Онтологические прогулки

М. А. Булгаков

«Мастер и Маргарита»

(философское осмысление зла)

Начало

Окончание

Основная часть

 «...Так кто ж ты, наконец? - Я – часть той силы, что вечно 
  хочет зла И вечно совершает благо». 

Гете. «Фауст»

Эпиграф, который взял Булгаков к своему роману «Мастер и Маргарита»,
раскрывает суть замысла автора, если его понимать непосредственно,
и вдобавок к этому уразуметь, что проявился он в качестве сути
сочинения из созерцания автором человеческой природы, которую
мы рассмотрели в вводной части, и, из которой эмпирически Булгаковым
постигалось, что в действительности, на всём протяжении исторического
развития человечества имеет место быть формула обратная: «Я –
часть той силы, что вечно хочет блага и вечно совершает зло».

В более конкретном выражении, применительно к человеческой природе,
нам понятно, что существуют люди добрые, которые желают блага,
но творят всегда зло. Булгаков встал перед этой извечной дилеммой,
родившейся вместе с рождением человека, и пришёл к пониманию того,
что в мире существует необходимость пересмотра всего того, что
вообще называется злом, а что – добром: т.е. проблема состоит
в том, чтобы осмыслить, как то, что догматично существует независимо
от наших желаний, так и то, что существует по произволу нашего
хотения в обширнейшем смысле слова. Осознав же, смысл, вышеуказанной
проблемы, естественным образом возник следующий вопрос: Что делать?
Как растолковать людям это противоречие бытия для того, чтобы
они поняли, наконец, где находятся берега, к которым им и следовало
бы стремиться? Конечно же, религиозное суеверие, которое мы все
с детства впитываем, как губки, есть та благодатная почва, рассуждая
о которой, постигая которую посредствам познания её сути, в человеке
как бы раскрываются «все небесные краны». Здесь уже сглаживается
грани бытия, и божественное предстает в двойственном образе, упав
на такую же дуальность в сознании автора: его постижение религии
привело его к тому, что посредствам её только и следует растолковывать
людям саму её суть. В чём Булгаков её видел, мы чуть выше рассмотрели,
а вот как он это преподнёс – посмотрим сейчас.

Для начала сконструируем некое психологическое правило, которое
вытекает из наших прошлых
рассуждений о Духе Отрицания и Духе Согласия. Оно будет выглядеть
так: если сущность природы человека проявляется в форме Духа Отрицания,
то, в силу того, что само по себе отрицание определяет человека,
его внутренний мир, такое отрицание есть в бессознательной его
сфере, в сфере непознаваемой и божественной (таинственной), естественное
Согласие с тем, что отрицается. Если же, природа человека определяется
Духом Согласия, то, по определению, происходит всё наоборот: Соглашаясь
с чем либо, такой человек и отрицает то, с чем соглашается. Таким
образом, и атеизм, и вера – есть явления, которые взаимокомпенсируют
друг друга, в основе своей не являясь тем, чем они проявляются
во внешнем мире, что было доказано Сартром.

А теперь давайте вдумаемся в смысл слов Воланда, которые он адресовал,
отрицающему существование Иисуса, Берлиозу: «Имейте в виду, что
Иисус существовал – просто он существовал, и больше ничего!».
Изумительная по красоте формула, не правда ли? Ведь, согласись
человек с тем, что Иисус существовал, как человек, то теряется
всякий смысл в существовании бога, ибо последний сразу же, посредствам
предшествующего согласия, отрицается. Прими во внимание Берлиоз
это утверждение, то его Дух Отрицания неминуемо должен был что
либо отрицать, и отрицал бы он бога, и тогда Берлиоза можно было
бы назвать атеистом, по поводу же атеизма Берлиоза Воланд и удивляется:

«– Изумительно! – воскликнул непрошеный собеседник и, почему-то
воровски оглянувшись и приглушив свой низкий голос, сказал: –
Простите мою навязчивость, но я так понял, что вы, помимо всего
прочего, еще и не верите в бога? – он сделал испуганные глаза
и прибавил, – Клянусь, я никому не скажу.

– Да, мы не верим в бога, – чуть улыбнувшись испугу интуриста,
ответил Берлиоз. – Но об этом можно говорить совершенно свободно.
Иностранец откинулся на спинку скамейки и спросил, даже привизгнув
от любопытства: – Вы – атеисты?! – Да, мы – атеисты, – улыбаясь,
ответил Берлиоз, а Бездомный подумал, рассердившись: «Вот прицепился,
заграничный гусь!» – Ох, какая прелесть! – вскричал удивительный
иностранец и завертел головой, глядя то на одного, то на другого
литератора. – В нашей стране атеизм никого не удивляет, – дипломатически
вежливо сказал Берлиоз, – большинство нашего населения сознательно
и давно перестало верить сказкам о боге.

Тут иностранец отколол такую штуку: встал и пожал изумленному
редактору руку, произнеся при этом слова: – Позвольте вас поблагодарить
от всей души! – За что это вы его благодарите? – заморгав, осведомился
Бездомный. – За очень важное сведение, которое мне, как путешественнику,
чрезвычайно интересно, – многозначительно подняв палец, пояснил
заграничный чудак».

В этом, кстати говоря, и заложен Булгаковым дьвольский образ Воланда.
В самом деле перед Берлиозом предстал самый злейший враг бога
– Сатана, в Духе Согласия. И далее; согласись Берлиоз с тем, что
ему сегодня отрежет голову комсомолка, и с тем, что совещания
в МАССОЛИТ-е не будет, да и вообще со всем тем, что ему говорит
Воланд, то впоследствии с ним, по определению, ничего бы подобного
и не случилось, но для этого необходимо согласится с Дьяволом,
как это сделал Фауст. Даже название первой главы, «Никогда не
разговаривайте с неизвестным», указывает на свойство человеческой
натуры всегда отрицать неизвестное, которое тогда, когда станет
известным – а оно всегда таковым и становится, так как в процессе
объединения двух противоположностей по господствующему сегодня
мнению обязательно должно образоваться нечто третье, то есть,
трансцендентное, хотя очевидно, что это третье было прежде этого
самого объединения, посему и нет ничего нового в мире – сразу
же принимает скорбную и трагичную форму, что более всего и пугает
человека: ведь, пугает не тот страх, который позади, а тот, который
впереди. И здесь, перед нами раскрывается начало нового «евангелия»
от Булгакова: Ведь, Христос, согласно Библии, не согласился с
Дьяволом, который его искушал; у автора «Мастера...» – наоборот;
что мы тотчас и рассмотрим.

Далее автор мыслил следующим образом (мы вполне спокойно можем
говорить о том, что мыслил Булгаков, не входя в противоречие с
логикой, ибо нам известно, что собою представляет личность автора;
мы имеем его труд, а зная и причину и следствие, вполне правдиво
можно описывать то, из чего исходит само разбираемое нами явление):
Если существовал человек по имени Иисус Христос из Галилеи, который
говорил, что злых людей, которые умеют творить благо, бог не оставит;
который въехал, под восторженные крики толпы, в ворота Иерусалима
на осле, и который был почитаем даже детьми, то такой человек,
сам по себе, должен быть человеком добрым, милосердным, сострадательным,
то есть он, следовательно, имел в себе, в своей сути, Дух Отрицания
(согласно Новому Завету – так оно и есть, ибо проповедует понятия:
«Отвергнись» или «Отрекись»). В силу этого, наравне с ним, по
определению, мог существовать другой человек, который, в противоположность
известному Иисусу, не имел двенадцать учеников, или двенадцати
человек нового времени, которые «осуществляли следствие, собирая,
как на спицу, окаянные петли этого сложного дела», а за ним записывал
всего лишь один, например Левий Матвей; который сначала его считал
безумным и собакой; который всех называл добрыми, а особенно тех;
которые творили зло: «Это меня ты называешь добрым человеком?
– обиделся на его слова прокуратор – Ты ошибаешься. В Ершалаиме
все шепчут про меня, что я свирепое чудовище, и это совершенно
верно»; который был гоним людьми и не признаваем ими; который
не въезжал на осле в ворота города, не Иерусалима, а Ершалаима,
а зашёл в них пешком потому, что он не имел денег купить себе
осла – такой человек есть Иешуа Га-Ноцри, из города Гамалы; который
не знает и не помнит своих родителей; который не являлся и врачом,
а был назван Понтием Пилатом – философом, ибо тот знал и греческий,
и латынь, и арамейский, а также обладал знанием мудрости. Отвергая
обвинения лжесвидетелей он говорил так: «Эти добрые люди, ничему
не учились и всё перепутали, что я говорил. Я вообще начинаю опасаться,
что путаница эта будет продолжаться очень долгое время. И все
из-за того, что он все неверно записывает за мной». Казнили его
не на Голгофе, а на Лысой Горе. К ней он не нёс свой крест, а
ехал в клетке. Первосвященник и синедрион приняли решение казнить
его, хотя преступление, которое он совершил, было не настолько
серьёзное, чем у другого, оправданного синедрионом, преступника-убийцы:
ибо мудрость, которой учил философ, не имела ничего общего с тем,
чему учила религиозная верхушка. Понятно, почему коммунистическая
власть так яростно выступила против романа: становится очевидным
мнимый атеизм коммунистов, – власть тогда собою представляла натуральную
религиозность ветхозаветных корней. И слова Иешуа, конечно же,
не могли восприниматься адекватно, как это и происходит повсеместно
и всегда, на всём протяжении истории религиозных войн и извращений
ими вызванными. Вот они: «В числе прочего я говорил, – рассказывал
арестант, – что всякая власть является насилием над людьми и что
настанет время, когда не будет власти ни кесарей, ни какой-либо
иной власти. Человек перейдет в царство истины и справедливости,
где вообще не будет надобна никакая власть». Принимая во внимание,
как принято было говорить в эпоху правления пролетариата и учитывая
происхождение автора из интеллигенции, мы понимаем правильность
наших суждений, которые мы разобрали в вводной части, и нам становится
понятным другое: образ Иешуа – это созерцательный образ самого
Булгакова, который он смоделировал в прошлом и который впоследствии
перенес в сущность Мастера – отсюда и стремление Мастера написать
роман о Пилате, то есть, раскрыть истинную сущность добрых людей,
для самих по себе добрых людей, которые по его мнению живут в
иллюзии на счет того, кем они на самом деле являются. Такая пелена
с глаз спадает у самого Пилата при осознании, хотя и мимолетном,
возможности бессмертия: «Бессмертие... пришло бессмертие...» Чье
бессмертие пришло? Этого не понял прокуратор, но мысль об этом
загадочном бессмертии заставила его похолодеть на солнцепеке.
– Хорошо, – сказал Пилат, – да будет так. Тут он оглянулся, окинул
взором видимый ему мир и удивился происшедшей перемене. Пропал
отягощенный розами куст, пропали кипарисы, окаймляющие верхнюю
террасу, и гранатовое дерево, и белая статуя в зелени, да и сама
зелень. Поплыла вместо этого всего какая-то багровая гуща, в ней
закачались водоросли и двинулись куда-то, а вместе с ними двинулся
и сам Пилат». Итак, Мастер Булгакова – это Иешуа новейшего времени.
В одноименном фильме по этому роману, который транслируется в
настоящее время по РТР, по замыслу его авторов Мастер говорит
голосом Иешуа – это и закономерно.

Тема бессмертия характерна для такого рода мистического мышления.
Здесь, мне на память приходит теория Вечного Возвращения Ницше,
теория вечной жизни души Юнга и учение о бессмертии Парацельса.
С другой стороны, в сути этих представлений, как мы можем об этом
судить с большой долей достоверности, пребывает интуитивное ощущение
метафизической вечности, которая, как следует нам уточнить, не
уничтожается, а после вновь образуется, но вечно существует, не
изменяясь никогда. Некая среда метафизического Духа Согласия (или
Воля как назвал таковое Шопенгауэр), которая и делает всех нас
подобными, тождественными и одинаковыми, что и определяет возможность
нашего всеобщего взаимопонимания, то есть Согласия. В эту среду
Булгаков и опускает Воланда, что позволяет ему находиться рядом
с Пилатом. Но инкогнито (заметьте это инкогнито). А вот за завтраком
с Кантом уже не инкогнито, а вполне реально, даже за философской
беседой. Таким образом, по замыслу автора, обоснованное бессмертие
даст возможность людям быть свободными от страха перед смертью,
чем, кстати говоря, и занимается философия, поэтому настоящий
философ и не умеет наслаждаться, ибо не боится смерти. Дать такую
уверенность, с его точки зрения, может только самопознание: «Я
дух свободы и познанья». Итак, с самого начала романа, вопрос
ставится ребром: Человек! Ты же добр! Зачем ты творишь зло во
вред себе самому? Сама по себе, это не новая точка зрения: например,
Розанов в своей «Легенде о великом Инквизиторе у Достоевского»
высказывал это мнение.

Каждое гениальное творение в основе своей должно иметь условием
жесточайший внутренний конфликт в индивидуальности автора творения.
В нём как бы сходятся две противоположно направленные силы, образуя
своим объединением сильнейший внутренний аффект, который всплывает
на поверхность сознания неким содержанием, неким символом и образом.
Если автор имеет в себе задатки гениальности, то в сильнейших
аффективных состояниях он пытается представить этот образ в ясном
виде – приблизительно так рождается нечто гениальное. В силу этого
свойства человеческой природы, мы где-то внутри себя доверяем
автору, который имел или имеет трагичную судьбу, который, как
бы, из последних своих сил доносил миру некую истин. Такие произведения
ценятся людьми безусловно более, чем писанина «счастливчиков»,
и время таких творений – вечность, в противоположность мгновению
последних (миг блаженства).

К конфликту внутри себя Булгаков подошел тогда, когда встал вопрос:
Как преодолеть Дух Отрицания? В силу того обстоятельства, что
эпиграфом к роману автор избрал цитату из «Фауста» Гёте, в котором
Мефистофель и есть Дух отрицания и сомнения, мы понимаем, что
Булгаков сам встал перед проблемой дьявольского, но в самом себе.
В более конкретном смысле, образ Понтия Пилата, который выражал
собою Дух Отрицания, и который автор «Мастера...» пытался вразумить,
и исправить – оказывается является Сатаной для него самого, таким
же образом, как и Воланд – это дьявол для Берлиоза. Здесь, мы
видим ту пограничную зону, контрольную полосу, к которой подошёл
Булгаков, и первоначально не сумев её преодолеть, вырывает из
романа все главы, посвященные Понтию Пилату, сродни Гоголю, сжигающему
в печи первую рукопись «Мёртвых душ». Да и вообще, когда Мастер
в романе говорит, что он затеял написать роман о Понтии Пилате,
то понимать нам следует, что это означает – «писать роман о дьяволе».

Булгаков, теперь, стоит у черты, переступить которую ему не позволяет
страх: Мастеру страшно. Страшно от бессилия. Его внутреннее состояние
подобно состоянию двух магнитов, расположенных друг к другу одноименными
полюсами. Какая-то невидимая сила не позволяет им соединиться,
и они начинают вращаться, для того чтобы расположиться друг к
другу разноименными зарядами. Этот процесс в романе можно проследить
по названиям глав: Глава 6 «Шизофрения, как и было сказано»; Глава
8 «Поединок между профессором и поэтом» и Глава 11 «Раздвоение
Ивана». А между ними Булгаков мучительно описывает в мистических
красках объективную реальность, пытаясь преодолеть силу, которая
не допускает его к главной мысли, к основе романа: «Нехорошая
квартирка» (Гл. 7), «Коровьевские шутки» (Гл. 9), «Вести из Ялты»
(Гл. 10) и др. В них он показывает, как нелепо со стороны выглядит
людской эгоизм, как похабно их стремление получить что-нибудь
«на халяву», как они подвержены всему суеверному и мистическому,
как случай над ними имеет огромнейшую власть, как они радуются
тому, что кому-то не повезло больше, чем им самим, и как пошло
и отвратительно мнимое согласие между ними. С другой стороны,
эти содержания его опыта, которые всплывают в сознание требуют
своего осмысления и переваривания. Автор снимает их слоями, один
за другим – некий феномен психического вытеснения все равно каких
содержаний бессознательного: Булгаков, как Пер Гюнт в конце одноименной
драмы Ибсена, чистит луковицу, снимая слоями кожуру, пытаясь дойти
до сути. Это состояние подобно состоянию самобичевания, уничтожения
своей природы, ибо здесь рождается чувство обреченности от осознания
бесполезности своих действий. К этому же приходит и Пер Гюнт –
очистив всю луковицу, от последней ничего не осталось (пусто).
Но – что есть бессилие? В сущности – это условие страха. Тогда,
когда человек понимает, что с ним произойдёт вскоре нечто такое,
которое от него не зависит, и на которое он повлиять не в состоянии,
в силу каких-то вполне рациональных и логичных причин. В таком
состоянии человек ощущает себя беззащитным, и под угрозой, ему
кажется, находится его жизнь. Страх имеет магнитную природу, как
доказал Сеченов, и чтобы освободиться от него, рано или поздно
необходимо сделать шаг в сторону страха: одно дело, когда мы идём
к нему бессознательно, но другое дело тогда, когда стремимся в
твёрдой памяти и здравом уме. Не важно как: мы всегда при всех
разнообразных условиях жизни чаще достигаем того, чего более всего
боялись и боимся: что и показывает нам Булгаков, во всех мистических
перипетиях нашего быта. Может быть, он стремился крикнуть нам
на манер Ницше: «Человек – это то, что должно быть побеждено»
– вполне, кстати, логично исходит из булгаковского романа.

Но если это так, то во славу чего необходима такая победа? Во
славу того, с чего Булгаков начинает вторую часть романа: «За
мной, читатель! Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной,
вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык! За мной, мой
читатель, и только за мной, и я покажу тебе такую любовь!». Именно,
во славу любви. И сразу же нам становится понятным, что все те
жалкие людишки, подверженные мистической фобии меркантилизма,
они потому такие и есть, ибо не имеют в себе понятия – любовь:
понятия той любви, которая вытекает из Духа Согласия. Да, отвратительного,
дьявольского Духа Согласия, но вспомним, как говорят женщины:
«Любовь зла, полюбишь и козла»: кому, как не им, как не женщинам,
знать, что есть такое любовь в своей сути, в своей основе? Исключительно
только им одним. Маргарита, так прекрасно существующая со своим
богатым мужем: счастлива ли она, в своей жизни? – задаёт вопрос
Булгаков, и сам же отвечает – нет. «Она была счастлива? Ни одной
минуты! С тех пор, как девятнадцатилетней она вышла замуж и попала
в особняк, она не знала счастья. Боги, боги мои! Что же нужно
было этой женщине?! Что нужно было этой женщине, в глазах которой
всегда горел какой-то непонятный огонечек, что нужно было этой
чуть косящей на один глаз ведьме, украсившей себя тогда весною
мимозами? Не знаю. Мне неизвестно. Очевидно, она говорила правду,
ей нужен был он, мастер, а вовсе не готический особняк, и не отдельный
сад, и не деньги. Она любила его, она говорила правду. Даже у
меня, правдивого повествователя, но постороннего человека, сжимается
сердце при мысли о том, что испытала Маргарита, когда пришла на
другой день в домик мастера, по счастью, не успев переговорить
с мужем, который не вернулся в назначенный срок, и узнала, что
мастера уже нет». Актуальными, в этой связи изложения, мне кажутся
слова Ницше, высказанные им в «По ту сторону добра и зла», применительно
к образу любви Иисуса Христа (рационализированной и механической,
как бы я её назвал, и как её показал в человеческой реальности
Булгаков): это образ есть «один из случаев мученичества ради познания
любви – мученичества невинного и жаждущего сердца, не удовлетворяющегося
человеческой любовью, жаждущего только одной любви, желающего
быть любимым и жестоко, безумно обрушившего на тех, кто отказывал
ему в этой любви; история бедного, голодного и ненасытного в любви,
который измыслил ад, чтобы посылать туда тех, кто не хотел любить
его, и который, познав, наконец, человеческую любовь, должен был
измыслить бога, чтобы Он был весь любовью, способностью любить,
который сжалится над человеческой любовью, видя, как она жалка
и наивна! Кто так чувствует, кто так понимает любовь – тот ищет
смерти». Булгаковская же любовь делает Маргариту невидимой и свободной.
Любовь возносит её вверх, в полёт над миром, над суетой, над скукой
и над человеческой реальностью – она то, что не принадлежит человеку,
следовательно, то, что ему недостаёт, значит, она есть его потребность
и необходимость, а т.к. собою она выражает недостаток, то, следуя
Сартру, это значит, что она возможна, и, как всякая возможность,
такая любовь может проявиться в действительности: например так,
как её показал Булгаков.

Итак, Мастер подошел к пустоте. Его обреченность и неверие в то,
что в природе существует возможность вернуть всё на круги своя,
разрушает Воланд:

«– Ах, не слушайте бедную женщину, мессир. В этом подвале уже
давно живет другой человек, и вообще не бывает так, чтобы все
стало, как было. – Он приложил щеку к голове своей подруги, обнял
Маргариту и стал бормотать: – Бедная, бедная... – Не бывает, вы
говорите? – сказал Воланд. – Это верно. Но мы попробуем. – И он
сказал: – Азазелло!».

Другими словами, Воланд говорит – всё вечно и неизменно тогда,
когда речь идёт о любви, которая проявляется в состоянии апатии,
бессилия и отвращения жизнью:

«У меня больше нет никаких мечтаний и вдохновения тоже нет, –
ответил мастер, – ничто меня вокруг не интересует, кроме нее,
– он опять положил руку на голову Маргариты, – меня сломали, мне
скучно, и я хочу в подвал. – А ваш роман, Пилат? – Он мне ненавистен,
этот роман, – ответил мастер, – я слишком много испытал из-за
него».

Но после того, как пустота преодолена и любовь возвращается к
любовникам, возвращается в тот маленький подвальчик, в котором
она и родилась, то, вместе с её возвращением, отступает страх:
«Я ничего и не боюсь, Марго, – вдруг ответил ей мастер и поднял
голову и показался ей таким, каким был, когда сочинял то, чего
никогда не видел, но о чем наверно знал, что оно было. – И не
боюсь потому, что я все уже испытал. Меня слишком пугали и ничем
более напугать не могут». Таким образом, став «никем», вышедшим
из дома скорби душевнобольным, Мастер, согласно словам Левия Матвея
«не заслужил света, а заслужил покой». И этот покой, по мнению
Булгакова, может наступить только вдали от мира, вдали от людей,
может быть и не в этой жизни, а в другой реальности, в вечности:
Вечный Покой вполне логичная форма представлений о рае – не правда
ли? Дьявол уносит Мастера и Маргариту в эфиры вечного покоя, на
чем роман и заканчивается.

ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ ЧАСТЬ

Роман окончен. Но, не для всех. Есть люди, которые считают, что
автор роман закончить не успел или не смог, или просто не окончил
и всё тут. Действительно, как это так? Мастер с Маргаритой возьми
да и улети в Царство Благодати, а возвращаться, простите, кто
будет? В самом деле, существует в мире огромное количество индивидуумов,
которые думают, что из Царства Теней обязательно должны люди возвращаться:
им, кстати говоря, все равно, что они сами и есть тени, только,
какой же мало-мальски мыслящий человек захочет в это царство возвращаться?
И вы думаете, серьёзно, причём, думаете, что это летаргическое
царство апсихических теней возможно образумить? Возьмите, и попробуйте
отыскать в мире, хотя бы одного человека, который бы согласился
с тем, что он субъект глупый и поступает в своей жизни всегда
глупо. Бьюсь об заклад, что не найдёте такого ни одного, хоть
в дурдом отправьтесь, хоть из канализационного люка такого субъекта
вытащите, хоть в академиях пошарьте – нет ни единого! Гляжу я
в окно, а там женщина в возрасте кричит на всю улицу блаженным
матом. Думаю, вот подойди я к ней и скажи: «Женщина, вы такая
прекрасная вся в возрасте дама, пожалуйста, не ругайтесь матом.
Это же дурно и глупо». «Да, пошёл ты на... « – безусловно ответит
она мне.

Вот над чем действительно стоит поломать голову: при помощи каких
таких хитроумных комбинаций, сродни шахматным, которые разыгрывали
Воланд с Бегемотом, возможно освобождать людей из плена глупости,
в которой они пребывают. Над этим, собственно, и трудятся всевозможные
гении прошлых и настоящих времен, и будут ещё долго трудиться
– стоит отдельно заметить. В самом деле, если например рассмотреть
стремление к покою и сам по себе покой, то мы неминуемо придём
к тому, что та скука жизни, о чём пишет Булгаков, и есть оборотная
стороны этого самого покоя, ибо пребывая в нём, опять же, захочется
чего-то другого, так как человеческое существо по природе своей
всегда должно испытывать недостаток чего-либо, который необходимо
восполнять. С другой стороны, чем не весела жизнь тех типов, описанных
Булгаковым. Ложишься спать в своей квартире, просыпаешься, а похмельный
стол уже накрыт, и после – в Ялту: красота да и только! Каждый
день с такими людьми, что-нибудь да случается – это они так, выражаясь
словами Достоевского, себя «ретроградно секут». Ну и пусть себе
секут на здоровье, если им это необходимо.

В таком случае, никакой проблемы с обширнейшей глупостью и не
наблюдается вовсе. Ведь, что собою представляет, скажем, метафизика
глупости? Это другими словами есть Вечность, и эта глупая метафизическая
Вечность, разлита в основе нашего бытия, то есть мы рождаемся
глупыми, чтобы, кстати говоря, и умереть такими же – по смерти
мы все одинаковые. Другой вопрос, что мы оставляем после себя
в наследство, но, опять же, мы не можем не оставлять ничего, следовательно,
оставляем нечто глупое, ибо и порождаем это самое глупое: как
Соломон почил и оставил от семени своего народу израильскому глупых
детей. Собственно говоря, это вовсе и не нам решать, кем должен
родиться тот, или иной человек, так как по рождению и по смерти
– мы все находимся в равных условиях. Если бездарь только и желает
веселиться всю свою жизнь, то что можно с этим поделать – ничего,
ибо без этой метафизической глупости, не было бы жизни: вот факт,
которым до сего времени пренебрегали, поэтому она должна в обязательном
порядке, как атрибут жизни, существовать вокруг нас, во всех своих
прекрасных и причудливых формах. Коль уж случилось так, что по
какой-то грандиозной ошибке природы, породилось такое существо
– человек, то, что, скажите, необходимо исправлять эту ошибку?
А если это и не ошибка вовсе, а так и было задумано, то кто в
состоянии её исправить? Воланд не может – скажу сразу – и бог
не может, и человек не может: короче говоря, никто не может. Вообразите
себе, например, такое: Вдруг, тогда, когда ещё не было и в помине
человека, когда были только одни обезьяны, одна из них свихнулась
(заболела шизофренией) и превратилась, таким образом, в первого
человека, от которого и пошел род человеков. А почему нет? Никто
же не знает до сих пор, почему обезьяны не болеют шизофренией.
Хотя можно и предположить, что заболей она шизофренией, то сразу
же станет человеком; ведь человек, когда болеет шизофренией, то
очень даже похож на обезьяну. Тогда получается, что весь абсурд
человеческого бытия есть неустранимое его явление. А все попытки
философов и романистов сводятся к тому, чтобы объяснить человеку:
отвергнись своего разума, стань шизофреником, похожим на обезьяну,
и будь счастлив – так, по идее, получается. Только не пойму никак,
зачем куда-то улетать в обществе дьявольской свиты, когда мест
для этого и на земле полно? Нет. Всё совсем не так. Это было бы
очень сложно для понимания. Необходимо, что-нибудь простое и это
простое должно происходить с римскими, берлиозами и бездомными
совершенно неожиданно, как пишет Булгаков. Чтобы их крутило, трясло,
швыряло из стороны в сторону, чтобы дьяволы им всюду мерещились,
чтобы людей они боялись, потом бац! ужас какой-нибудь накрывает
их, опять же, неожиданно, и они невольно прозрели, и сразу же
стали святыми – это да, это путь, который необходимо искусственно
конструировать, как в Америке, например, психоанализ. Сконструировали,
и все добрые люди стали искать свою собственную территорию, которую
нарушать никто не должен, ибо они её защищают от других.

Давайте зайдём с другой стороны: Актёр, играющий роль Берлиоза
в фильме «Мастер и Маргарита» в интервью новостям РТР от 25. 12.
05 сказал таким образом (дословно не помню): «Сам Булгаков зла
не совершал, но по его вине другие творят зло» и что далее? –
задаемся вопросом. А далее следует, что таких, как Булгаков необходимо
распинать на кострах, клеймить в печати, изгонять из общества
и.т.д. Удивительно, не правда ли? Актёр, играющий в фильме по
роману Булгакова, знающий на зубок весь роман, знающий ещё много
чего другого, но смысл романа так и не понял, посему смотреть
ему необходимо в начало романа и постигнуть наконец, кто творит
зло. Хотя, это бесполезное мероприятие, как мы с вами выяснили
выше: прочитай он его хоть сто раз – толку чуть. Здесь, всё же
проясним другое: Человек называется злым тогда, когда он чего-нибудь
страшится. Злой и страшный – это два сапога пара. Собаку, например,
перед боями не кормят для того, чтобы она была злой, потому что
чувство голода в ней непосредственно воспроизводит страх перед
смертью, и посредствам этого страха, она делается злой. Накорми
её, и злости в ней никакой. Но это собака. Человек же, как существо
противоположное ей, существует наоборот, хотя и не всегда. В сути
этого явления, как в человеке, так и в собаке, происходит всё
одинаково. Опасен не тот, кто ничего не боится, а тот, кто боится
всего, и чем больше он боится, тем более такой тип опасен – это
аксиома. А вот в человеческой реальности, как ведает нам Булгаков,
всего боится человек сытый: такой человек более подвержен всем
формам мистических, предосудительных и суеверных фобий – вот он-то,
и более опасен, и, зачастую такие сытые и упитанные добрые люди
и творят зло. Хотя, безусловно, зло творят все люди без исключения,
какие бы они ни были, но одни из них творят его вполне сознательно,
другие же абсолютно бессознательно, то есть они даже и не понимают,
что творят зло, а это хуже, это очень даже хуже, ибо человек совершает
натуральное зло, а воспринимает это, как то, что он творит добро
– вот ещё один смысл романа. Феномен, о котором рассуждал ещё
Сократ, прекрасно описан в диалогах Платона.

Коль скоро мы коснулись здесь Сократа, то уместно сказать следующее:
Роман «Мастер и Маргарита» является плодом самопознания Булгакова.
«Познай самого себя» написали семь мудрецов на входе в Дельфийский
храм более 2000 лет тому назад, и до сих пор нет ничего прекраснее
и мудрее этого изречения, ибо, принимая во внимание исследуемое
нами произведение, мы постигаем, что помимо объективной реальности,
существующей перед нашими глазами и воспринимаемой обычными органами
чувств, внутри нас пребывает ещё, может быть, более обширный мир,
который вовсе и не похож на тот, в котором мы существуем, как
видимые объекты мира. Этот мир, мир сказочных образов, мифов и
мистики, мир, который всё время куда-то ускользает от нас, пребывая
вместе с тем всегда внутри нас, делает человека лучше, чище, легче
и возвышеннее. В нём же, как известно, мы и находим всё самое
ценное для нас, и не только для нас самих, но и для других. Это
и есть отличительная особенность, – судя по всему, самая основная,
– гениального творчества, в котором путь «из-себя-для-других»
открывает ворота в царство свободы и благодати: путь этот, как
мы видели тернист и скорбен, трагичен и прекрасен одновременно,
поэтому и читая такие творения проникаешься Духом Согласия с творением,
которое как бы частью уже содержится в тебе самом, и только по
одной этой причине ценность «Мастера и Маргариты» очевидна и слава
этого романа – вечна, о чём и говорит Коровьев: «и сладкая жуть
подкатывает к сердцу, когда думаешь о том, что в этом доме сейчас
поспевает будущий автор «Дон Кихота», или «Фауста», или, черт
меня побери, «Мертвых душ»! А?».

26. 12. 2005 года

г. Новочеркасск