Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

(отрывки из новой книги)

Комната была «с анамнезом».

Под семиметровым потолком жильцы когда-то сделали «второй этаж»,
но пользоваться им так и не смогли, а потом и вовсе попросились
в другое общежитие – их преследовало ощущение того, что на надстроенных
полатях кто-то есть, и этот кто-то им вовсе не рад.

Въехавший вслед за ними аспирант из Африки умер в грозу от разрыва
аорты, я же, впервые открыв дверь, увидел белые подпорки полатей,
причудливо захлестнутые густой паутиной бинтов – самую последнюю
жиличку санитарам пришлось вырезать из них. Две недели она изводила
километры бинтов, чтобы в итоге закостенеть внутри них в кататоническом
ужасе остро пахнущей безумием мухой.

Что-то ворочалось под потолком, спрыгивало на кровать, чтобы вторым
прыжком выскользнуть в открытую фрамугу, убегая по своим потусторонним
делам. Сон ушел окончательно, выскользнул за окно, разжижившись
до ровного гула белой ночи над набережной, пустынной, но никогда
не умолкавшей.

Проблемы со сном были и раньше, заснуть получалось только рядом
с Рамизом – в абсолютной темноте, тишине и с ощущением крепко
запертой изнутри двери. «Тебе надо спать в гробу с защелкой изнутри»
– шутил он, удивляясь моей любви к его темной квартире, единственным
окном упиравшейся – в стену. До сих пор счастье имеет для меня
форму дворницкой, запах зиры, цвет граната на изломе, ощущение
присоленной кожи рядом.

Где бы я не селился после, моя жизнь сосредотачивалась на шести
квадратных метрах, оставляя остальное пространство покрываться
пылью того оттенка, который бывает только в нежилых помещениях.
Всегда готовый подняться и уехать, я так и не научился иметь избыточного,
того, что может пригодиться, жестко ограничивая себя тем, без
чего нельзя обойтись. Страх потери, страх необходимости уходить,
отрывая себя от стен, отрывая от себя запах того, кого любишь,
научил вырезать из записных книжек листы, стирать номера телефонов
из памяти мобильника, из собственной памяти отработанным до щелчка
усилием воли.

Упорство побеждает все, и я научился – не жалеть о потерянном,
к моим рукам перестали прилипать вещи и люди, но тогда, после
крохотной темной квартирки, спешно полученная комната оказалась
неожиданно большой, она не надевалась на ободранные ладони новой
кожей. «Позови меня с собой» – каждые пятнадцать минут просил
голос из старого приемника, но единственный голос, который мне
необходимо было услышать, для меня замолк навсегда. Алкоголь уже
неделю падал в меня, как в дырявое ведро, чередуясь со снотворным,
которое все равно не помогало. В голове было светло, и абсолютно
ясно. Слишком ясно.

Невидимое существо чувствовало, что можно подходить ближе, оно
уже дышало в затылок, ласково касалось волос, ходило в полный
шаг, не стесняясь. Муха билась об стекло с равномерным упорством
сломанного механизма, как душа, вылетевшая из безумной бинтовальщицы.
Время вздрогнуло, и остановилось. Наконец-то стало темно.

– Во, Юрка, глянь, очухался! – надо мной стояла тетка лет сорока,
хорошо одетая, но в целом какая-то неухоженная. Пьет, подумал
я. Такие всегда пьют.

– А я аж расстроилась – думаю, такой красивый мальчик, и сдох.

– Сигарету – говорю я саднящим горлом. Взгляд плавает, как джойстик
от компьютерной игры в непривычной руке, потолок меняет свое расположение
в пространстве, делая невозможное – выскальзывая из собственной
плоскости. Я слежу за ним, на большом белом пятне проще концентрироваться,
оно подплывает к окну, на окне решетки. Значит, я оттолкнулся
от дна не у себя дома. Это больница. Осталось понять, какая, и
что я здесь делаю.

– А ты чем травился? – тетка выдает мне курево – Юрка вот сердечными
гликозидами. Тетка пришла к мужу. Муж, огромный, как горилла,
лежит на соседней кровати, и помахивает в воздухе корочками коллегии
адвокатов.

Обуви нет, ремня нет, в сортире курят зеленоватые люди, придерживая
спадающие штаны. На кровати у окна мальчик со слипшимися сосульками
волосами ловит гигантских пауков. То на кровати, то под кроватью.
Судя по движениям рук, пауки откормленные и прыгучие. Водка с
димедролом – лучший друг пауков.

Добро пожаловать в предбанник ада – это токсикология, я тут уже
трое суток. Горло саднит после интубации. Большинство из тех,
кого привезли сюда с диагнозом «суицидная попытка», поедет дальше
в дурку. В дурку я не хочу, в дурке плохая еда, да и общество
не восторг. В дурке работает моя бывшая жена, и я пару раз наблюдал
ее в рабочей обстановке. В полдень обход психиатра, надо понять,
под каким соусом меня сюда привезли.

Психиатрическая дама плывет белоснежным китом между коек, смотрит
взглядом усталой собаки: ей до смерти надоели ее Ионы – суицидники,
наркоманы, жертвы суррогатов алкоголя.

– Вы хотите умереть?

– Нет.

– А хотели?

– Нет.

– Тут написано, что хотели.

Значит, все-таки записали в суицид. Хотел, не хотел – я уже не
помню. Но это уже и не важно. Надо выйти отсюда – с каждой минутой
я все ближе и ближе к поверхности воды, все дальше от дна, соберись,
парень, соберись, рывок – и ты на воздухе.

– Я пьяный был. Может, и была демонстрационка. Я не помню.

– У вас в крови нет алкоголя.

– Как это нет? Должен быть.

– У вас барбитураты в смертельной дозе. Что принимали?

Я честно перечисляю все препараты барбитурового ряда, сообщив,
что принимаю их давно – хобби у меня такое. Таблеточки люблю,
малышек барби, да, это моя привычная доза, нет, не состою, хочу
домой.

– Я в порядке. Выписывайте меня. Под расписку жены (мы не разведены,
деталей киту знать незачем, бывшая – умница, лишнего не скажет),
она психиатр, присмотрит.

Жена приезжает в конце дня, да, она все про своего мужа знает,
да, токсикоман, да, забирает под свою ответственность.

Обувь, ремень, дверь, холодное питерское лето, я почти выплыл,
еще чуть-чуть, еще...

– Ну что, бегом до трамвая? – она улыбается, и ерошит мне волосы.
Невидимая водяная пленка разрывается перед моим лицом, и я глубоко
и благодарно – дышу.

(Окончание следует)