Литературная критика

Один из самых интересных, умных и тонких поэтов нашего времени в первой части нашей беседы рассуждает о роли животных в литературе и рассказывает о своей преподавательской деятельности; во второй – делится своими наблюдениями о поэзии и прозе; в третьей рассказывает о Бродском и бродсковедении; в четвёртой, заключительной, объясняет место Солженицына в судьбе России и говорит об Америке.

Часть первая. Не жить в Москве

– Юбилей у меня ассоциируется с банкетом, речами, подношением венков. В этом году, в прошлом месяце, мне исполнилось семьдесят лет, но ничего подобного не было. Мой друг Роман Каплан, владелец популярного нью-йоркского ресторана «Русский самовар», хотел что-то в этом роде устроить, но я попросил его отказаться от этой затеи. Не потому, что я такой скромный, а потому что мне не по душе обязательность чрезмерных похвал на юбилеях. А выпить с приятными мне людьми я и без юбилея могу.

– Каков круг Ваших научных интересов? Что преподаете в университете?

– В Дартмуте я преподаю самые разные курсы по русской литературе. Чаще всего курсы «Лев Толстой и проблема смерти» и «Достоевский и «проблема зла»». А также семинар »Некоторые животные, включая людей: образы животных в мировой литературе». Это все на английском. А на русском раз в год веду семинар, выбирая разные темы, связанные с русской поэзией.

Ученым-литературоведом по большому (гамбургскому) счету я себя не считаю. Я написал некоторое количество литературно-критических и историко-литературных работ, которых не стыжусь. В этом году издательство Ивана Лимбаха в Петербурге собирается издать их отдельной книгой. Но для литературоведения, как и для писания романов, нужен специальный дар.

Замечательный литературовед Роман Давидович Тименчик говорил: нужна обширная память, удача и железная задница. Удачные находки у меня порой бывали, но филологической усидчивости нет. И память не так устроена.

Преподавательская работа, связанная с постоянными размышлениями над текстами, – это важная составляющая моей повседневной жизни, и как таковая она неизбежно проникает в стихи.

Лев, а почему именно животные? Очень странный выбор, особенно на фоне Толстого...

Что же тут странного? За исключением заметок натуралиста, рассказы о животных – на самом деле рассказы о людях. «Муму» Тургенева – о человеческой потребности в любви и свободе.

«Холстомер» – о том, как неправильно по мнению Толстого устроено человеческое общество, растлеваемое институтом частной собственности.

Джек Лондон стремился создать идеального, но достоверного ницшеанского героя, сверхчеловека, и создал сверхсобаку, Бака, в »Зове предков».

Кафка в «Превращении» доказывает, что человек человеку таракан. (Впрочем, Набоков как энтомолог говорит, что не таракан, а условное насекомое).

Бодлер и Рильке в стихах о кошках ищут ответа на вопрос, что такое красота и почему ее обожествляют люди. И проч., и проч. Так что тема моего семинара – что делает человека человеком.

– Устраивает ли Вас Ваша издательская судьба, сотрудничество именно с «Пушкинским фондом», серией «ЖЗЛ» (хотя книга о Бродском не самая типичная для этой серии)?

– С издательствами в России у меня отношения самые добрые. Поэтические книжки под эгидой Пушкинского фонда издает замечательный человек, просто подвижник, Гек Комаров. Издает внимательно, аккуратно, с большим вкусом.

Очень хорошие деловые отношения были с екатеринбургским издательством «У-фактория», где издавалось мое избранное. Они все детали обговаривали со мной по телефону. Художник звонил советоваться об обложке. Правда, из-за колоссальной разницы во времени между Новой Англией и Уралом звонки приходились порой на безбожное время когда у меня была ночь или на рассвете.

В ЖЗЛ я попал случайно. Дал почитать рукопись критико-биографического очерка о Бродском Дмитрию Быкову, и он с его невероятным энтузиазмом и напором стал уговаривать меня сделать книжку в ЖЗЛ.

Идея показалась мне дикой, потому что действительно какая же это жизнь замечательного человека? Жанр другой. Но сопротивляться Быкову бесполезно.

А дальше все было очень хорошо. Редактор Вадим Эрлихман оказался высоко профессиональным. Издали быстро. Во втором тираже исправили ошибки и опечатки.

Меня только огорчает традиционно-унылое оформление серии и то, что пришлось отказаться от названия «Щит Персея». Но сейчас есть планы переиздания под оригинальным названием, качественно, на хорошей бумаге, суперобложкой и т.д. в другом издательстве.

Вообще я боюсь сглазить, но, если мои отношения с издателями симптоматичны, то в России появляется нормальный, честный бизнес, деловые люди, которые держат слово, заботятся о качестве продукции и даже деньги писателю платят, небольшие, но и не то, что бы совсем маленькие.

– А что еще в современной России Вас обнадеживает?

Ничего. Хотелось бы думать, что есть какие-то еще положительные тенденции, которые просто не разглядишь на расстоянии. А так, судя по телевидению, прессе, рассказам очевидцев, ощущение тупика.

– Значит выхода нет?

– Выхода нет для моих сверстников и, может быть, для тех, кто на десять-пятнадцать лет моложе, потому что, как сказал Маркс, крот истории роет медленно.

Знающие люди, экономисты, говорят, что тирания чиновников- собственников недолговечна, она неизбежно должна развалиться. И на смену ей придет гражданское общество, вызванное к жизни возникновением устойчивого среднего класса. Когда это произойдет – через пятнадцать, двадцать, тридцать лет – предсказать никто не может. Я на днях читал мемуары о семидесятых годах девятнадцатого века. Там рассказывается, как литераторы либерального направления собирались в книжном магазине М.О. Вольфа, токовали о возможности представительной демократии в России и сходились на том, что демократия будет, когда появится третье сословие. Сто тридцать лет прошло, а толкуем все о том же.

Гражданское общество, демократия, права человека никому не гарантируют личного счастья. Но гарантируют личное достоинство. Ну и, конечно, дышать миазмами идеологического китча в условиях свободы не приходится, что тоже немаловажно.

– А я думал Вы скажете что-нибудь о современной русской поэзии, ведь уже давно принято говорить о том, насколько она интересна и насколько высок ее версификационный уровень…

– О том, что с поэзией дело обстоит неплохо, я уже говорил. Но какое отношение это имеет к положению в стране? Я процитировал расхожую фразу из Маркса, но я вовсе не думаю, что литература – надстройка над социально-экономическим базисом.

(Продолжение следует)