пара проектов, типа «Кортасара»
и «Вавилонской башни». Меня всегда считали за многопишущего. Однако,
по сравнению с тобой, Сергей, я все еще в подмастерьях хожу. Сколько
ты написал романов? Какие из них кажутся тебе наиболее ударными?

С. Юрьенен

А возраст, Дима? Разница во времени? По сравнению с тобой я написал
непростительно мало. Считая с моими «евро» романами – дюжину.
Но самый мой короткий «евро» – «Холодная война» – двадцать страниц
всего.

Ударные? «Вольный стрелок», «Нарушитель границы», «Беглый раб».
Из последних, написанных в Европе, – «На крыльях Мулен-Руж», «Лавруша»,
«Входит Калибан»…

Д. Бавильский

Почему именно они? Скажем, про свои я бы не мог сказать какие
именно мне нравятся. Ну, уж точно не последний, скорее, первый,
дебютный, самый рискованный и раскованный...

С. Юрьенен

Почему мы любим свои первые, ты сам ответил; а я спрошу, куда
уходит раскованность и вкус к риску? Каких «фо па» начинаем мы
бояться с опытом публикаций?

«Вольный стрелок» – поскольку я тогда с цепи сорвался. Хотелось
написать все сразу – намолчанное за тридцать лет в Союзе. «Нарушитель»
– поскольку авантюрный, поскольку учит, как классик выражался,
полюблять жизнь. «Беглый раб» – это 80 страниц.
Попытка создать канон «евроромана». Чисто для себя. Никогда не
думал, что этот текст, впервые опубликованный в малотиражном альманахе
будет замечен в России – в твоем, кстати, лице. До сих пор потрясен:
как? Каким образом? В Танкограде?

Но факт остается фактом, и без твоего эссе «Пепельная среда» отныне
не обойдется никто из тех, кто будет изучать – если таковые найдутся
– чем отличались в способах извержения своей, прости за выражение,
пассионарности, русские «евророманы» от русских же «амеро»...

Д. Бавильский

Преувеличиваете, Серж. Хотя статья, действительно, была хорошая.
А как в Танкограде-городе? Хрен его знает. Рос как все и вместе
со всеми. Вместе играли в какие-то игры, вместе читали одни и
те же книги. У нас была компания, которая крутилась вокруг школьного
библиотекаря Надежды Петровны Котовой. Она возилась с нами и возила
на каникулы, ну, например, в Вильно...

С. Юрьенен

Стало событием? Я тоже ездил в Вильнюс, в восемнадцать, что было
связано с одиночеством и, как ни странно, американофилией. Литва,
лесные братья, свобода – все это было до и после, тогда же главным
содержанием поездки было, что приобрел там, где дефицита на все
русскоязычное не было, статью Кашкина о Хемингуэе в либерально-молодогвардейском
издании «Прометей». Помню поезд. Даже не поезд – электричку. Один
был в вагоне, и все время строчил в записную книжку – как ты сейчас
в ЖЖ…

Д. Бавильский

А мы как раз попали в Вильно на волне освободительного движения.
Это впечатляло. Но Надежда Петровна возила школьников не только
в Прибалтику. Но и в Москву или в какой-нибудь Гродно.

С. Юрьенен

Позволь оспорить: не какой-нибудь! В Гродно над
Неманом начинал не кто-нибудь, а Василь Быков. И продолжал, упорно
отказываясь переезжать в столицу БССР. Не говоря уже о себе: половина
моего «Сына империи» – в том числе и «Гарнизон у западных границ»
– происходит в некоем Пяскуве, приблизительно песочном
городе по-польски, расшифрованном одним проницательным
читателем.

Повезло тебе с Надеждой Петровной, – но, кажется, только ты из
всей группы это осознал…

Не могу сказать, что у меня совсем уж не было аналогичных людей.
Был директор минских центральных школ Владимир Игнатьевич Лепешкин,
он же Уладзимир Ляпешкин, если верно спеллингую, – белорусский
поэт. Этот русый богатырь, от которого веяло несокрушимым внеидеологическим
здоровьем, носил значок десантника-парашютиста и отличался редкой
проницательностью: мою авторскую натуру он разгадал, когда меня
к нему привели в школу № 4, чтобы записать в 3-й класс. И обязал
выпускать стенгазету…

Потом он меня, в нарушение закона об учебе по месту прописки,
принял еще раз, в свою центральную школу № 2, в 9-й класс – чем,
возможно, спас от гибели в Заводском районе, где я был любимой
мишенью локальных банд. Опять-таки с обязательством – быть главным
редактором машинописного школьного журнала «Знамя юности». Там
он санкционировал все мои публикации – от ностальгических стихов
о Питере до сочинений с названиями вроде «Экзистенциализм – это
гуманизм».

Благодаря Лепешкину, я ездил в статусе поэта на фестиваль четырех
республик (Эстония, Литва, Латвия, Белоруссия) в Ригу, откуда
привез десятитомник Достоевского, а главное он дал мне свой билет
на V-ый съезд писателей Белоруссии во Дворец Профсоюзов, где я
застенографировал знаменитую речь Василя Быков против цензуры…
«Фашист пролетел» – там об этом есть. Тоже, можно сказать, ударный
мой роман.

Д. Бавильский

Да, с Петровной мне дико повезло. Ведь вот что главное – мы на
каждой перемене общались в библиотеке. Там книги пускали по кругу,
как-то обсуждались...

Но однажды ты понимаешь, что отличаешься от других, не опережаешь
и не отстаёшь, но двигаешься в какую-то свою совершенно сторону.
Это не очень приятное ощущение – вернуться в свой город, знакомый
до слез, обоссанный во время пивных трипов на каждом углу, и застать
одноклассников на той же самой стадии развития, на какой они были
тогда... Раньше ты этого не замечал, а теперь
вырос из этих отношений как из детских штанишек. Интересно только,
каким они, в свою очередь, видят тебя.

С. Юрьенен

Точно так же возвращался в город юности и я – сначала с Ленинских
гор, потом просто из Москвы… поражало, как грубели школьные друзья.
Однажды приехал даже в командировку от журнала «Дружба народов»,
летом. И обнаружил пустоту на месте «жизни без меня». Зной, трубы,
бессмысленный индастриалз. Обдирая палец, крышечки срывал, вернувшись,
с «жигулевского». Постучался к любимой в незабвенном прошлом,
открыл папаша: «А Лена в Сочи»… Вот и все. Некуда стало возвращаться.
А потом весь этот цикл оборвал Париж, стена, барьеры…

Д. Бавильский

Геополитические спекуляции мне чужды, хотя можно было бы брякнуть
что-то про границу Европы и Азии, Урала и Сибири, ведь разлом
восточно-сибирской платформы проходит как раз возле моего дома
на улице Российской.

У меня был завистливый приятель, который успех молодых писателей
и журналистов объяснял огромным количеством информации, которое
обрушила на нас перестройка, де, мы жируем и паразитируем на неожиданно
высвободившейся информационной энергии. Ну, не знаю... Ведь информации
столько, сколько нужно тебе или ему... Отчего ж другие не жируют?
Или он хотел сказать, что мы превратились в мутантов? Со стороны
всегда всё просто и понятно. А вот как самому понять – чем же
ты отличаешься и как стал тем, кем стал?

С. Юрьенен

Для меня «перестройка», сугубо персональная, началась лет на 15
раньше, когда была «выбрана свобода». Аваланш информации – в том
числе и об оставленной стране. Ровесников в эмиграции не было,
и я, маргинал и там, фонтанировал в полном одиночестве, и на бумаге,
и в эфире. Пока не вынесло в центр внимания.

Д. Бавильский

Но я же внутри системы, да?

С. Юрьенен

А что это значит, Дима? Вот с перестройкой многие из посюсторонних
стали ездить, и количество этих заездов у них тоже стало «овнутряться»…
Не то, чтобы по-новой охамели, но словно бы стал развиваться атавизм
былой лояльности. Когда же все накрылось, повсюду здесь стало
полно «двуликих янусов». Надо думать, что и там, по твою сторону…

Д. Бавильский

Я про другое. Тебя тянет в социум, а меня в экзистенцию...

Продолжение следует.