Проза

Начало

Продолжение

В гостях

На вечере знакомств «Кому за 35», проводимом местным Дворцом Культуры,
Готов познакомился с симпатичной сорокалетней женщиной.

Инициатором похода на вечер выступил физрук Лукиных, который год
как в разводе.

Поначалу Готову не очень понравилась новая знакомая: первая подошла,
предложила поучаствовать в конкурсах, пригласила к себе в гости.

Рудольф Вениаминович сомневался, идти в гости или нет, но коллега
физрук уговаривал.

– Ты чего, Рудольф, колеблешься, – настаивал Лукиных, – такая
баба классная, молодая еще.

– Ага, молодая, на пять лет старше меня, – возразил Готов.

– Спрашивал, что ли?

– Сама сказала. Прилипла, как банно-прачечный лист. Я, говорит,
по знаку зодиака Водолей, значит, моя стихия вода. Мы с вами Рудольф
Вениаминович подходим друг другу. Мне говорит, звезды что-то там
подсказали. По-моему, она ненормальная.

Лукиных задумался и сказал:

– Цену она себе набивает – значит, заинтересована. Сходи, Готов,
сходи. Не убудет. Я, вон, вообще сегодня ни с кем не познакомился…

В следующую субботу Готов стал собираться в гости. Тщательно побрился.
Чрезмерно оросил лицо одеколоном. Погладил костюм. Начистил ботинки.
Надел шляпу и плащ. Вышел.

Через полчаса Готов стоял у ее дома, длиннющей девятиэтажки, и
читал записку с адресом.

Вера Аркадьевна Зелянская.

ул. Новоиндустриальная д. 11/1

5 й подъезд, 5 й этаж.

Из лифта направо и в дверь налево.

– Ну и адрес, – сказал Готов вслух, – наверное, кандидат в мастера
по спортивному ориентированию, не иначе.

Он зашел в лифт нажал кнопку с цифрой «5». Проехав три этажа (о
чем свидетельствовало табло), лифт остановился.

Готов подождал минуту, хладнокровно пытаясь медитировать. Изменений
не произошло. Тогда он нажал кнопку аварийного вызова. Из маленького
динамика раздался крик, как показалось Готову, полупьяной женщины.

– Вы чё, козлы, балуетесь. Заколебали уже. Щас приду, ноги повыдергаю.

– Сделайте милость придите, а то я тут… – начал говорить учитель,
но его перебил тот же крик.

– Не понятно, что ли, уроды? Головы поотвинчиваю. Кончай хулиганить,
сопляки. Я милицию вызываю.

Готов с силой вдавил аварийную кнопку и заорал:

– Ты что несешь, курица?! Какая милиция?! Я застрял! Вытащи меня
отсюда!!!

– Застрял – жди, – ответили ему, – обед сейчас. Нет никого.

– Я не могу! Опаздываю! Меня любовница ждет!

– Подождет.

Готов еще раз попытался вызвать диспетчера, но безрезультатно.

Пульс учителя участился. Кровяное давление поднялось. По рукам
пробежала дрожь. Со всей силы он принялся дубасить по панели с
кнопками, пинать по стенам лифта и, надрываясь, кричать:

– Помогите! Выпустите меня отсюда! Лифт горит! Я задыхаюсь. У
меня клаустрофобия.

Наверху залаяла собака. Послышался звук ударяющихся о стенки мусоропровода
пивных бутылок и банок. С третьего и четвертого этажа вышли жильцы.

– Застрял, что ли? – раздался с четвертого этажа голос пожилой
женщины.

– Да пошла ты! – кричал Готов. – Помогите! Выпустите меня пока
я не раздолбал этот чертов лифт!

– Понажимай на кнопки, – учили сверху и снизу.

– Сами нажимайте! Я его взорву сейчас!

Готов нашел в кармане плаща канцелярскую скрепку, разогнул и,
изрыгая проклятья в адрес лифтеров и жильцов дома, стал выцарапывать
на стенах лифта послания будущим поколениям. О смысловой нагрузке
этих посланий догадаться не сложно.

Закончив царапать, он бросил скрепку и плюнул в табло. Лифт тут
же устремился вверх, доехал до пятого этажа. Выходя, Готов нажал
кнопку «Стоп».

Зелянская встретила гостя в халате на голое тело:

– Ой, вы так рано. А я еще не переоделась. Проходите, пожалуйста,
в зал.

Готов не любил, когда люди называли большую комнату залом, но
смолчал.

По мещански обставленная квартира вызвала у него ряд ностальгических
воспоминаний. В центре комнаты стоял круглый дубовый стол с кружевной
скатертью и хрустальной конфетницей доверху наполненной карамелью.
На стене висели часы с маятником и старые пожелтевшие фотографии
в рамках. Напротив дивана находился домашний кинотеатр фирмы Sony
и семиструнная гитара, со слегка треснувшей декой. Окна выходили
на фасад пятиэтажки.

– А я сейчас в лифте застрял, – громко сказал Готов.

– Ой, что вы говорите, – прокудахтала Зелянская из ванной. – Доставайте
из серванта бокалы. Вы принесли шампанское?

– Не е е т, – удивился Готов вопросу. – Вы не говорили про шампанское.

– Ничего страшного. Я вчера купила две бутылки.

Готов пожал плечами: зачем она спросила про шампанское, когда
у самой две бутылки? Он достал из серванта бокалы и поставил на
журнальный столик.

– Присаживаетесь, Рудольф Вениаминович. Что стоите? – Зелянская
принесла две бутылки шампанского и коробку конфет. На ней было
надето зеленое платье с длинным разрезом.

Готов подвинул кресло к столику. Сел, открыл одну бутылку и разлил
в бокалы.

– За что выпьем? – Зелянская кокетливо поправила прическу.

– За что пьют в таких случаях? – Готов угрюмо разглядывал бисер
пузырьков в бокале. – За меня… за вас… ну давайте за вас…

Они чокнулись и выпили. Зелянская хихикнула и жеманно указала
на коробку:

– Кушайте конфетки, Рудольф Вениаминович: «Птичье молоко», другого
не держим. Ой, вы знаете, я так люблю шампанское. Я готова пить
его всегда…

– Вы алкоголичка? – Готов засунул в рот сразу две конфеты.

– Нет, что вы. При нашей-то зарплате, очень редко удается баловать
себя маленькими праздниками. А вы, как я погляжу, большой шутник.

Готов подлил шампанское в бокалы:

– Позвольте угадаю. Вы работаете в бюджетной сфере.

– Верно, – еще раз поправила прическу Зелянская. – Как вы догадались?
Гм… в отделе статистики.

– Кем? Статистом?

– Ха ха ха! Нет. Вот теперь вы не угадали… А чем вы занимаетесь?
Помнится, вы что-то говорили про рыбу.

Готов расправил плечи и сделал очень серьезное лицо:

– Бизнесом. Оптовые поставки морепродуктов: рыба, кальмары, трепанг,
креветки.

– Наверняка, простите за нескромный вопрос, неплохо зарабатываете.

– Не жалуюсь. На днях джип «Panasonic» купил. Слышали про такую
тачку?

Зелянская махнула рукой:

– Я не разбираюсь в авто… Скажите, неужели при таких деньгах вы
не можете найти себе спутницу жизни? Вы ведь очень привлекательный
мужчина.

– Это комплимент? – разлив шампанское, Готов помакал конфету в
бокале и съел. – Ненавижу комлименты. Вообще не люблю, когда люди
говорят то, за что полагается говорить «спасибо». Чихнул – «будь
здоров» – «спасибо». Из бани вышел – «с легким паром» – опять
«спасибо». Не люблю я это. А что касается спутницы жизни… Я человек
занятой, по барам да дискотекам не шляюсь. Друзей очень мало.
Остается одно – вечер знакомств. Давайте выпьем за мой бизнес.
За мои магазины. За рефрижераторы.

Выпили молча. Зелянская сбегала на кухню. Принесла бутылку коньяка,
две рюмки и нарезанный лимон.

– Может, чего покрепче, а? Рудольф Вениаминович, может перейдем
на «ты», а то выкаем как будто интеллигенты какие-то.

Готов сморщился, жуя лимон.

– Повременим! Что за фамильярность, панибратство, понимаешь… Ах,
да, чуть не забыл, все хочу спросить: у вас есть, такой огромный,
торт мороженное?

– Нету, – Зелянская открыла рот и захлопала глазами.

– А коньяк не отравленный?

– Не отравленный. Почему вы спрашиваете?

– Не привык рисковать, – замахнув рюмку, Готов занюхал рукавом.
– Хороший коньяк. Пожалуй, я останусь у вас еще ненадолго… м м
м, недавно ходил на концерт симфонического оркестра. Замечательный
концерт: настоящее рубилово.

Готов наливал себе коньяк, забывая о собеседнице. Открыл вторую
бутылку шампанского и отпил из горлышка:

– Я человек прямой, без компромиссов и считаю, что в этом есть
рацзерно. Вы, я так понимаю, желаете со мной сожительствовать?

Зелянская повеселела и смущенно опустила глаза:

– Думаю, нам стоит поближе познакомиться.

– Думать здесь буду я! – Готов ударил по журнальному столику кулаком.
Зелянская вздрогнула. – И перестаньте кривляться, вам не двадцать
лет. Не надо мне глазки строить. Меня это ничуть не возбуждает.
Вы были замужем?

– Д да, три раза…

– Почему они от вас сбежали?

– Кто?

– Мужья, кто же еще.

– Н н не знаю…

Готов налил себе коньяку:

– Почему вы выбрали именно меня? Вы следили за мной? Вы же знали,
что я бизнесмен? Знали, не отпирайтесь. Так мы будем сожительствовать
или нет?

Зелянская растерянно вертела головой:

– Д д давайте попробуем…

Готов поднялся с места и склонился над Зелянской:

– С чего же мы начнем?

– Я не знаю. Может, для начала, выпьем?

– Пить будем потом. И в постели будем курить после. Раздевайся.

– Что?!!

Сосредоточенно глядя на нее, Готов повторил вопрос:

– Что слышала. Раздевайтесь догола.

Зелянская отвесила Готову троекратную пощечину. Готов из бутылки
плеснул ей в лицо шампанское и схватил за руки:

– Не строй из себя недотрогу, сидоровая коза.

Вырываясь, Зелянская ударила Готова коленом в живот, затем наотмашь
огрела стулом. Готов прыгнул на женщину, повалил на пол и положил
на лопатки. Зелянская дергалась и кричала:

– Гад! Насиловать вздумал?! Я тебя сейчас сама изнасилую.

Учитель сидел на мечущейся Зелянской и тоненькими струйками лил
ей в на лицо из двух бутылок коньяк и шампанское:

– Попробуйте наш фирменный коктейль.

Когда содержимое бутылок кончилось он затолкал ей в рот несколько
кружочков лимона, конфету и слез с «побежденной» Зелянской.

– Пошел вон!!! – заорала Зелянская, выплевывая изо рта съедобный
кляп.

– Ухожу, ухожу, истеричка, – одевался Готов. – Трех мужей сменила.
Шампанское она любит, эмансипе, мать твою. Не за мой счет.

Готов вышел в коридор и услышал жалобный голос Зелянской:

– Рудольф Вениаминович, останьтесь, пожалуйста.

Готов повернулся и хотел сказать…

Последнее, что он увидел, – это как струя из газового баллончика
бьет в глаза и, уже нечетко, как захлопывается дверь.

Дикий вопль в клочья разорвал тишину подъезда. Выбежав на улицу,
он сел на корточки и на ощупь попытался отыскать лужу. Из глаз
потекли слезы, из носа сопли, изо рта слюни. Он нащупал лужу:
теперь было все равно грязная в ней вода или чистая.

Стояла ужасная осенняя погода. Сильные порывы ветра сбивали Готова
с ног, дождь хлестал по лицу. Желтый лист прилип к левой линзе
очков, вызвав у Рудольфа Вениаминовича приступ ярости. Готов остановился,
убрал с очков лист и разорвал на мелкие кусочки. Тем временем
шляпа слетела с головы и спланировала в самый центр огромной лужи.
Ничего не оставалось делать, единственно повиновавшись судьбе,
на цыпочках идти по луже спасать головной убор.

Готов надел мокрую шляпу и быстрыми шагами направился домой.

Драка

Собираясь после третьего урока сходить домой, Готов услышал, как
на втором этаже кричат школьники. Он бросил дипломат и шляпу и
помчался вверх по лестнице.

На втором этаже, немногим более десяти ребятишек окружили дерущихся
семиклассников. Красные, вспотевшие подростки боролись на полу,
стараясь уцепиться друг другу за волосы.

– Отдай, сука, сотню.

– Хрен тебе, урод. Я не брал, это моя.

– Че ты трешь, мне Зуб сказал, что ты взял.

– Я не брал, мне мать дала, на обед.

Окружившие гладиаторов ребята, по сути дела не болели ни за того
ни за другого. Стадный инстинкт, заставлял зевак истошно кричать,
давая советы относительно техники ведения спарринга.

Готов гаркнул:

– А ну, всем стоять! В чем дело? Никому не расходиться. Вы двое!
Как фамилии?

– Дюпин, – ответил один.

– Галиев, – сказал второй.

У Дюпина на левой скуле проступил синяк, а у Галиева кровоточила
губа. Они пыхтели, как два маленьких паровоза, и косились.

– В чем дело? – повторил вопрос Готов, – я по девяносто шесть
раз повторять не буду.

– Он сотню у меня, из рюкзака, стырил, – промямлил Дюпин.

– Пошел ты! Это моя, – крикнул Галиев.

– Заткнись! А где моя тогда!

– Откуда я знаю, мне мать дала.

Учитель, с укоризной, посмотрел на обоих и задумчиво сказал:

– Проблема достаточно серьезная. Воровство. В свое время за такие
дела отрубали руки, садили на кол и даже кастрировали. Кастрировать
- это значит ампутировать тестисы. Хотя с другой стороны. Был
ли мальчик, может мальчика то и не было? Как доказать факт кражи.

– Зуб видел! – заорал Дюпин.

– Да-да, он терся у его парты, – сказал Зуб

Учитель задумался:

– Ну, это не свидетель. За такие показания Зуб без зубов может
остаться. Мне факты нужны, умники. Не знаю даже, как поступить.
Галиев дай посмотреть сто рублей, которые тебе якобы мать дала.

Галиев протянул Готову помятую сторублевку.

– Так, значит. Вы мужчины, а мужчины свои дела решают на поле
брани. Кто одержит победу, тот и получит свои законные сто рублей.
Бокс.

Готов толкнул Дюпина на Галиева. Галиев встретил соперника ударом
ноги в живот. Дюпин упал и ударился головой о батарею, но резко
встал и попытался провести удар кулаком Галиеву по лицу. Галиев
увернулся от первого удара, от второго он увернуться не успел.
Толпа вновь загалдела. Учитель, словно рефери, бегал вокруг драчунов,
тряся сторублевой купюрой: работаем, работаем, работаем, что как
мертвые. Дюпин, давай с разворота. Не спи, Галиев, через бедро
бросай. Ну-ну по корпусу… вали его, прижимай коленом.

– Директор! – крикнул один из наблюдателей.

Учитель схватил Дюпина с Галиевым за шиворот и заорал:

– Это что еще тут происходит?!! Вы где находитесь?!! Вы в своем
уме?!! А вот как раз и директор! Драку тут, понимаешь, устроили,
еле разнял.

– Обоих ко мне, – приказал Смирнов.

Готов потащил потрепанных взлохмаченных семиклассников в кабинет
директора.

– Удивительная история, Владимир Константинович. Я было, собрался
домой уходить, как вдруг слышу вопли на втором этаже. Сердце в
пятки. Думаю: не случилось ли чего. Пожар или того хуже. Прибегаю,
а эти идиоты башни друг другу сносят. Хорошо без убийства. Слава
тебе Господи, вовремя.

Ребята смотрели в пол. Готов отпустил их воротники и встал рядом
с директором.

– Чего дрались? – улыбаясь, спросил Смирнов.

– Галиев у меня сто рублей украл. Зубарев видел, как он в рюкзаке
шарился.

– Я не брал, – возразил Галиев.

– Брал! Че, я не знаю? Они щас у Готова.

– У Рудольфа Вениаминовича, – поправил директор, – давайте деньги,
разберемся.

Готов принял театральную позу, выражающую полное недоумение.

– У кого? У меня? Де-е-е-ньги? Ты чего мальчик, трататульки попутал?
Какие сто рублей?

– Но вы сами сказали…

– Что я сказал? Ты! Баран!

– Спокойнее, Рудольф Вениаминович, – попросил директор.

– Я не понял. Какие деньги? Э! Я фигею!

– Все видели, как вы у Галиева сто рублей взяли, – сказал Дюпин.

– Кто все? Нет, ты определенно гонишь.

– Отдайте сто рублей, – заныл Галиев, – мне мать на обед дала.

– Дорогой обед получается. Да подавись ты. На, в жопу их себе
засунь. Жлоб.

КВН

Завуч догнала Готова у входа в школу и, запыхавшись от быстрой
ходьбы, проговорила:

– Рудольф Вениаминович, у нас ребята… активисты школы… они хотели
бы организовать команду КВН. Во второй школе есть, в первой тоже,
у нас нет. Вы не согласились бы проконтролировать, что ли? Молодежь
не опытная в этом вопросе, а вы, говорят, в студенчестве в КВН
играли… Что вы на это скажите?

Готов развел руки в стороны и немного согнул колени:

– Опаньки! Надежда Ивановна, вы ли это говорите? Какой КВН? Мне
что, заняться больше нечем?

– А что тут такого?

– Ничего хорошего. Вы вообще представляете себе: я и этот вертеп.
Мы начинаем КВН, для чего… – до безобразия фальшиво пропел Готов.
– Нигде я в студенческие годы не играл, с детства терпеть не переваривал.

– Почему вы так негативно настроены? КВН - это же весело, и ребята
с инициативой выступили, надо поддержать.

– Надежда Ивановна, пускай они свою инициативу свернут трубочкой
и засунут… сами знаете куда. Не буду я этим заниматься! Не хочу
и не буду!

Судорожно топая по ступенькам крыльца, Готов заухал.

– Посмотрите КВН по телевизору, может, вам понравиться, – предложила
Сафронова.

– Я такое говно не смотрю.

– Мое дело предложить, ваше дело отказаться. Не хотите, как хотите.

Завуч вошла в школу. Готов ринулся за ней, крича и размахивая
руками:

– Да, не хочу! И не потому что мне лень или из принципа. Просто
это дебилизм. Вот, будут старшеклассники кривляться на сцене,
бегать и орать, как потерпевшие.

– Рудольф Вениаминович, мы закончили этот разговор.

– Разговор только начался и будет продолжаться. Знаете, что меня
больше всего бесит в КВН? Не знаете? Я скажу. Конкурс «Разминка»,
будь он не ладен. А еще когда после конкурса «Домашнее задание»
выходит вся команда и поет глупую несмешную песню. Традиция, понимаешь.
Или еще хлеще: «Приветствие». Ой, я сейчас заплачу. Пооригинальней
ничего нельзя придумать?

– Вот и придумайте, если есть идеи. Зачем напрасно воздух сотрясать.

– Когда говорю я, воздух в любом случае напрасно не сотрясается.
А вот если пернуть громко, тогда…

– Что вы такое говорите, – качая головой, возмутилась Сафронова.

– А что такое? Все естественное не без образа. Лучше послушайте,
какую я сценку измыслил.

– Так…

– Звучит марш Мендельсона. В свадебных нарядах выходят шесть человек
попарно. Слева два гея, по центру гетеросексуальная пара, справа
лесбиянки. Между пар шныряет Карлсон, который живет в подвале.
Его движения напоминают стробоскопический эффект. К Карлсону покатывает
«новый русский», с распальцовкой, в бордовом пиджаке и золотой
цепью на шее. «Новый русский» говорит: «А ты типа кто?», а пузан
с пропеллером отвечает: «Я, типа, Карлсон, который живет в подвале».
Гаснет свет, звучит вой сирены. Свет включают: все голые. Три
девушки стоят в ряд, широко расставив ноги, и держат за поводки
гавкающих и стоящих на четвереньках двух геев и одного гетеросексуала.
У голого Карлсона на шей золотая цепь, у обнаженного «нового русского»
на голове крутится пропеллер. Немая сцена. Девушки начинают визжать.
Ха ха ха!

– Вам лечиться надо, Рудольф Вениаминович.

– Вы не понимаете, это же смешно!

– Зря я к вам обратилась.

– Ой, ой, ой, можно подумать!

На уроке музыки

Вялая, томная атмосфера стояла в учительской.

Селезнева зевала, широко раскрыв рот. Житных и Ермакова шептались,
перебирая содержимое блестящего пакета с косметикой AVON. Школьный
психолог Холодова делала вид, что всецело преданна работе, листала
толстую книгу. Забегал трудовик Павел Семенович, хотел поздравить
завуча с днем рождения, но не застал.

Готов откинулся на спинку стула и смотрел в потолок.

– Ой, тоска а а, – провыл Готов.

– Что же вам тоскливо? – оторвалась от книги Холодова. Ее лицо
сделалось внимательным: наконец-то появился долгожданный собеседник.

– То и тоскливо, что тоска.

– Вы просто, Рудольф Вениаминович, так себя настроили, – с видом
знатока сказала Холодова.

Готов взял очки на вытянутую руку и посмотрел сквозь линзы на
школьного психолога, покачал головой, цокнул языком?

– Бедная вы наша, Аделаида Васильевна, совесть не замучила?

Холодова в недоумении захлопала глазами.

– Чем вы здесь занимаетесь? Я, например, историю преподаю. Вот
Алевтина Геннадьевна, царствие ей земное, математику. А вы? Непонятно.

– Я тоже преподаю и не меньше вашего, только…

– Ой не надо, не надо. Если б Макаренко узнал как вы тут преподаете,
держу пари он бы в гробешнике перевернулся, причем не только вокруг
своей оси, но и по разному. Думаете, никто не видит, с какой кислой
миной наш школьный психолог втирает кому не попадя, как прекрасен
этот мир. Большее на что вы способны – это провести бесполезный
тест на типы темперамента. Уму можно даться. Если человек тормоз
перестройки то и без теста видно, что он флегматик, а нытик сопливый
меланхолик.

– У вас завышенная самооценка, господин Готов, – парировала Холодова,
– это свойственно людям вашего типа.

– Какого типа? – ухмыльнувшись, сказал Готов. – Давайте приприте
сюда еще гороскоп, тайну имен. Психолог на сегодняшний день имеет
больше представления о всяких там фэн шуях и агни йогах, чем непосредственно
о психологии. Да, я не отрицаю психологию как науку. Когда-то
она бывает даже полезна, но только в совокупности с психиатрией,
для морально неустойчивых людей.

– Таких, как вы, – нашлась Холодова и обрадовалась находке.

– Что с вами разговаривать, – махнул рукой Готов, - ы ы ы, плакать
надо, а не смеяться. Тоже мне психолог.

В учительскую в слезах ворвалась преподаватель музыки Мышкина.
Тридцатилетняя, худая, некрасивая учительница села за свободный
стол и, закрыв лицо руками, зарыдала.

Женщины сбежались к ней. Гладили по голове, утешали. Рыдая, Мышкина
говорила обрывками фраз:

– Я не могу больше… я не вынесу… они монстры… они чудовища…

– Аня, Аня, что случилось? – засуетилась Холодова.

Мышкина проревелась и вытерла платком слезы. Всхлипывая и шмыгая
носом, она сказала:

– Я им по-человечески… встаньте, говорю, споем песню… а они: «пошла
ты со своими песнями» А Тужиков орет, как не знаю кто… Я что,
с ними драться должна? Они пластинки спрятали и ржут…

Мышкина вновь разрыдалась, уткнувшись в ладони. Холодова принесла
стул и села рядом. Селезнева включила электрический чайник.

– Аня, Анечка, успокойся, – утешала Холодова. – Сделай глубокий
вдох. Вот так… хорошо… вытри слезы.

Женщины выпили чаю с дешевым печеньем. Готов отказался. Он молча
слушал повествование Мышкиной о том, какие «чудовищные и бездарные
дети пошли нынче», какие они «циничные и наглые», что она, проучившаяся
три курса в консерватории, «достойна лучшей доли» и что раньше
ее приглашали флейтисткой в областной камерный оркестр.

Холодова монотонно бубнила: призывала к релаксации, убеждала Мышкину
взглянуть на вещи с другой стороны, постараться не думать о сизифово
педагогическом.

Готов издевательски произнес:

– Что вы опять околесицу несете, Аделаида Васильевна? Ну успокоите
вы ее, а что дальше? Точно ничего в психологии не понимаете. Такие
проблемы надо решать радикальными средствами.

– Что вы предлагаете? – с надеждой спросила Мышкина.

– Я ничего не предлагаю. Человек предлагает – я располагаю. А
располагаю я тем, что на моих уроках всегда тишина, спокойствие
и полное умиротворение. Спросите, как я этого добился? Отвечу.
Во-первых, надо быть твердым и уверенным в себе, малолетние подонки
это чувствуют. Во-вторых, необходимо научиться всегда четко аргументировать
сказанное, это нелегко, но возможно. В-третьих, особый подход
к воспитанию ребенка: тонкий баланс кнута и пряника. Ну, а в-четвертых,
разумеется личное обаяние, не без этого. Извините, конечно, дорогая
Анна Валерьевна, но ни в один пункт вы не вписываетесь. Печальная
правда жизни. Увы, к сожалению, льстить не могу, не приучен. Как
говорится: Станиславский мне друг, но Немирович-Данченко дороже.

– Вы хотите сказать, что это я плохая, а не они? – всхлипнула
Мышкина.

– Что вы, ей богу, как маленькая? Плохие – хорошие, черное – белое,
день – ночь, девственница – шлюха, ангел – олигарх. Поймите, это
дети! Детям можно все, они другие!!!

– Вы не были на моих уроках, – не согласилась Мышкина, – вы не
знаете, что там творится.

Готов подышал на стекла очков и протер:

– Я знаю, что там творится. Там творится типичная вакханалия,
которой потворствуете вы, любезная Анна Валерьевна. Хотите, я
поприсутствую на вашем уроке? Посмотрю, оценю обстановку. Если
посчитаю нужным, проведу с классом воспитательную беседу.

– Вы не придете, я вас знаю, – вмешалась хитроулыбчивая Ермакова,
– вы мне один раз уже кое-что обещали.

– Вероника Олеговна, – Готов бросил острый взгляд на молодую географичку,
– еще слово и я не совладаю с собой.

– Хотите? – вновь обратился к Мышкиной Готов.

– Допустим. В понедельник сможете? Четвертый урок.

– Легко.

В понедельник Готов, как и обещал, явился к четвертому уроку в
кабинет музыки.

Он сел за заднюю парту. Полпарты занимал искусно выполненный гелевой
ручкой рисунок: волосатая мошонка и толстый половой член наполовину
вошедший во влагалище. Мужское достоинство начиналось как бы ниоткуда,
а влагалище окружало изображение ног, ягодиц и части торса, с
пирсингом на пупке. Рядом размещалось дополнение: жирная стрелка
другого цвета (нарисованная детскими руками заточенными под ограниченное
количество предметов) указывала на торс, а надпись поясняла –
«это Мышкина».

В класс вошли ученики и расселись по местам. Складывалось впечатление,
что Готова для них не существует. Ведь он находится не у доски,
а в конце класса. Существенный фактор для модели поведения.

Сразу после звонка в класс заскочила Мышкина. Извинилась за опоздание
и отметила отсутствующих

– Где Шмелева и Иванян? – спросила у ребят учительница.

Класс, немного пошептавшись, дико заржал. Тупое стадо всегда стремится
опошлить отсутствие членов коллектива, особенно если они разнополые.

– Они заболели? – допытывалась Мышкина.

Смех усилился. Отдельные ученики выкрикивали:

– СПИДом!

– Сифаком!

– Трипаком!

Мышкина призвала к спокойствию:

– Тише, тише! Все разучили песню «Полюшко»?

Ученики зашелестели тетрадями, в которых записали, на прошлом
уроке, под диктовку Мышкиной слова песни.

– Все встали, – попросила преподаватель. – Почему вы никак не
можете запомнить, что петь надо стоя? Сабиров, встань тебя говорят…
что значит не хочу?.. Все стоят и ты встань… не дерзи, а то вылетишь
из класса… Сам уйдешь? Иди… я тебя не держу… До свидания…

Мышкина поставила в журнале «н» и села за пианино.

Учительница ловко пробежалась по клавишам худыми, длинными пальцами
и взяла аккорд:

– И и и…

Класс нестройно затянул:

                      Полюшко, поле.
                      Полюшко широко поле
                      Едут красной армии герои-и-и…

– Стоп, стоп, стоп, – прервала Мышкина. – Это что такое? Кто в
лес, кто по дрова. Ритма не чувствуете? У девушек лучше получается,
чем у ребят. И открываете рот пошире…

Школьники опять заржали.

К разговору о тупом стаде следует отметить, что любые намеки на
все оральное так же вызывают у стада всплеск положительных эмоций.

– Давайте «Рамштайн» включим, – попросил Краснов.

– Давайте без давайте, – отрезала Мышкина. – «Рамштайн» мы включать
не будем.

– Почему?

– Потому что его нет в программе.

– А если бы «Рамштайн» был в програме?

– Его бы там все равно не было, – резко сказала Мышкина.

– А если бы все-таки был? – не унимался любитель «нетрадиционных»
музыкальных жанров.

– Этого не может быть, потому что то, что ты слушаешь, это не
музыка, а издевательство.

– «Полюшко» ваше издевательство.

Часть класса поддержала бунтаря против образовательной системы.
Высказывались различные мнения:

– А что Металика – тоже дерьмо?

– Король и шут…

– Давайте тогда Джими Хендрикса слушать, блюз.

– Мы не хотим петь про героев Красной армии, мы не какие-нибудь
там уродские коммунисты.

У Мышкиной началась истерика. Доселе бледное лицо стало красным
как китайский флаг, мышцы на шее напряглись. Она закричала:

– Вы долго будете надо мной издеваться?!! Понять вы остолопы никак
не можете, у нас есть программа!!! Про грам ма!!!

Школьники не утихали. Готов вышел к доске и жестом попросил угомониться.
Так же жестом он указал Мышкиной на стул у пианино. Стало тише.

– Ребята, – торжественно сказал Готов, – здороваться со всеми
не буду, потому что здоровья желаю не всем, а приветствовать кого-то
по отдельности нет времени.

Он глянул в сторону Мышкиной и почесал подмышкой.

– У меня есть компромисс, – продолжил учитель, – давайте разучим
песню «Город золотой»… ну, помните там… под небом голубым есть
город золотой, с прозрачными воротами, тари тара та ти… Хороша
песня: еще не «Рамштайн», но уже и не «Полюшко».

– Мы не будем учить эту песню, – твердо отвергла предложение Мышкина.

– Но почему? – вместе с классом недоумевал Готов.

– Это рок. Это Гребенщиков.

– Не согласен. Музыка Франческо да Милано, слова, насколько мне
известно, не Гребенщикова… это все знают.

Мышкина стояла на своем:

– Как мы ее сможем исполнять, если этой песни нет в программе?
Ее не я придумала, а Дмитрий Борисович Кабалевский. И по программе
мы должны петь «Полюшко».

– А что изменится если немного отклониться от программы и вместо
банальных революционных песен разучить что-нибудь стоящее?

– Все у вас просто, Рудольф Вениаминович, а мне отчитываться о
проделанной работе. Что я скажу, когда меня спросят, чем я занимаюсь
на уроках?

Мышкина «прокололась», показала истинную личину. Не желание научить
движет этим педагогом, а страусиный рефлекс, только вместо головы
Мышкина прикрывает задницу.

Готов бросил презрительный взгляд на учительницу, встал в позу
Ленина на броневике и обратился к классу с речью:

– Музыкой, ребята, заниматься – не пуп царапать. Не так просто,
как кажется. Я сам талантливый музыкант и знаю, о чем говорю.

Он прошел вглубь класса.

– Но, к сожалению, отдельные личности, не буду говорить кто, полагают,
что к этому можно относиться тяп-ляп. Конечно, думают они, зачем
детей приобщать к прекрасному, они же будущее быдло. Винтики системы.
Рабы. Мясо. Меньше знают, крепче спят, не задают лишних вопросов.
Я с этим не согласен. Доколе мы должны терпеть издевательства
над личностью! По телевизору одну херню кажут! А посмотрите, какие
у них особняки. А на каких они машинах ездят. А вино какое пьют.
А я? Палец о палец не ударили, а туда же, посмотрите, мол, на
меня, какая я звезда. Не звезда ты, а… Сказал бы я, кто.

Закончив, Готов закрыл глаза, видимо, ожидая аплодисментов, но
услышал только шмыганье носов и скрип парт. Он приблизился к Мышкиной
и шепнул на ухо. Та привычно прошлась по клавишам и взяла аккорд.
Готов фальшиво, но громко запел:

                           Полюшко, поле,
                           Полюшко широко поле…

(Продолжение следует)