Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

(отрывки из романа)

Поднявшись по лестнице, я обнаруживаю полдюжины гостей, листающих за
столиками меню. Из динамиков рвется бравурная «Du Bist
Meine Greta Garbo» Dajos Bela und Sein Orchester, и я уже хочу
выпить за начало вечеринки бокал шампанского, но не тут-то
было: Алекс по рации сообщает мне – на одной из дорожек,
вдалеке от библиотеки, менты поймали двоих, утверждающих, что их
звали на вечеринку, но они забыли пригласительные. Прихватив
список гостей, я несусь через кусты. В глубине парка вижу
двух пьяных представителей отечественной шпаны в спортивных
костюмах, пытающих прорваться мимо ментов. Не став сверяться
со списком, я даю ментам отмашку, и тут же слышу свист
дубинок и сдавленные вопли – хорошо что культовый фокстрот Black
Bottom, доносящийся из особняка, их заглушает.

Алекс без меня отлично справляется, поэтому я, поинтересовавшись, не
требуется ли моя помощь, делаю передышку – в одиночестве
брожу по саду и выкуриваю пару сигарет. Вернувшись минут через
двадцать, я обнаруживаю, что все столики перед библиотекой
заняты, и гости мерно поглощают закуски и выпивку. Я,
заглянув в «командный пункт» к звукорежиссеру, даю ему дальнейшие
указания по поводу подбора музыки, и возвращаюсь к гостям,
за столик с табличкой «Для организаторов и персонала»,
отведенный специально для меня, Алекса, а также музыкантов,
которые сейчас как раз настраивают свои инструменты на первом
этаже. Алекс сидит за нашим столиком и лакает бренди, всем своим
видом источая благодушие и удовлетворение от процесса.
Больше всего ему нравится проявленное гостями благоразумие в
области дресс-кода. В приглашении, разумеется, стояла строчка
black and white, однако он никак не ожидал, что гости придут
не просто в вечерних нарядах, но и попытаются максимально
стилизовать их под эпоху. Смокинги, фраки, вечерние платья «в
пол» даже нас с Алексом ввели в заблуждение. Мы, пьяные,
сами не очень понимаем, какой год на дворе.

Через четверть часа Алекс, вместе с директором АЖУРа поднимается на
балкон. Директор представляет Алекса как одного из мировых
лидеров event-бизнеса и «дизайнера времени и пространства», а
Алекс говорит массу теплых слов о честных и правдолюбивых
журналистах.

Я несколько раз спускаюсь к микроавтобусам на набережную и обратно,
в промежутках выхлебывая по порции виски, и, когда
окончательно возвращаюсь к своему столику, обнаруживаю, что,
оказывается, порядочно нажрался. Гости ничуть не лучше – одни
отплясывают под исполняемую джаз-бандом «Musik! Musik! Musik!»,
другие режутся на втором этаже в бильярд, третьи там же
бросают дротики в стену, не в силах попасть по мишени. Подойдя к
бару, я обнаруживаю, что Алекс, окруженный толпой гостей,
оживленно треплется с каким-то типом в черном костюме, дружески
похлопывая его по плечу. Подойдя ближе, я едва не теряю дар
речи:

– Илья! А тебя-то как сюда занесло?!

– Привет-привет! – приветствует меня наш однокурсник и сюровский
ученик Фельдман.

– Я решил сделать сюрприз, – говорит мне Алекс. – Один из гостей
слег в больницу, ну я и решил – не пропадать же выпивке, и
сделал Илюше приглашение. Мне показалось, ты будешь рад его
видеть.

– Ну еще бы! – я расплываюсь в широченной улыбке.

Признаться честно, я очень удивляюсь, увидев Фельдмана, причем
главное здесь даже то, что мы редко встречались после окончания
университета – лица однокурсников имеют свойство быстро
стираться в памяти. Вообще-то, до этой минуты я мог
охарактеризовать Фельдмана в паре предложений. Классический
университетский «ботаник», Илюша, равно как и я, был студентом Сюра, и
теперь подрабатывает у него в «Руах», а также ведет семинары в
универе. По-настоящему запоминающийся момент в жизни
Фельдмана был, наверное, только один: на пятом курсе, перед
госэкзаменами, у него начались глобальные проблемы со здоровьем. В
идеале, Фельдману надо было ложиться в больницу, но тот,
разумеется, не хотел уходить в академический отпуск и
затягивать срок пребывания в alma mater на целый год.

Поэтому Фельдману пришлось колоть себе сильные анаболики, а в
общаге, где он жил, делать инъекции умел лишь один наш
однокурсник, два года сидевший на винте. Когда Фельдман явился к нему в
очередной раз, этот торчок умудрился перепутать шприцы, и
ввести Фельдману солидную дозу героина. И ничего, «скорую»
вызывать не пришлось. Фельдман не пристрастился к хмурому,
зато стал с тех пор немного раскованнее.

Однако пристрастие к тяжелым наркотикам вряд ли способно сделать с
человеком некоторые вещи. Героин, хотя и заставит похудеть,
не может при употреблении повлечь желания сделать чистку
лица, маникюр, хорошую стрижку, надеть костюм и ботинки от RALPH
LAUREN («Господи, откуда у него такие деньги?!» – изумляюсь
я). Фельдман больше похож на яппи, чем на помешанного на
Флоренском заросшего студента в растянутых спортивных штанах и
майке футбольной «Барселоны», бредущего по общаге со
сковородкой наперевес из комнаты на общую кухню.

– Илюша, блядь, что с тобой случилось? – спрашиваю я.

– Ничего, – говорит Фельдман, – ровным счетом ничего.

– Но ты такой, такой, такой… стильный, да, – говорю я.

– Пойдем, – это Алекс, видя, что коммуникация заходит в тупик,
хватает меня за рукав, – срежемся на бильярде.

Он ведет меня наверх, где при первом же ударе я едва не вспарываю
кием зеленое сукно стола. Видя, что играть я как не умел, так
и не научился, Алекс бежит вниз за виски, и выводит меня на
балкон.

– Знаешь, зайка, что есть русский гламур, кто его олицетворяет? –
Алекс пытается перекричать песню «In Lambert’s Nachtlokal»,
исполняемую джазовым оркестром.

– Ну?

– Русский гламур – это чеченцы, – он показывает мне на фланирующих
перед входом в особняк женщину и двух молодых людей
соответствующей национальности.

– Господи, как они сюда попали?!

– Наверное, они какие-нибудь особо заслуженные журналисты, –
осаживает меня Алекс, – АЖУР попросил включить их в списки, и не
наше дело, какой они национальности. Мы можем лишь наблюдать.
Погляди на массивные золотые украшения у дамы, на ее
жемчужные бусы, где каждая бусина – размером с пятирублевую монету.
Посмотри на этих мальчиков костюмах от ARMANI. Знаешь,
почему они так любят маленькие часы на платиновых браслетах?

– Почему?

– Потому что от массивных часов в драке может отлететь заводная
головка (как ее потом чинить?), или корпус обдерет запястье. Да,
зайка, русский гламур сегодня – это они, это они –
законодатели моды, а не ребята, которые крутятся на Russian Fashion
Week и о которых пишут снисходительные рецензии импортные
fashion-издания. У нас, конечно, есть шанс все изменить. Но
это – шуточки. Меня добивает другое. Меня тошнит от
философских исканий наших старших братиков – тех парней, которые
родились в 70-х, которым сейчас лет по тридцать пять. Их духовные
поиски навевают скуку. Наверное, они просто не получили
хорошего образования. Они очень гордятся тем, что пока их
сверстники расстреливали друг друга из «калашей», они смотрели
фильмы с Марлен Дитрих. С первой своей зарплаты эти персонажи,
может, и ездили в Париж, но со второй-то они точно покупали
подержанную «бэху». Чем здесь гордиться? Тем, что ты
заработал свою первую штуку баксов не в восемнадцать, а в двадцать
пять? Какое право они имеют говорить о нашей
«ненастоящести»?! Ебал я весь этот дешевый сброд! В любом, самом сраном
пригороде Нью-Йорка, каждый ниггер одевается так, что виден
месседж, видно то, что он хочет сказать своей одеждой. Это в
штатах – гламорама _ ¹, а у нас – гламорамка, и пока все не
поменялось местами, не хуй пиздеть. А что пытаются сделать эти,
наши посконные душевные садомазохисты? В этом сраном городе
моя подружка не может найти джинсов SUPERFINE – какой тут,
на хуй, гламур? Если за слово «дискурс» в приличной компании
не плещут в лицо спиртными напитками лишь потому эта
компания – приличная, то что говорить о слове «дух»?!

– Алекс, зайка, я тебя умоляю, – говорю я, – ты истеришь. Давай-ка
на полтона ниже, иначе ты распугаешь всех гостей.

– Блядь, какие полтона, зайка?! – не унимается Алекс. – Они
нажрались в хлам, они нас не слышат!

– Хорошо, – успокаиваю его я. – В твоих словах есть правда, я с
тобой полностью согласен.

– Давай, иди к Фельдману, – говорит мне Алекс. – Он ждет на первом
этаже, – и, похоже, хочет тебе что-то сказать.

На узенькой лестнице я сталкиваюсь с пидороватым толстяком (явно из
числа гостей), который, положив мне на плечо свою мясистую
руку, предлагает срезаться на бильярде. Я предельно корректно
отклоняю его предложение и проскакиваю вниз, на первый
этаж, где, в импровизированном чил-ауте обнаруживаю Фельдмана с
толстенной COHIBA в зубах.

– «Маша, ты куришь?», – вспоминаю я концовку известного анекдота. –
Ты не курил раньше.

– Да я просто балуюсь, – смущается Фельдман. – Надрался тут с вами,
алкоголиками – потянуло.

Фельдман передает мне сигару, я напускаю в рот терпкого дыма. Мы
смотрим, как пары, отделенные от нас стеклянной перегородкой,
мечутся в фокстроте из фильма «Да, мистер Браун!». Фельдман,
закинув, ногу на ногу, смотрит на них не отрываясь. Лишь
только фокстрот заканчивается, гости проносятся мимо нас к
лестнице, ведущей на второй этаж.

– Идем, – зовет меня Фельдман.

На втором этаже полно народу, и нам не удается протиснуться дальше
последних ступенек лестницы. Посреди зала стоит Алекс: на
бледном лице как приклеенная висит улыбка, рубашка наполовину
расстегнута. В руке он держит бокал с красным вином.

– А сейчас, – запинаясь говорит Алекс, вино готово выплеснутся из
бокала, – очень торжественный момент! В этом здании
давным-давно, сотни лет назад, готовясь к балу, забыли ящик
шампанского…

Люди, сгрудившиеся вокруг Алекса, восторженно выдыхают.

– Но я знаю, где оно находится, знаю! – продолжает Алекс. – Мне
известен этот тайник! Нужны два крепких мужчины. Есть такие?

Выходят встреченный мною толстяк – он сразу же приобнимает Алекса за
талию – и какой-то мужик с квадратной физиономией. Алекс
срывает с одной из стен гобелен, за ним крашеная в белый цвет
стена – никакого намека на тайник. Алекс словно угадав мои
мысли, говорит:

– Это лишь на первый взгляд тут обычная стена. Ломайте!

Толстяк, небрежным движением отстраняя своего напарника, делает пару
шагов назад, разбегается, и плечом проламывает стену. Во
все стороны летят конфетти, и вот он поднимает над головой
серый, весь в паутине ящик толстого стекла бутылями без
этикеток. Гости восторженно гудят, в их руках невесть откуда
появляются бокалы, гости тянут их к горлышкам бутылок, которые
спешно откупоривают Алекс и толстяк. Под вопли «Halli! Hallo!»
вино вырывается из бутылок и ударяется о стенки бокалов. Как
только бокалы пустеют, гости подставляют их вновь под
горлышки кажущихся бездонными бутылок. Скоро публика полностью
перемещается на балконы. Алекс незаметно исчез; понятия не
имею, где он.

Хотя я понимаю, что здесь почти жарко, меня колотит от холода – я
смотрю на кончики своих пальцев и вижу, что они посинели.
Пахнет разлитым шампанским – мне почему-то становится плохо от
этого запаха.

Давай вернемся вниз, – говорит Фельдман, и мы спускаемся по лестнице
на первый этаж.

У стойки бара Фельдман вливает в меня порцию виски, а потом тянет на
улицу. Вы выходим из здания – здесь значительно теплее.
Софиты красиво подсвечивают балконы, вокруг густая темнота.

– Идем, идем дальше, – не унимается Фельдман.

Пошатываясь, мы бредем вглубь парка. Удалившись на порядочное
расстояние от ближайшего мента, Фельдман засовывает руку в карман,
и вынимает оттуда горсть разноцветных таблеток. Проглотив
половину, он протягивает оставшиеся мне:

– Прими красную таблетку, – смеется он.

– Угу, – говорю я, засовывая в рот их все, – с каких пор ты, Илюша,
балуешься наркотой? Сначала выпивка, потом наркотики.
Когда-то тебя было не заставить гаша покурить, – я чувствую, что
язык заплетается, меня накрывает. – Откуда пристрастие к
стильнодействующим веществам?

Фельдман улыбается моей оговорке:

– Это мы обсудим в другой раз, – я вижу (или мне кажется?) как у
Ильи в секунду расширяются зрачки. – А сегодня мы поговорим о
более насущном. Я тебя поздравляю.

– Спасибо, Илюша, а с чем, если не секрет? – смеюсь я.

С неба словно льется эмбиент – такого никак не может быть.
Действительно, мне послышалось – из особняка доносится бравурная
Nicht Gern Alleine, и преображение этой песни в эмбиент – лишь
звуковая галлюцинация.

– Мы не слишком много приняли? – спрашиваю я.

– Нет, нормально. Я поздравляю тебя со вступлением в наш маленький
закрытый клуб, – Илья прислоняется к стоящему за его спиной
стволу дерева и ослабляет узел галстука. Похоже, его развезло
сильнее моего.

– Клево. А можно мне клубную карту, или что-нибудь в этом роде?

– У нас всех вот такие карты, – Фельдман вытаскивает из кармана
пиджака American Express Centurion.

– Зайка, откуда она у тебя? – у меня глаза на лоб лезут. – Это твоя карта?

– Моя. Довольно давно, – смущается Фельдман. – Хочешь, у тебя будет
такая же? Овердрафт не ограничен.

– Зайка, сколько лет я должен у тебя сосать?!

– Сосать не надо, – улыбается Фельдман. Просто соглашайся и все.

– С чем соглашаться?

– У меня есть для тебя работа. Регулярно, лучше – каждый день, ты
будешь выходить из дома и гулять по Москве. Пить кофе в кафе,
бродить по пассажам, медленно ездить по улицам в кабриолете,
танцевать в клубах, нажираться в барах, ходить на концерты
или футбольные матчи, встречаться с девушками, водить их в
кинотеатры и ужинать с ними в дорогих ресторанах. Наша
компания не покушается на твой излюбленный распорядок дня и образ
жизни. Наша компания не требует от тебя отчетов. Наша
компания не будет просить тебя сдавать анализы на алкоголь и
наркотики. Наша компания вообще не будет тебя контролировать.
Иногда ты будешь встречаться с коллегами – могу тебя заверить,
эти встречи совсем не обременительны. Одно-единственное
условие: в ближайшие годы проводить в Москве четыре пятых дней в
году. Заметь – это больше стандартного отпуска. Твоя
зарплата не ограничивается ничем. Ты можешь позволить себе все что
угодно. Хотя действительно крупные покупки – вроде дорогой
недвижимости или больших участков земли – необходимо
согласовывать, наша компания вряд ли откажет своему работнику.
Впрочем, например яхту или пентхауз, всегда можно взять в
аренду, не ставя никого в известность. Да, забыл: наша компания
никогда тебя не уволит, если ты не будешь делать глупостей.

– Ты предлагаешь мне шпионаж? – мое сердце бьется в сумасшедшем
ритме, то ли от услышанного, то ли из-за действия «колес».

Фельдман улыбается – мне кажется, несколько смущенно:

– Да, в некотором роде.

– ЦРУ? Массад? Intelligent Service?

– Нет. Ни эти разведки, ни более экзотические.

– Тогда кто?

– Мы никак себя не называем.

– Илюша, брось, пожалуйста, свою идиотскую загадочность!

– Хорошо. Но в любом случае, учти – ты уже принял наше предложение,
остались лишь формальности.

– Ну ладно, – из моей груди вырывается нервный смешок, – тогда как
насчет страховки за истраченные мною за время нашего
разговора нервы?

– Страховки тебе больше не понадобятся.

– Как же не понадобятся? Твоя компания, говоришь, настолько крутая.

– Невозможно оплатить ущерб, которого не было, – говорит Фельдман.

– Откуда ты знаешь?

– Бессмертным нельзя причинить вред.

– Но я-то не бессмертный!

– Нет, Клайд, ты – бессмертный, – немного холодно произносит Фельдман.

– Дурацкая шутка, Илюша.

– Я не шучу. Ты прошел все ступени инициации.

– Илья, это и впрямь тупая шутка.

– Клайд, ты пил воду жизни.

– Блядь, Илюша, наркота тебя погубит. Какую, в пизду, воду жизни?!

Фельдман невозмутим:

– Виски в доме, куда тебя заманили. «Виски» – с древнеирландского, вода жизни.

– Откуда ты знаешь? Даже Алекс ничего не знает, – я в ужасе делаю
шаг назад, и, споткнувшись, падаю на траву.

– А чего тут знать, – Фельдман подходит и, склонившись надо мной,
протягивает руку. – Поднимайся. Вспомни: сначала тебя убили,
потом мелюзина зачала от тебя, и ты лежал под дождем, а
теперь твоя инициация заканчивается. Я объявляю тебе об этом и
воскрешаю тебя. Пошевели мозгами, вспомни Изиду и Озириса.

– И мелюзина? – перебиваю я Фельдмана. Все мое тело онемело, но я,
пусть и не очень торжественно, поднимаюсь.

– И мелюзина, – спокойно говорит он.

– Она-то зачем была нужна?

– Ты верно предположил – мелюзина зачинает при каждом соитии.
Каждому из нас нужны дети, особенные дети. Других у тебя больше не
будет. Ты не сможешь оплодотворить ни одну женщину.

– У меня больше не встанет? – кричу я.

– Тише, тише, нас услышат, – корит меня Фельдман. – Встанет. Правда,
тебе рано или поздно надоест секс. По крайней мере, так
рассказывают.

Я, прижавшись к ногам Фельдмана, плачу, но, конечно, не от новости,
что мне рано или поздно надоест трахаться:

– Алекс тоже бессмертный?

– Да. Сначала им стал я, а потом решил посвятить Алекса. Возни,
признаться, с ним было меньше, чем с тобой. Но именно Алекс
придумал инициировать тебя. Ничего, личного, но я не испытывал
энтузиазма по поводу твоей персоны. Пойми меня, пожалуйста,
правильно.

Слезы текут по моим скулам:

– То есть как «не испытывал энтузиазма»?

– Не обижайся, но мне казалось, ты не очень подходил нашей компании.
Ты родился на севере, однако оказался слишком неуемным. Так
нельзя. Бессмертный должен быть спокойней. Алекс, хотя и
был посвящен относительно недавно, пользуется большим
уважением в нашей компании. Он все делал на свой страх и риск,
поставив меня в известность буквально вчера. Правда, формально ты
нам подходил. Ты – нарцисс, а именно нарциссы чаще всего
оказываются у нас. Ты так любишь свое тело, свой стиль
мышления – тебе кажется невозможным, что однажды ты умрешь. Для нас
это хорошо: если бессмертный и может умереть, то только от
потери желания жить. А нам не нужна текучка кадров, –
Фельдман снисходительно улыбается.

– Господи, Илюша, какой смысл у всего этого? – я поднимаю глаза на Фельдмана.

– Мы испокон веков собираем Адама Кадмона. Собираем его в самих
себе. Душа Адама Кадмона, космического первочеловека, в
результате его грехопадения, разлетелась на миллионы душ. Адам
Ветхого Завета – как его представляет большинство – на самом деле
лишь иероглиф, обозначающий Адама Кадмона. А именно Адам
Кадмон был создан по образу и подобию Божьему. Каждый раз,
когда ты встречаешься с человеком, завтракаешь с ним,
перекидываешься парой слов в библиотеке, или проводишь с ним ночь –
каждый раз ты вбираешь в себя часть его души. Но век обычного
человека короток, и за это время он не может собрать
большого количества отпечатков душ. Затем и нужны мы: мы – память.
Мы с давних времен запоминаем людей и мир. Когда города
пропадают из нашей памяти, или мы уходим из этих городов – они
исчезают. Пока в глубине нашей памяти живут ушедшие люди, мы
можем надеяться, что когда-нибудь соберем все души и
восстановим Адама Кадмона. Тогда он вернется в Эдемский Сад. Но
чем дальше мы отдаляемся во времени от момента грехопадения
Адама, тем труднее нам приходится. На свет появляется больше и
больше детей, ритм жизни увеличивается. Раньше нас во всей
Европе было едва ли не столько же, сколько сегодня в одной
Москве.

– Но почему, почему все не закончилось еще тысячи лет назад? – я глотаю слезы.

– Потому что мы не знали, зачем нужны. Мы не знали, что нас много,
мы не знали, что нам делать. Каждый жил в свое удовольствие.
Затем мы стали понемногу налаживать связи, и кое-что
понимать. И потом, некоторые из нас уставали от жизни, умирали, и
души, когда-то собранные, приходилось отыскивать заново у
недавно родившихся людей. Кое-кто устал совсем недавно, и Алекс
предложил мне тебя.

– Я больше никогда не смогу уехать из Москвы?! – спрашиваю я.

– Можно попросить тебя перебросить в другой город, но только после
того как ты освоишься.

– Илюша, но что же теперь? – вздыхаю я.

– Теперь я хочу услышать твое согласие, – произносит Фельдман. –
Подумай хорошенько. Да, ты переживешь своих родственников, и
людей, к которым привязан, но перед тобой – вечность.

– Слушай, а разве нельзя было мне об этом рассказать в нормальной
обстановке? Без фокусов. Сделать деловое предложение?

– Ты сошел бы с ума. А вообще, Клайд, ничего личного, но, повторю, я
был бы против тебя, – холодно сообщает Фельдман. – Это
Алекс протащил тебя по ступеням инициации. Этические вопросы по
части твоего обращения Алексу и задавай.

– Погоди: бессмертие – ведь это… невозможно!

Фельдман брезгливо морщится:

– Давай рассуждать в терминах биологии, иначе у тебя, повторюсь,
крыша поедет. Старение органов происходит от прекращения
деления их клеток. Клетки не могут делиться бесконечно, рано или
поздно механизм регенерации замедляется. Клетки же наших с
тобой тел почти не «устают» делиться – мы тоже стареем, однако
куда медленнее, чем остальные люди. В принципе, мы не
бессмертны – мы когда-нибудь умрем, ну или почти умрем. Но для
обычного человека наши жизни длятся вечность.

– Почти умрем – это как?

– Неужели ты думаешь, что за тысячу лет при твоих возможностях ты не
найдешь способ сменить свое неудобное тело на более
изящное?

– Разве в один прекрасный момент мне на голову не может случайно
свалиться кирпич?

– Будь уверен, он пролетит мимо. Либо свалится на секунду позже – не
тебе на голову, а кому-то другому. Либо действительно
упадет тебе на голову, но так, что оставит лишь шишку. Аналогично
с пулями: или стрелок промажет, или пуля не заденет важных
органов, и вскоре ты будешь как новенький. Думаю, ты меня
понял.

– А если меня заживо запихнут в топку крематория? Отрубят голову?

– Да, революции Нового времени и немецкие концлагеря в свое время
здорово напугали многих из нас, – вновь улыбается Фельдман. –
Не потому что нож гильотины или печь способны прекратить
вечную жизнь – мы боялись раскрытия секретов нашей компании. Но
не забывай – компания, пусть и действует, в основном,
тайно, достаточно влиятельна – все остались живы и здоровы.

– Хочешь сказать, никто не догадывается о нашем существовании?

– Знаешь, как узнают о существовании звезд в галактиках, до которых
не в состоянии дотянуться ни один телескоп? Их вычисляют
благодаря силе притяжения, которое они оказывают на другие
звезды. Примерно по такой схеме «вычисляют» и нас. Только данные
астрофизики, в большинстве своем, очевидны и не требуют
дополнительных доказательств, а выкладки десятка неуемных
конспирологов – нет. Их считают сумасшедшими, и нас это вполне
устраивает. Еще вопросы?

Я молчу.

– Хорошо, – Фельдман устало вздыхает. – Итак, ты согласен?

– А куда мне деваться? – говорю я и падаю на землю. Меня поглощает
сон, причем сон какого-то странного свойства: я понимаю что
со мной происходит, но не ни могу ни открыть веки, ни тем
более, пошевелиться.

Фельдман подхватывает меня и куда-то несет. Судя по приближающейся
музыке, он направляется к библиотеке. Я делаю усилие, и на
мгновение открываю глаза. Вечеринка закончилась, в особняке
лишь мы втроем. Из здания выбегает Алекс и перехватывает меня
у уставшего Фельдмана. Алекс относит меня в зал первого
этажа, где укладывает на огромное кресло и укрывает пледом. Тут
меня настигает уже нормальный, вполне человеческий сон.

(Продолжение следует)

–––––––––––––––––-

Примечания

1. Алекс, конечно, заимствует слово «гламорама» у
американского писателя Брета Эллиса, автора «Американского
психопата» и «Гламорамы».