Проза

Сотовый зазвонил не вовремя. Есть такие моменты, когда не обрадует
даже звонок самого... Всевышнего.

Нет, я не стонала от страсти в объятьях мужа-моряка, час назад
возвратившегося из дальнего плавания (да и мужа-то у меня никакого
нет). И не лежала мраморным изваянием, пока врачи отделяли меня
от моего аппендикса или разбирались с завороченными кишками (на
самом деле, аппендикс мой драгоценный удален двенадцать лет назад,
а кишкам не за что зацепиться в моем вечно пустом и тощем брюхе).

И не произносила речь на церемонии вручении мне Нобелевской премии
(тем более что нет в этом мире такой науки, в которой я могла
бы дойти до нобелевских вершин. Разве что наука любви к животным...)

Но есть, есть одно «не вовремя» и у простых смертных. Это час,
когда хоронишь близких. А я как раз опускала в могилу своего любимого
Борьку-Бородавчика − эрдель-терьера с огромной пушистой
бородавкой над левой бровью...

− Простите, я не могу сейчас говорить!

− Умоляю!...

Я отключила телефон. Я держала голову Борьки, а мой приятель Жора
− ноги. Вернее, все остальное. При жизни Бородавчик был
легок и летуч, как теннисный шарик. А умер − и словно вобрал
в себя сверх своего веса вес теннисных ракеток, сетки и стола...
Одна бы я не справилась...

Телефон зазвонил снова.

− Я не могу...

− Умоляю, Лу, перезвони в течение часа! Спаси меня!

Короткие гудки. Есть же люди... Ничего святого... Знает ведь,
где я и зачем. Лучшая подруга называется... Вместо того чтобы
быть рядом...

Через час я позвонила. Куда деваться? Ведь и я − ее лучшая
подруга...

***

На самом деле меня зовут Астрид. Так захотел отец. А мама настояла
на втором имени − Людмила. Во всех документах я Астрид Л.
Луцке, а зовут меня все − и друзья, и мама, и даже отец
− исключительно Лу. Лу так Лу. Мне даже нравится. А после
прочтения «Когда Ницше плакал...» Ялома − вообще возгордилась.
Правда, Софьины близнецы зовут меня тетей Люсей, но это разрешено
только им.

Честно говоря, звонить Соньке мне не хотелось. Знаю я ее «Спаси!!!»
Проездной не может найти или с близнецами посидеть некому... Я
любимейшего друга похоронила, верного и ласкового, а у нее утюг
сгорел. Или дверь захлопнулась. И не она ко мне придет утешать
− а я к ней потащусь. С утюгом или миксером. Которые, кстати,
потом год не допросишься назад...

Но с другой стороны: у меня есть выбор? Нет. Ну так и не о чем
говорить...

***

…То, зачем она меня оторвала от прощания с Главным Существом моей
жизни, было верхом бесстыдства.

Когда я подходила к ее дому, мне было интересно, сумеет ли эта
коза сыграть роль глубоко сочувствующей родственницы (она и в
самом деле чуть-чуть моя родственница: вторая жена моего бывшего
мужа. Я была третьей. О муже уже и помина нет, а мы с ней дружим.
Если это можно назвать дружбой).

Я даже злорадствовала в душе. Ну-ну, покажи свою преданность,
сыграй безутешность. Собак она терпеть не могла, а с моим Бородавчиком
у них была полная идиосинкразия. На дух друг друга не переносили.

Но если кто-то кого-то не любит, он ведь, если, конечно, человек
интеллигентный, − не станет хлопать в ладоши и кричать скорбящим
родственникам: «Ур-ра! Слава Небесам, дождались! Избавились! Чтоб
там его любили больше, чем тут…». Он состроит соответствующее
лицо, произнесет соответствующие слова. Но это, разумеется, если
речь идет об интеллигенте. Сонька была так занята своими проблемами,
что не удосужилась хотя бы вздохнуть сочувственно, потрепав меня
дружеской рукой по ссутулившейся от горя спине…

− У тебя вечером как? Мне позарез нужна помощь! – она чиркнула
себя пальцем по горлу, − и я с ужасом заметила на ее шее
тонкий кровавый след. − Ч-черт. Лак не высох. – Она бросилась
за ацетоном. – Так как? Прости, тебе, наверное, сейчас не до этого,
но обстоятельства требуют. Да и отвлечешься… Что толку сиднем
сидеть и слезы лить? Я тебе завтра нового притащу. Маленького.
Беленького. И с характером получше!

− Я Бородавчика люблю! Большого, рыжего и доброго. Злым
он почему-то становился лишь с тобой…

− Дурной, дурной был пес. Ну, да, пусть земля ему будет
пухом. Садись. И перестань сырость разводить. У тебя сегодня есть
дела поважнее.

− Мои дела сегодня – разводить сырость, − жестко сказала
я. – А ты, оказывается, совсем бездушная. Не зря тебя Вениамин
оставил.

− Ты, душевная наша, около него тоже не задержалась…

− Это я его выгнала.

− Веньку не выгонишь. Его, как таракана, изводить нужно.
Что он у тебя вчера делал? Денежку стрелял?

− Нет. Борща захотел.

− А с Борькой помог сегодня?

− У него лекция.

− У него всегда лекция, когда кому-то помощь требуется.

− А у тебя что он делал в воскресенье? – мстительно спросила
я.

− Пироги ел. Да я и – ты же знаешь! – не скрываю.

− И тем не менее сегодня вечером тебе нужна моя помощь!
Именно моя, а не его.

− Смеешься? Какой из него актер? – Софья пренебрежительно
махнула рукой и скривилась.

− Может, хочешь сказать, что я должна буду вечером, −
именно сегодня – петь и плясать?

− Не сердись, Лу. Кстати, не так уж и плохо я к твоему Борьке...

− ...Бородавчику!

− ...Бородавчику относилась. Уж, во всяком случае, лучше,
чем... сама знаешь к кому...

− Не лебези.

− Я и не лебежу... Не лебезю... Не собиралась лебезить,
− вывернулась она. − Просто по сравнению с...

− Хватит!

− Вот видишь. В общем... я такого понатворила, что теперь
не представляю, как выкрутиться. Вся надежда на тебя, Лушенька,
− она смотрела себе под ноги, и это не предвещало ничего
хорошего... − Я, как всегда, все перепутала. Вечером улетаем,
а я клоуна для детей пригласила. Четыре года собиралась, а в этом
году − юбилей все-таки, 5 лет! − позвала. Месяц назад
я не знала еще, что мой новый благоверный согласится спонсировать
поездку всего семейства за кордон... Ну вот... − она упорно
смотрела под ноги, − придет через три часа, а нас −
тю-тю... Четыреста шекелей − псу под хвост... Ой, прости!
(она зажала рот ладонью).

− Прекрати. Может, теперь охать будешь, нечаянно ляпнув
при мне, что замерзла, как собака. Или проголодалась...

− Еще... устала, как...

− Спасибо. Только вот я-то тут при чем? Лететь вместо вас
в Хорватию у меня нет ни сил, ни желания...

− Ну уж нет, в Хорватию мы как-нибудь сами слетаем... А
ты пока... с клоуном.

− Что «с клоуном»? – я постучала пальцем по лбу. – Предлагаешь
сказать, что мне пять лет? Так не поверит, если не идиот…

− Пока не заговоришь, не поверит, но потом… И вообще… Ишь
ты, самокритичная наша. Скажи, что тебе тридцать пять. Да ты и
на тридцать выглядишь вполне.

− Тысяча благодарностей! Мне − двадцать восемь.

− Уй... Всегда забываю, что я − старшая жена Веньки.
А ты − младшая.

− Уже средняя. Отмени ты, к лешему, клоуна.

− Не могу. Во-первых, поздно. А во-вторых... Это мой приятель.
Он артист, подрабатывает клоуном на детских праздниках. Они сейчас
в такой дыре... После ограбления. Да я тебе рассказывала. Мне
бы не хотелось лишать его заработка.

− Ну так пригласи его через две недели, когда вернетесь...

− Это уже глупо... Цветы будешь поливать?

− А ты кормила Бородавчика, когда я должна была уехать?
Такого мужика из-за тебя чуть не проворонила...

− Ну и где он сейчас? А Венька, между прочим, прекрасно
тогда справился.

− Более чем. После возвращения я обнаружила массу премилых
дамских штучек. В том числе и вибратор. Умрешь над ними: водить
баб − и пользоваться вибратором.

− Ты попробовала? – она оживилась.

− Чужой? После Бог знает кого? Ну уж нет, − поморщилась
я.

− Значит, договорились? – опять поскучнела она.

− Давай ключи. Позабочусь о твоих геранях.

− Это само собой. А с клоуном как? Ты нас выручишь? Пусть
человек заработает. Скажи, что у тебя юбилей, тебе одиноко −
вот ты и решила... Платишь деньги − значит имеешь право.
Ему, думаю, все равно. Может, так даже лучше. Дети орут, капризничают,
ссорятся. А ты − благодарный зритель.

− Особенно сегодня.

− Именно сегодня. Посидите, поболтаете. Он тебя рассмешит,
отвлечет. Утешит... А что? Вдвоем, в пустой квартире... А?

Софья подмигнула мне весьма недвусмысленно. В нее немедленно полетела
моя сумочка.

− Можешь ты понять или нет, манекен ты бессердечный, что
мне сегодня никто не нужен? Я испорчу человеку вечер − и
все. Зачем? Не слишком ли дешево он продаст свое хорошее настроение?

− Полтысячи шекелей компенсирует ему это с лихвой. −
Она вытащила еще сто шекелей и добавила к прежней сумме. Раз уж
ты так о нем печешься... Между прочим, Лу, он − высокий
сероглазый шатен. И волосы у него вьются! И брови домиком. Все
как ты любишь...

− Ты отлично знаешь, что я терпеть не могу светлых глаз.
А от кудрявых мужчин меня вообще тошнит. Это для тебя не открытие.

− Да-да. − Она слегка смутилась. Это Викоша западает...
Ну, это и не важно. У клоунов все равно все накладное. Брови,
губы, волосы, нос... Даже слезы.

− Ничего. С этим проблем не будет. Моих на пятерых хватит...

− Он не даст тебе плакать. Это классный клоун! У меня всю
ночь живот чесался после дня рождения соседского Митюни. От хохота!

− А... может, мыться иногда нужно, ежик?

− О, ожила! Вот тебе ключи. Живи у нас. Тебе как раз полезно
сменить обстановку. − Она поцеловала меня в висок.

− С цветами помогу. А насчет клоуна...

− Брось париться! Полчаса посидите за столом − и разбежитесь.
Накорми его. Коньячку налей. И о себе не забудь. Все, что в холодильнике
− в вашем распоряжении.

− Скажи, только честно, Софья, это − хитрый способ
сводничества? Он, конечно, не клоун, а твой коллега, унылый программист.
А?

− Лечиться не пробовала? − Она красноречиво покрутила
пальцем у виска. − Он такие штуки выкидывает, которым в
цирковом училище три или четыре года учатся. Сама увидишь!

− О господи. Единственная надежда, что он не придет. Забудет.
Проспит. Заболеет...

− Ему деньги позарез нужны! С бубонной чумой приползет.

− Этого только мне не хватало. Кстати, чтоб никаких фокусов
с участием собачек и кошечек! Лучше пусть сидит сычом... Поняла?

− Будет исполнено! Больше тебя не держу. Но к семи −
как штык будь готова. Мы тебя подвезем − и в аэропорт. Чао!

Она довольно нагло подтолкнула меня к двери. Бедный Бородавчик!
Он точно укусил бы ее сейчас за ногу. И был бы, как всегда, прав.

***

Домой я вернулась в полтретьего. На все про все у меня оставалось
всего ничего: два часа плакать, час лежать в ванне, время от времени
пуская слезу (уж слишком яркими были недавние воспоминания о том,
как в начале купания Бородавчик уносил из ванной комнаты мои тапки,
в середине приходил лизнуть в нос, а в конце возвращал обувь:
в моей крохотной ванной невозможно было не изгваздать во время
водной процедуры всего, что находилось в помещении). Итого −
три часа. Плюс около часа на удаление припухлостей и покраснений
вокруг глаз. Полчаса на макияж − и одеться.

Вот тебе и семь. И если уж придется где-то ужиматься, я готова
сузить временные рамки любого отрезка, кроме первого. Свои два
часа отрыдаю, даже если потом самой придется раскраситься, как
клоуну…

…Так, кстати, оно и вышло. Сколько ни пыталась я делать примочки
из крепкой заварки, из ромашкового холодного настоя, из ледяной
воды и почти кипятка попеременно − глаза мои вылезли из
орбит, веки покраснели до темно-бордового оттенка и составили
полную гармонию с носом.

Выбора не было. Чуть-чуть белил, много румян, парик шестнадцатилетней
давности, рыже-зеленый, с проплешинами. Лыжная шапочка. И половинка
из-под киндер-сюрпризовской коробочки на резинке: на нос.

***

− Ты что, сдвинулась? – Софья покрутила пальцем у виска.
– Не ты будешь развлекать, а тебя.

Я промолчала.

− Так… Этой больше не наливать… − она в задумчивости
посмотрела в окно.

− Могу вообще дома остаться… Мне как-то… − я знала,
что козыри сейчас в моих руках и позволила себе покапризничать.

− Ну, не обижайся… Теперь я все поняла… Нос можно покрасить
в любой цвет, а вот белки глаз…

− Желтки…

− М-да… − Сонька потерла пальцами лоб. – А, ладно!
Ни у тебя, ни у меня нет выбора. Как будет – так будет, – она
потянулась обнять меня, но я оттолкнула ее не без злобы.

− Я час следы рыданий убирала. Не расслабляй меня…

− Это хлипаков маломощных легко расслабить. Но не тебя.
Поехали!

Васька с Венькой, увидев меня, завизжали от восторга.

− Тетя Люся – клоун! Тетя Люся – клоун!

− Клоун и волшебник в одном лице. И в доказательство – вот
вам подарочки. – Я сунула им заготовленные свертки, стараясь не
вспоминать о том, как я перевязывала красивые коробочки блестящей
ленточкой, а Бородавчик тут же развязывал их, и я щелкала его
по носу рулоном серебристой бумаги. А он не обижался. Бородавчик
вообще никогда не обижался.

− Хоть бы развернули для приличия, − качая головой,
пристыдила отпрысков Софья. – Поражаюсь! Чтоб дети сразу не кинулись
смотреть, что им подарили?! Выродки какие-то.

− Лучше потом, в самолете. Они ведь одинаковые, теть Люсь?
– Дети кивнули на коробочки, тревожно взметнув брови.

− Как всегда, − успокоила их я. – Я – за справедливость,
равенство и братство. Вы ж меня знаете…

− Тебе выходить, подруга. Имей в виду, горшок, в котором
земля и ничего больше, тоже надо поливать. Я кое-что ткнула. Может,
взойдет. А желтый цветок – раз в два дня, не чаще. Он не любит
сырости. Пока!

Она выпихнула меня почти пинком, и я восприняла этот жест с благодарной
нежностью, как если бы в любой другой день она обняла меня и трижды,
по-русски, расцеловала.

***

Холодильник Бурковых и впрямь был полон. Клоун будет счастлив.
Сыр с огромными дырками. Сардельки копченые. Сосиски в свиной
коже… К горлу подкатила горячая волна, с которой я едва справилась.
Это были наши с Борькой любимые сосиски. Мы их ели обычно так:
нутро он, а шкурку – я. Не потому что я такая альтруистка, а потому
что я люблю шкурку, а Бородавчик – нутро. А еще он страшно любит…
любил…

Звонок в дверь привел меня в чувство. Или лишил чувств?

На пороге стоял Клоун. Вернее, какая-то пародия на него. Я даже
сначала подумала, что кто-то подшутил надо мной и поставил перед
дверью огромное зеркало размером в дверной проем. Нет, одежда
на нем была настоящая: чистенький яркий клоунский костюм, шутовской
колпак с колокольчиками, узкие ботинки с длинными носами. Но лицо…
Не знаю, кто его гримировал, но несмотря на все усилия сделать
его веселым и жизнерадостным, глаза оставались печальными, уголки
губ были опущены и составляли с нарисованными угол в сто градусов…

Увидев меня, он оторопел. Возможно, по той же причине.

− Не понял… Здесь что – Вальпургиева ночь?

− Вальпургиева жизнь, – я посторонилась, впуская его в квартиру,
но он остался стоять где стоял. – Собрали всех клоунов мира и
будут выбирать царя. У вас есть шанс.

− Рядом с вами у меня шансов нет.

− Очень великодушно… Говорить женщине такое только потому,
что на ней шутовской наряд…

− Но я сказал это Клоуну, и не виноват, что этот клоун –
женского пола. Вы, очевидно, Софья?

− Очень смешно. «Играл, но не угадал ни одной буквы». Не
делайте из меня дуру. Я и так уже…

− Подождите… Может, я ошибся адресом? – он достал из кармана
клочок бумаги и ткнул его мне: Софьиным почерком было написано
«Галинит, 5». И номер квартиры верный.

− Прежде всего, не стойте в дверях. Дует сильно, – я почти
за шкирку втащила его в комнату и силком усадила на диван. Он
растерянно осматривался, ни на чем – от волнения, наверное – не
останавливая взгляда. А у Софьи было на что посмотреть. Не квартира,
а кунсткамера какая-то. В отличие от моей – с голыми стенами,
без единой финтифлюшки, которая может мертвой хваткой прилепить
человека к жизни. Нет, в самом деле, я убеждена, что из благополучия
страшней умирать… Это – как если окружить себя сотней маленьких
бородавчиков. Как их потом, в случае чего, оставишь? Кому они,
кроме меня с моими теплом и заботой, нужны будут? – Посидите здесь.
Остыньте. Придите в себя. А я вам – хотите? – кофе сварю.

− А… покрепче можно?

− Начинается… Какое счастье, что вы – не Дед Мороз. Хоть
и начинаете рабочий день с рюмки, но он у вас где начался, там
и закончится, верно? У вас больше нет вызовов на сегодня?

Он покачал головой.

− А будь вы Дедом Морозом с сотней адресов в кармане… −
я вздохнула. – Ну, пьяница вы горький, чего налить: водки, коньяку,
виски?

− Кофе мне. Кофе покрепче можно?

− Ой, простите… − я прыснула. – Это я со злости, наверное.

− Я вас чем-то обидел? – он искренне удивился.

− Не обидели, а дурой выставили, − прокричала я уже
из кухни. – Я ведь знаю о вас лет уже …пятнадцать, если не двадцать.
Познакомились вы с Софьей в садике, попали в один класс, а когда
переехали в новый дом, оказались соседями по площадки. Дальше
жизнь вас, конечно, разбросала…

− Можете не кричать, я уже здесь. Сяду у окошка.

− Ну и что вы теперь скажете? – не без страха спросила я,
а сама подумала: вот он меня сейчас и разоблачит.

− Один-ноль в вашу пользу. Вы меня прижали. Я выложу свои
карты, а потом вы – свои. Потому что и вы – не Софья, иначе тотчас
отреагировали бы на то, что я – не Андрей. Окей?

Я смутилась. Молча разлила кофе по чашкам.

− Вам с сахаром?

− Полторы ложечки, если можно.

− И я всегда кладу себе полторы. Но только в первую, утреннюю
чашечку. А остальные пять-восемь пью уже без сахара.

− О! Тоже кофейная душа! Это приятно, – он взял обе чашки,
я – оба блюдца и вазочку с печеньем, и мы перешли в комнату.

− Итак, господа присяжные заседатели, каюсь: я не Андрей.
Но и эта дама – не Софья. Если это преступление, судите нас, а
если недоразумение или неумышленная комедия ошибок, − отпустите
с миром.

Он сел.

− Я-то не Софья по серьезной причине: Софья сейчас летит
в Хорватию. Вместе с близнецами, развлекать которых вы были приглашены
сегодня вечером.

− Сегодня вечером я приглашен к послу… Брунея, на званый
ужин. Да Андрей умолил… Знать бы, что такая накладка выйдет… −
он отхлебнул кофе. – Отличная работа!

− Что-о? – не поняла я.

− «Что-о?» – передразнил он меня. – Кофе, говорю, сварен
мастерски. И что же, не могла эта ваша… Софья заранее предупредить
Андрея?

− Кофе как кофе, − пожала плечами я, допивая последние
капли. – Она хотела дать ему подзаработать. А он, я вижу, в этом
совсем не нуждается.

− Еще как нуждается. Но обстоятельства... А подводить подружку
ему не хотелось. Вот он и попросил меня... Странно только, что
он не предупредил ее.

− Может, он и звонил, пока Сонька ездила за мной… Впрочем,
теперь это не так важно, – я встала. Клоун тоже поднялся.

− Хотите успеть на званый ужин? – с одновременными чувством
облегчения и какой-то неизбывной тоски спросила я и отправилась
за деньгами к буфету.

− Нет. Просто вы вскочили…

− Я поднялась, чтобы принести еды. Софья оставила забитый
холодильник. Для нас с вами. В нем просвета для… мандаринчика
крохотного или йогурта нет. Юбилей как-никак намечался… А тут
эта поездка… Надо съедать… Думала, вы мне поможете… Но у посла…

− Брунея…

− У посла Брунея, конечно, − я понимаю − будут
более изысканные блюда. Или супер-экзотика. Тараканы с грибами
на вертеле или… прямая кишка крокодила, фаршированная маринованными
малярийными комарами…

− А у вас что на горячее?

− Так вы остаетесь?

− Думаю. Если выбирать между послом и вами, то посол малость
посимпатичнее будет. А если сравнивать блюда… − он зарыл
улыбку в бороду точно так же, как это делал мой бедный Бородавчик.
− От малярийных комаров у меня обычно изжога, да и прямая
кишка крокодила не идет ни в какое сравнение с… что там у вас?

− Аппендикс варана, нашпигованный языками… клоунов.

− О, какие изыски.

− Ну, а если серьезно, − я чувствовала, что настроение
мое неудержимо ползет вверх, и едва это скрывала. − У меня…
у Софьи, то есть, все куда проще. Колбасы, сыры, селедка под шубой,
оливье, салат по-гречески, утка жареная…

Глаза его полезли на лоб.

− Нет, правда! Есть еще блины с икрой и осетриной…

− К черту посла со всей его свитой… Несите блины с икрой!

− Раскатал губу! – я хмыкнула. – Указание было: после представления
– накормить. После представления, понятно?

− Так, где у меня адреса посольств? – он начал нарочито
долго рыться в карманах, которых было на его костюме множество,
доставал оттуда то какие-то буквы разноцветные, то блестящие шарики.
А из одного кармана был извлечен даже… живой хомячок.

Я захлопала в ладоши.

− Браво! Хотя... для профессионала вы несколько неуклюжи.

− Возможно. До сегодняшнего дня я никогда не пробовал этим
заниматься.

− Как? Я считала, что Андрей – ваш коллега. Может, и посол
Брунея – не шутка? Вы что – дипломат?

− Во всяком случае – не клоун.

− Зачем же вы согласились? Ведь дети тонко чувствуют фальшь.
Особенно Васька с Венькой… Они бы вас в первую же секунду разоблачили.

− Как будто у меня была цель кого-то обмануть! Андрей сказал:
придешь, вручишь подарки, раскрутишь мамашу на всякие трюки, стишки
и песенки, − и отчаливай.

− Не хило за такую халтуру полтыщи получить!

− Четыреста. Мне эта цифра была названа.

− Софья еще сто надбавила. Говорит – за моральный ущерб
от невольного обмана. Но – не за просто так. За работу. – Я почувствовала,
что мой голос отдает металлическим холодом, на что он молниеносно
среагировал.

− Вот и оставьте их себе. Развлеките себя самостоятельно,
а я поспешу в посольство.

− Так там же не подадут салат по-гречески?!

− А я как раз салат по-гречески терпеть не могу!

Что? Какой-то самозванец и халявщик будет тут капризничать?

− Ну и валите отсюда! – я разозлилась не на шутку. – Жрите
своих ящериц, запивайте их верблюжьей мочой… Вон отсюда!

Не знаю, что на меня нашло. Может, родинка над верхней бровью
– точно такая же, как у Бородавчика. И тоже – слева... Я схватила
его за шиворот, изрядно приподнявшись на цыпочках, и потащила
к двери. А когда вытолкнула, швырнула вслед деньги и красный мешок,
с которым он явился. Захлопнула дверь, сползла на корточки – и
заревела.

В дверь позвонили.

− Пошел вон! – заорала я. После паузы вновь раздался звонок,
уже более настойчивый.

− Ну что вы все от меня хотите? – я распахнула дверь. –
Чего вам еще?

− Подарки… − он был так растерян, что мне стало жалко
его.

− Какие еще подарки? Пятьсот шекелей вам мало?

− Вот – детям, – он протянул мне мешок. И деньги.

− Подарки давайте. А деньги оставьте себе. И убирайтесь
отсюда… А я тут…

Я глотнула воздуха, чтобы не зарыдать, но, видно, было уже поздно.
Слезы хлынули из глаз, рыдания вырвались из груди – и это были,
наконец, те самые, целительные, настоящие бабьи слезы, которые
облегчают душу окончательно…

− Теперь поняли, почему на мне клоунский грим? – зло крикнула
я. – А у вас маска – для прикрытия лицемерного равнодушия и жесто…

Он не дал мне договорить, обнял железным обручем и прижал к себе.

− Плачьте. Я вижу, с вами что-то серьезное случилось, а
я тут… Глупо вышло… Простите.

(Окончание следует)