Литературная критика

Интонация и интуиция

Евгений Попов отвечает на вопросы Дмитрия Бавильского (Часть 1)

Некоторое время назад я решил расспросить Евгения Попова, одного из лучших наших рассказчиков о том, что происходит сегодня с жанром рассказа. Попов, издавший несколько сборников замечательных рассказов, как никто другой имеет право «ответствовать за жанр».

Однако в творчестве Попова все так взаимосвязано, что начав разговор о рассказах мы невольно перешли и на его романы, сложности и отличия работы над большой формой. Тем не менее, так или иначе, но разговор наш все время шел вокруг да около творческого процесса, куда великодушный Попов разрешил заглянуть читателям «Топоса».

Часть Первая. Рассказы

– Вам не кажется, что жанр рассказа переживает сейчас
нечто, вроде расцвета? Он востребован журналами и, кажется, самой
ситуацией мгновенного, быстрого чтения?

– Боюсь, что это так же, как с религиозным возрождением. Оно ведь
было тогда, когда в церковь советскому гражданину не желательно
было ходить, а вовсе не в те времена, когда начальство выстроилось
в Елоховском со свечками. Настоящих, органических рассказчиков
вообще-то мало. Им, кстати, редко удается крупная форма. А издатели
всех стран требовали и требуют, как зэки, рОманы тискать! То,
что печатается в глянцевых журналах, за редким исключением попсовая
туфта.. И «толстые» журналы ориентируются скорее на повесть или
«подборку», а не на собственно рассказ. Так что – какой уж тут
расцвет! Расцвет, это когда в одно время сосуществуют Бабель,
Зощенко, Добычин¸ Платонов.

И все же рассказчики были, есть и будут. Например Анатолий Гаврилов
(Владимир), Эдуард Русаков (Красноярск), Олег Хафизов (Тула).В
том числе и совсем новые – Александр Снегирев (Москва), Игорь
Корниенко (Ангарск), Петр Ореховский (Омск).

– А что такое, на Ваш взгляд, «настоящие, органические
рассказчики»? Сказовую интонацию можно смоделировать или вы о
чем-то другом? Почему для рассказа важна именно органика?

– Сказовая интонация – это одна из частностей. Органический рассказчик
Хемингуэй очень часто шпарил исключительно отвлеченным, практически
абстрактным диалогом. Органический рассказчик ухитряется в этот
малый объем всадить практически все, что требуется для создания
полномасштабной прозы. Из русских это умели (ют) делать Казаков
(Юрий), Бунин, Чехов, Шукшин, Аксенов, Битов (до «Пушкинского
дома»), Петрушевская (до пьес, повестей и сказок), Кабаков (Александр,
«Подход Кристаповича», «Московские сказки»), ранний Михаил Успенский,
Довлатов, Лимонов, пока не стал революционером, Эппель, Олеша
и вышеупомянутые Бабель, Зощенко, Платонов, Добычин. Из иностранцев
– Шервуд Андерсон, Джойс ( «Дублинцы»), Зингер. Впрочем, у иностранцев
все немного по другому, чем в русской прозе, но я недостаточно
эрудирован, чтобы рассуждать об этом свободно.

Двойная выгода для органического рассказчика, если он умеет, когда
хочет, писать длинно. Обычно, этого дара он лишен. Тому пример
– романы великого рассказчика Шукшина. У органического рассказчика
слово заменяет фразу, абзац, сцену, главу. У неорганического –
рассказ в лучшем случае это фрагмент чего-то большего. В этом
смысле Кафка – неорганический рассказчик. Равно как и ранний Всеволод
Иванов. Кроме органических есть еще и чистые рассказчики, которые
ничего другого, кроме рассказов, писать не умеют или не хотят.

– Вы сказали, что «сказовая интонация – это одна из частностей»,
необходимых для хорошего рассказ(чик)а, а какие есть другие частности?
То есть, есть, ведь, вероятно, у Вас какая-то внутренняя типология
рассказчиков или рассказов? Вот скажем, я делю рассказы на «линейные»
(Улицкая), «с открытой второй скобкой (ну, или многоточием)» как
у Вас, есть еще и рассказы, которые строятся на непрямых ассоциациях,
как у Жени Шкловского и они напоминают мне круги, расходящиеся
по воде…

– Частностей, очевидно, много. Вы их эскизно определяете, а я,
практик, как-то о них особо не задумываюсь. Я – писатель, когда
пишу, а когда читаю – всего лишь читатель, не литературовед, коему
подвластны словесные стихии и типологическая раскладка. Иногда
– сварливый критик, особенно, когда текст не нравится.

Ведь пишется действительно, как дышится, по крайней мере в моем
случае, а попытка изучать чужую прозу с утилитарной целью – для
писателя бессмысленна, как желание студента оживить труп в прозекторской
мединститута.

В хорошем рассказе для меня важна тайная пружина, которая держит
меня в напряжении, опасении, и я до конца рассказа наслаждаюсь
незнанием – выстрелит мне эта пружина в лоб или наоборот. А написан
рассказ сказом, диалогом, линейный он, с открытым или ассоциативным
финалом лично для меня не суть важно. Это ведь азы РЕМЕСЛА рассказчика,
а не его мастерства и уникальности.

Я бы не смог объяснить, как сделана гоголевская «Шинель», и читал
этот известный труд, как остроумную фантазию, своеобразный интеллектуальный
пиздеж высочайшего уровня.

– Правильно ли я понимаю, что самые важные слова здесь
– «тайная пружина» и писать можно лишь следуя за своей интуицией?
Вы именно так пишите рассказы?

– Писать следуя своей интуиции – это годится ЛИЧНО ДЛЯ МЕНЯ. Может,
другой рассказчик холодно прогнозирует свой текст, закладывая
туда «тайную пружину», как деньги в бюджет, и у него всё прекрасно
получается. В этом и есть тайна «тайной пружины», что блаженство
здесь достигается самыми разными способами. В том числе и интуицией.
Но не только ею.

– А чем ещё?

– «Грубыми средствами не достичь блаженства», – писала когда-то
поэт Елена Шварц. В этом, пожалуй, и суть моего ответа Вам, а
также гипотетическим «начинающим».

Если начинающему Бог таланта не дал его «холодно прогнозируемый
текст» будет мертвым, а «тайная пружина» будет торчать, как из
старого дивана. Интуиция нужна, чтобы скрыть эту пружину. Здесь,
повторяю, многое, если не всё зависит от личности рассказчика.
Интуиция решает за меня крупные и мелкие, но всегда практические
вопросы создания текста – его объем, способ изложения, именуемый
стилем, своевременная концовка, выбор персонажей, количество персонажей,
их и мой, рассказчика, язык. Вплоть до мелочей – фамилия, погода,
декорация и бутафория представления-рассказа. Это У МЕНЯ, который
написав первую строчку текста, зачастую не знает в этот момент,
что будет дальше ВООБЩЕ.

Вот отчего у меня куча начатых, но так и не дописанных рассказов,
которые мне уже никогда не закончить, потому что я забыл, о чем
там, собственно, шла речь и что я тогда хотел, хотя бы смутно,
интуитивно. Я, кстати, так и публицистические тексты пишу, что
в какой-то степени мешает мне производить их в бОльшем количестве
и, соответственно, зарабатывать больше денег. Для меня последнее
время особой разницы нет, и мне иногда самому трудно определить
– рассказ это, эссе или вообще «заметка». Я всё пишу с одинаковой,
примерно, степенью старательности, даже вот этот текст.

У ДРУГИХ – внятный план, похожий на железнодорожное расписание,
партитура, где четко указано, когда и зачем вступает тот или иной
инструмент. И, представьте себе, тоже иногда получается очень
хорошо.

Вообще-то мне всё это объяснять трудно, как сороконожке. Начинающим
я советовал бы перепробовать всё возможное из писательских приемов
и ухищрений. Это поможет создать некий «банк имманентностей»,
необходимый для практического писания. Рационального или ирра
– неважно. Всё равно ведь у любого писателя в конечном итоге получается
не то, что он задумал. Всё равно каждый начинающий ДОЛЖЕН пройти
ПУТЬ, прежде чем обрести НЕЧТО. Например, осознание того, что
в структуре любой качественной прозы – тоталитарный режим, где
диктатором – автор.

– Каким-то текстам не повезло и Вы их бросили, а какие-то
продолжили. Интересно, а что произошло с теми, которые Вы, все-таки,
осуществили – почему они воплотились?

Мотивации были самые различные. Например: что же это такое? Я
целую неделю шатаюсь неизвестно где и пьянствую, не написав за
это время ни строчки. Нужно срочно что-нибудь написать. Садился
и писал. Иногда почти набело, как будто в голове у меня чернилка.
Иногда – в муках, с десятком черновиков. Интересно, что даже я
сейчас уже точно не могу сказать, какой рассказ был написан за
час, а какой за месяц. Рукописей у меня почти не сохранилось,
но на некоторых видны следы ужасной работы над стилем. Чтобы не
перепечатывать на пишущей машинке целую страницу я поверх того
места, которое следует исправить, делал вклейку, затем другую.
Иногда – чуть не десять вклеек на одном месте.

– Вы говорите что садитесь написать первое слово, но продолжение
может не последовать. А что побуждает Вас к «первому слову»? Какие
чувства, ощущения, мотивации?

– Другие тексты, повторяю, шли легко. Чувства? Ну, какое-то определенное
ВОСПОМИНАНИЕ О БУДУЩЕМ РАССКАЗЕ. Как будто я не заново пишу, а
что-то ВОССТАНАВЛИВАЮ. Когда рассказ закончен, и мне, автору,
становится понятно, что он состоялся, возникает ощущение РАДОСТИ.

И в этом смысле известное «Ай да Пушкин!» мне всегда казалась
естественной, а не эксцентрической реакцией. Писатель, в принципе,
всегда знает – хорошо он в этот раз написал или плохо. Опять же
никогда не было побуждением к первому слову желание кого-то просветить,
что-то кому-то доказать, ПОДНЯТЬ ТЕМУ. Как птички, захотелось
попеть – попел.

И то, что написано, я сам ВСЕГДА осмысливал только после того,
как это уже было написано. Отлежалось. После того, как это прочитали
двое-трое моих друзей и высказали о прочитанном свое мнение, с
которым я или соглашался, или наоборот.

Создание рассказа – это воссоздание тверди из окружающего хаоса.
Писать без повторов – трудно, но необходимо, иначе всё опять становится
хаосом. После того, как тексты осуществлены, они живут своей отдельной
жизнью, как съехавшие с квартиры родителей деточки.

(Продолжение следует)