Проза

Начало

Продолжение

Глава восьмая

Лучи восходящего солнца разогнали облака – мир стал снова цветным,
только во все был подмешан нежный оттенок утра. И как всегда
перемена эта показалась чудесной, невероятной. Перед ними
лежало большое поле с перелесками, стогами и сиреневыми
макушками деревьев, торчащими прямо из земли. Там, наверно, река
или овраг, сказал Андрей. Они вышли из машины и тут же
запрыгнули назад, оказавшись по пояс в росистой траве. Красные
стога вдалеке отбрасывали еще синюю, прохладную тень, между
ними висела лиловая дымка, по земле стался белый туман. В
воздухе стояла влажная тишина, вот-вот готовая пролиться
стрекотом насекомых. Роса была, как молоко, она сливалась ближе к
стогам в сплошное белое озеро, пропадавшее под золотистым
краем тумана. Вдалеке поднялась стая птиц, полетела над землей,
перевиваясь веретеном и пропадая в собственном блеске.

– Если есть стога, где-то есть и дорога, – сказал Андрей.

Не успели они тронуться, как впереди с электрическим всполохом
взлетел выводок куропаток. Значит, они все время сидели здесь, в
десяти шагах от грузовика. Андрей высунулся в окно, провожая
их глазами. Похожие в лучах зари не летящие шаровые молнии,
куропатки, расправив дугой крылья, на бреющем полете
стремительно ушли за край поля.

Вскоре они нашли дорогу и стали решать, в какую сторону направиться.
Вспомнили, что когда позавчера вечером покидали монастырь,
солнце было сзади, значит нужно и сейчас ехать так, чтобы
оно светило в спину. Однако минут через пять дорога повернула,
и солнце было уже справа. Саня с беспокойством поглядывал
на Андрея, но тот невозмутимо смотрел вперед.

Через полчаса пути он сказал:

– Надо было, наверное, ехать в обратную сторону.

– Так что, разворачиваемся? – спросил Саня.

– Да нет, поехали вперед: куда-нибудь выедем.

Пошли перелески пореже, заросшие в нижнем ярусе черемухой, рябиной,
волчьей ягодой. Некошеные луга пестрели цветами, горящие на
солнце насекомые совершали свой целенаправленный полет в
отличие от хаотично летящего такого же светящегося пуха.
Становилось жарко. Места здесь были сухие, стали попадаться
одинокие сосенки. Неожиданно они выехали на асфальт. Узкая дорога
извивалась и пропадала в тенисто-солнечном березняке.
Ласковые, манящие зайчики танцевали на ее полотне.

– Куда теперь? – спросил Саня, сложив руки на руль и глядя на Андрея.

– Налево, – указал тот подбородком.

Не прошло и пяти минут, как они проехали мимо ворот какого-то дома отдыха.

– Не понимаю… – бормотал Борисыч. – Не может быть…

Андрей тоже озирался с недоумением. По сторонам дороги, в лесу,
начали мелькать веселые домики заброшенных лагерей и
пансионатов. Кое-где за забором бегали дети, прогуливались взрослые в
бейсболках и шортах, очевидно, отдыхающие, – значит,
некоторые из них были обитаемы. На дороге им встретился сбившийся на
обочину отряд детей, управляемый двумя толстыми женщинами в
панамах с красными флажками в руках. А когда они свернули
на широкое шоссе и въехали под сень корабельного бора,
сомнений уже не оставалось:

– Краснолучье! – проговорил Борисыч, но Андрей и без него узнал
знакомые с детства места: это был местный курорт на берегу реки,
вернее, в ее излучине.

– Не понимаю! – продолжал недоумевать Борисыч. – Мы же были по ту
сторону Кутерьминского тракта, его не пересекали. Как мы могли
здесь оказаться?

– Ночью в дыму, наверно, переехали, – сказал Андрей.

– Та деревня совсем в другой стороне от него находится.

– Почему ты решил, что она в другой стороне – мы прежде, чем в нее
попасть, сколько плутали? Может она рядом с трактом и стоит.
Ветер и дым как раз в эту сторону были – мы просто
крутанулись ночью и все.

– Я что совсем!.. Как бы я не заметил, что через трассу переехал?

– Ночью всякое бывает… Как тебе глаза привиделись?

Борисыч молча согласился, задумался.

Однако вместо досады оттого, что опять сбились с пути, они
чувствовали прилив каких-то ожиданий. Весь бор был пронизан под
разными углами голубыми, словно пар, лучами. Там горели среди
глубокой хвойной тени горячим, белым огнем то похожие на паркет
заросли папоротника, то золотой, чешуйчатый ствол, то
красный муравейник, то тропинка пересеченная стесанными корнями и
усыпанная сухими иголками и шишками. По их лицам, рукам,
коленям бежала веселая рябь от простертых над дорогой лап.
Впереди они увидели идущих краем леса по одной из тропинок
загорелых девушек в цветастых юбках-разлетайках, с воткнутыми в
волосы солнцезащитными очками, с пляжными сумками через
плечо. От их упругих, точеных ног, рук, гибких голых спин и шей
веяло здоровьем, полнотой жизни. Хотелось так же – молодым,
загорелым, счастливым – идти рядом с ними. Борисыч сразу
вспомнил, сколько у него денег, но, взглянув на Андрея,
подумал: да-а с этим не разгуляешься. «Хотя кто он мне: брат, сват?
Дам ему десять процентов – потом. Как договаривались:
договор был о прибыли с пушнины, значит, на баксы он не
распространяется», – решил Борисыч.

Андрей чувствовал примерно то же, но думал о другом. Как быстро,
размышлял он, все перевернулось. Все, что случилось вчера, все
разговоры и откровения, бывшие между ними, кажутся теперь
шелухой – чем-то ненастоящим, ненужным, далеким и
неинтересным. А важным представляется вот это счастье тела – и то, что
жизнь не кончена и еще полна радостей. А может, действительно
он все преувеличивает – и в них, в этих радостях, и есть
главный смысл бытия. В конце концов, все так живут.

Борисыч предложил съездить искупаться на реку, но прежде они заехали
в деревенский магазин, купили сыр и вино на завтрак. Потом
спустились по головокружительной прорытой в обрыве дороге в
пойму и заливными лугами доехали до уремы. Вековые ивы
отстояли здесь друг от друга на десятки метров, через этот
солнечный лес по накатанной глинистой дороге домчались до
ослепительно белого пляжа. Машину поставили под ивой у края
берегового уступа, сами расположились на холодном, мелком песке,
перемешанном с мягкими кусочками ила, обломками коры, веточек,
белых ракушек, – всем тем мусором, что выносит река. Сама
она, сверкающая рябью, зеленовато-стальная, на середине
голубая, у берегов золотисто-зеленая, слепящая зайчиками и манящая
прохладной тенью глубины, ласково плескала, омывая
зеркальный песок, исчерченный кривыми линиями пены, щепок, блестящей
угольной пыли и тины.

Они разделись и, не спеша, наслаждаясь каждым шагом – после двух
дней в ботинках, – по мелкому, горячему – холодному в глубине
песку, спустились к реке. Пляж уже начал заполняться редкими
отдыхающими. Постояли, глядя на свои запыленные,
мертвенно-бледные сквозь зеленоватую воду ноги и цветастые трусы до
колен, посмотрели на пляжников…

– Ну и видок у нас, – сказал Борисыч, трогая трехдневную щетину.

Вода была теплее песка. Вошли в реку, совсем не почувствовав
перехода из одной стихии в другую. Брассом доплыли до середины.
Выныривая, видели сквозь стекающую с головы воду другой берег,
заваленный бревнами, белый бакен, безоблачное небо, а с
каждым нырком – мутно-зеленую толщу, с взвешенными частицами,
коричневую в глубине. Их ноги касались холодных струй.

Перевернулись на спину и погребли, выбрасывая руки, по течению.
Борисыч то и дело с беспокойством поглядывал на берег, где
остались вещи и машина. Их сносило все дальше. «Не пора ли
назад?» – сказал Саня. Андрей повернул к берегу.

Вернувшись к машине, он вставил зеркальце между ветками, чтобы
побриться. У Сани была заводная бритва. Потом сели на
разостланном одеяле в прозрачной тени ивы завтракать – оба, с мокрыми
волосами и высыхающими каплями на теле. Ели с большим
аппетитом. После завтрака Саня закурил.

– А не так плохо жить, – сказал он, глядя на двух пляжниц,
расстегнувших купальники неподалеку от них.

– Это в тебе Он говорит, – сказал Андрей с улыбкой.

– Да ладно! Теперь ни чихни, ни перни – все Он будет!

Подлетела черная, большая оса, Борисыч отшатнулся, отмахиваясь и
подул на нее дымом, – она стремительно сделала круг и
вернулась. Замедлила полет, раскачиваясь в воздухе, села у корней
ивы. Песок там заканчивался, начиналась твердая глина. Заползла
в норку, отбросила задними лапками песчинки, выползла задом
и снова заползла. Оба друга наблюдали за ней.

– Я сначала тоже сомневался, – сказал Андрей, переворачиваясь
обратно с живота на бок, – пока не прочел про сверчков. Так вот,
эта оса, или другая такая же – названия не помню, – ловит
сверчка, жалит его, но не убивает, а только парализует своим
ядом и тащит в норку. Там она откладывает на него, живого еще,
яйцо. Потом из яйца выводится личинка, которая начинает
сверчка поедать. Личинка растет и все глубже вгрызается в
сверчка, однако тот не умирает, он все чувствует и шевелит в
своем насекомом отчаянии усами. Таким образом, личинка на долгие
дни и недели обеспечена свежей пищей – ведь сверчок живой,
следовательно, не протухает. Представь тысячи – нет: сотни
тысяч съеденных наполовину сверчков, шевелящих усами в
подземных норках! Чем не божественный промысл! И это не
единственный пример – их море. Но мы ничего не хотим знать, к тому же
от нас скрывают, а с детства вдалбливают сказки про
трудолюбивых пчел и муравьев…

– Сверчки такие мерзкие, – перебил вдруг Борисыч. – Как тараканы,
только с ногами, как у кузнечиков. И стрекочут мерзко – если
заведется дома, то хрен заснешь. – Он уже не верил Андрею и
слушал в полуха. – Пойду пройдусь, – сказал он и молодцевато
вскочил на корточки, но тут же неуклюже повалился назад.

Он направился к двум девушкам, чьи коричневые спины уже начали
лосниться от пота. На них виднелся розовый, шелушащийся след от
ремешка и застежки. При его приближении пляжницы выгнулись и,
поддерживая бюстгальтер на груди, пытались застегнуть его
на спине. После безуспешной попытки, опустились и уткнулись в
книжки. Борисыч подошел, присел перед ними. Они мельком
взглянули на него. Он что-то сказал, но у девушек был такой
вид, что выйди сейчас река из берегов, они и то не оторвались
бы от чтения. Борисыч провел пальцем по плечу одной из них, и
та вдруг разразилась ругательствами, некоторые долетели до
Андрея. Борисыч что-то пожелал напоследок и, улыбаясь, пошел
назад. А девушки еще некоторое время гневно смотрели ему
вслед.

– Ну, как прогулка? – спросил Андрей.

– Нормально, – сказал Борисыч, почесывая наколку на плече. – Я, что
заметил: они тут все пиво и минералку хлещут. Надо будет
заехать в какой-нибудь дом отдыха, поспрошать бутылки, – может,
есть смысл здесь задержаться.

– У тебя же теперь денег куры не клюют, – напомнил Андрей.

– Денег никогда много не бывает, – назидательно поднял палец Саня.

Они доехали до первого указателя «База отдыха ООО Химреагенты» – на
щите была изображена реторта на фоне дымящих труб, – однако
Борисыч выбрал объездную дорогу и въехал в открытые задние
ворота. Они попали на хозяйственный двор – и сразу в гущу
событий.

Обесцвеченная дородная дама в золотом сверкающем, как доспехи,
брючном костюме, выставив огромный зад, колотила батоном колбасы
щуплого мужичонку в розовой летней кепке и коричневом мятом
пиджаке. Тот закрывался руками, вжимал голову в плечи,
пытаясь вырваться из-под града ударов. Наконец, ему удалось
увернуться, он отбежал на безопасное расстояние и сменил бег на
исполненную достоинства походку. На крыльцо с дверью,
затянутой ржавой сеткой вышли несколько поварих в желтых фартуках.
Амазонка тоже остановилась и, тяжело дыша, погрозила ему
колбасой:

– Я тебя укормлю, блядь такая!

– Пидораска ебаная, – пробормотал мужичок, проходя мимо Сани с Андреем.

– Ишь, хитромудрый какой! – Женщина, видимо, почувствовала
потребность объяснить происходящее двум случайным свидетелям. – Ключ
к холодильнику подобрал – колбаски захотелось! Я тебя
укормлю, если еще тут появишься!.. – Она снова погрозила своим
грозным оружием.

Мужик дошел до ворот, обернулся, выставил согнутую в локте руку:

– На пососи!

Дама сделал несколько устрашающих шагов в его сторону – он быстро
выбежал за ворота и больше не возвращался.

Помахивая колбасой, воительница пошла, было, назад к крыльцу, но
повернулась к друзьям. Несмотря на всю ее неустрашимость, в ней
чувствовалась временами какая-то растерянность: она то и
дело застывала в нерешительности, словно не зная, что дальше
сказать или сделать.

– Вам чего? – спросила она по инерции сердито.

– Мамуля, – галантно выступил вперед Борисыч. – Наша фирма скупает у
населения стеклобутылку. Если у вас есть «чебурашка»,
«четушка», «водочная» или «ноль тридцать три», мы готовы
приобрести у вас по сходной цене…

– Чего? – переспросила дама, наморщив напряженно лоб.

– Бутылки покупаем – цены высокие! – пояснил Борисыч.

Она посмотрела на них, что-то соображая и постукивая колбасой по
широкому бедру.

– Обождите, – сказала амазонка и направилась к крыльцу, выпятив зад
и глядя себе под ноги.

Через минуту она вышла уже без колбасы и крикнула им:

– Ну, пойдемте ко мне в офис – там поговорим.

Андрей с Борисычем переглянулись и последовали за ней.

Через кухню и столовую, где накрывали к обеду, они прошли в главный
корпус. Там женщина ключом отперла обитую деревом дверь, и
они оказались в комнате с письменным столом, вентилятором и
несгораемым шкафом. На столе лежали какие-то документы, а так
же несколько путевок. Она села и растерянно посмотрела на
двух друзей, потом передвинула бумаги, поменяв их местами.

– Садитесь, парни, – пригласила она, навалившись локтями на стол и
постукивая по нему ручкой. – Бутылки мы вам организуем, это я
вам обещаю. Чего-чего, а этого добра у нас выше крыши… – в
ее тоне послышалась недомолвка, в которой скрывалось
какое-то условие.

Борисыч заерзал на стуле.

– А что такое? – спросил он, чтобы облегчить ей подступ.

– Машина у нас сломалась, не на чем продукты из города привезти.
Если выручите дня на три, пока ее подшаманят, я вам все по
высшему тарифу оформлю. Плюс эксплуатация транспортного
средства, и бутылками загружу под завязку. Комната, питание – все
бесплатно. Договорились?

Андрей посмотрел на Борисыча, но тот не взглянул на него.

– А колесо у вас есть, где отремонтировать?

– Наркисыч вам все отремонтирывает.

Директриса попросила показать документы. Андрей передал через
Борисыча пенсионное удостоверение. Увидев его на фотографии в
форме, дама расплылась в обворожительной улыбке:

– У нас тут пертурбация: сторожа выгнала. Колбаски захотел котяра!
Может, посторожите, пока нового подыщу. Хорошо?

– Ну, что?.. – повернулся к нему Борисыч.

Андрей улыбнулся в пол:

– Хорошо. Надо же койко-место отрабатывать.

– Ну, вот и красота! Я вас, парни, как временно оформленных устрою,
хорэ?..

Борисыча после обеда услали с экспедитором в город. Андрей пошел
побродить по дому отдыха: его рабочий день, точнее, ночь
начиналась в девять вечера.

Пансионат расположился в бору, который обрывался головокружительной
крутизной, река здесь подходила к самому береговому уступу.
Железная многоярусная лестница спускалась на пляж, там
сейчас было людно. Но Андрей пошел вдоль обрыва, обходя падающие
сосны и трещины в тропинке. Дорогу ему преградил забор,
сетка в нем была прорвана, и он без труда продолжил путь. Так он
шел довольно долго мимо брошенных лагерей и турбаз,
преодолевая их поваленные ограждения. Что-то неизъяснимо влекло его
вперед, – возможно, тоска по безвозвратно утраченному, к
которой сейчас примешалась еще грусть запустения.

Места эти были ему хорошо знакомы с детства. Запах горячей хвои;
чешуйчатые, золотые сосны; осыпи желтых игл; далекая музыка в
бору; проплывающие рубки пароходов с мачтами и флажками (река
снова ушла от старого берега и были видны только надстройки
судов, проходивших по ней), – казалось, белоснежный особняк
ползет по ярко-зеленому лугу, – все это вдруг напомнило
время, проведенное в пионерских лагерях. Андрей сел у края
обрыва на обросшем корой корне висящей над бездной сосны. На
него нахлынули воспоминания детства: первый поцелуй девочки (не
той, в которую был влюблен) и первый стакан вина в
деревенской пивнушке (первая тошнота с головной болью), и упоение
собой и жизнью, которое должно, как тогда казалось,
становиться все сильнее… А не должно – не стало. Эти образы утишили
боль, Андрей словно погрузился в дрему, приятный холодок
пробегал между лопатками, его всего охватывал прилив зябкого
онемения. Огромный шар багрово-розового, дымного, не слепящего
уже, солнца повис над лесистым горизонтом с синими дымками
городских труб. Он поднялся и решил пройти еще немного вперед.

Перешагнул два или три забора и вдруг остановился как вкопанный, он
узнавал и не узнавал это место. «Нет!.. – проговорил Андрей.
– Слишком невероятно…» Но вот камера хранения… дальше
корпус – какое все маленькое и неказистое… И даже стол в кустах,
где он, глотая слезы, писал первое в жизни письмо,
состоявшее всего из одной фразы: «Мама приижай» – сквозь него
проросла трава, он облез, но все еще жив. Только все пришло в
запустение, заросло пыреем и осотом. Краска с заколоченных
деревянных корпусов осыпалась, щиты с горнистами и барабанщиками
упали, Да это – тот самый пионерлагерь, – будто кто-то на
мгновение сжал его сердце и горло нежной, сильной рукой. Андрей
вспоминал более поздние годы в других лагерях, а про него и
думать забыл. Вот и та аллея… (Он брел по колено в траве,
как по лугу.) И беседка, где они сидели с мамой, и он поедал
соленые от слез груши. Наполовину развалилась, но еще стоит.
Через неделю родители погибли, а Андрея оставили еще на
месяц в лагере. Когда дед забирал его, то сказал, что папа с
мамой надолго уехали. Правду от него скрывали целый год. Но он
все равно почувствовал неладное: потому что вещи родителей
переехали к старикам вместе с ним, и бабушка часто без
причины заливалась слезами, а дед на нее цыкал. Только через год
они признались, что мама с папой не приедут уже никогда… У
Андрея страшно защипало в носу – он вскочил и пошел прочь от
беседки, словно стараясь убежать от того страшного горя,
вырвавшегося из каких-то глубин, словно не было сорока
притупляющих лет…

На выходе из лагеря Андрей поднял глаза и испытал нечто похожее на
испуг: на него в упор смотрел назнакомец. Тот сидел на
перилах жилого когда-то корпуса с книгой на коленях, опершись
спиной на столбик, поддерживающий навес, и ковырял в носу.
Андрей никак не ожидал здесь кого-нибудь встретить. Человек
уставился на него с какой-то сосредоточенной рассеянностью,
сдвинул сердито брови, при этом скроил значительно-идиотскую
мину, – по всей вероятности, мысли его были где-то далеко.
Напоминал он желчного ангела, с поредевшей кудрявой шевелюрой.
Видимо, он не очень обрадовался появлению постороннего. Андрей
тоже никого не хотел видеть, поэтому развернулся и пошел
назад. В дом отдыха он вернулся той же дорогой, которой
покинул его.

После ужина он отправился с Верой Киприяновной, как звали
директрису, знакомиться с «объектом». Она повела его по задворкам, в
числе прочего показала гараж. В одном из боксов стоял их
грузовик, Андрей не видел Борисыча с тех пор, как тот уехал в
город. Вера Киприяновна вела себя загадочно-нерешительно:
говорила с заминкой, растягивала слова, опускала глаза. Дала ему
фонарик, ключи от сторожки и игриво погрозила пальцем,
чтобы он никого сюда не приводил. На прощанье улыбнулась через
плечо: я приду проверю…

Андрей вернулся в отведенный им на двоих с Борисычем номер и застал
там теплую компанию. За столом сидели сам Борисыч,
экспедитор Володя, с которым тот ездил в город, и две поварихи.
Володя с самого начала показался Андрею бестолковым: он все время
молчал и улыбался. У него были, большие уши, круглое,
веснушчатое лицо. Все были уже пьяны, веселье шло полным ходом.
Борисыч сообщил, что они разогреваются перед танцами.

– Иди садись, Сергеич, – пригласил он широким жестом.

– Нет, спасибо – я на работе, – сказал Андрей, протискиваясь к своей
сумке.

– Какая работа, майор! Пропусти соточку, а потом пойдешь спать в
свою халабуду! – не унимался Борисыч.

Даже Володя открыл рот и пробубнил что-то вроде:

– Ты что, закодированный? Сейчас раскодируем.

Одна повариха визгливо захихикала, а другая исподлобья серьезно
посмотрела на Андрея. Он достал куртку, извинился и вышел из
номера.

Танцы, на которые собирался Борисыч со своими новыми знакомыми,
отменили. Публика сначала толпилась у танцплощадки, а потом
разбрелась гулять по бору. Но Сани с компанией там не было.
Когда совсем стемнело, Андрей решил еще раз обойти территорию
базы. На хоздворе в кромешной темноте он заметил человека, в
светлой рубашке, выносившего что-то из двери кухни, той
самой, через которую их сегодня провела Вера Киприяновна. Андрей
осветил его фонариком и крикнул:

– Стой! Стрелять буду!

Человек замер с большой алюминиевой кастрюлей в руках. Им оказался
никто иной, как экспедитор Володя.

– Что несешь? – спросил Андрей.

– Кастрюлю, – тупо, с пьяным безучастием ответил Володя, слегка
покачиваясь.

– Что в кастрюле? – продолжал допрос майор.

– Ничего… – Однако было видно, что кастрюля тяжелая.

– Я же вижу, что-то есть. Ну-ка открой.

Володя поставил кастрюлю на ступеньку и снял крышку. Андрей посветил внутрь.

– Котлеты… – удивился Володя. Кастрюля была на треть наполнена
жареными котлетами.

– Зачем тебе столько? От одной можно не проснуться.

– На закусь, там толпа большая…

– А как ты на кухню попал? – Андрей посветил на дверь: замок был целый.

– Ключ Киприяновна дала. – И Володя показал связку ключей с печатью,
такую же Андрей видел у директрисы.

– Ага… – протянул майор. – Что ж ты сразу не сказал?

Володя только пожал плечами. Андрей, однако, поверил не до конца и
пошел проводить его. Они поднялись на третий этаж. По дороге
Андрей спросил, где Борисыч. Оказывается, он тоже был там. А
кто еще? Да кто, отдыхающие…

Володя подошел к одной из дверей, за которой гремела музыка и слышны
были нестройные голоса – особенно один: бархатистый
баритон, который урчал и самодовольно перекатывался. Экспедитор
поставил кастрюлю днищем на ручку, надавил, толкнул животом –
дверь распахнулась, и они оказались в большой комнате,
казавшейся тесной из-за скопления народа.

В номер набилось человек двадцать, дым стоял коромыслом. Сидели на
кроватях, на тумбочках, на принесенной откуда-то доске,
которую положили на стулья. За столом, вернее, за двумя
составленными вместе столами, председательствовал человек в очках и
тенниске, с большим, пещеристым носом и лысиной, обрамленной
остатками эйнштейновской шевелюры. Причем лысина и лоб у
него были желтые, а щеки, нос и подбородок –
воспаленно-красными. Рядом с ним сидела Вера Киприяновна в своем неизменном
золотом костюме.

– А мы сейчас свои танцы устроим, – прокричала она пьяным голосом и
пролила на себя рюмку с водкой. Рюмки были только у нее и
лысого Эйнштейна, остальные пили из стаканов и кружек.

– Вот и наш кормилец! – воскликнул председатель, баритон принадлежал
ему. Володя грохнул кастрюлю посреди стола, и к ней
устремился десяток рук, вооруженных вилками, ложками, ножами, а так
же невооруженных.

– Самыми удачными бывают импровизированные пьянки, – кричал
председатель, пытаясь упорядочить раздачу котлет. – Когда заранее
готовишься, обычно ничего не выходит, потому что «гормон
счастья» расходуется на ожидание…

– Attention, attention!.. – закричал маленький человечек с козлиной
бородой, сальными патлами и вытянутой вперед шеей. Он
соскочил с тумбочки, но от этого стал еще меньше. – Завтра на
нашем пляже мы влепим пощечину общественному вкусу! Во сколько,
Сева? – Все на мгновение умолкли и посмотрели на кудрявого,
остролицего подростка лет сорока. Тот с загадочной улыбкой
поднялся, откашлялся и, глядя в свою тарелку, сказал:

– Вечно ты, Максимов, все переврешь! Во-первых, не пощечину, а пинок
под яйца…

– Wоw! – воскликнула одна из девушек, и все снова загалдели,
раздался смех.

– А потом, не на нашем, а на большом пляже – при стечение, так
сказать… – возвысил голос Сева и снова откашлялся.

– Во сколько, Сева? – закричали девушки.

– Это, как проснемся, – сказал Сева с полупоклоном и сел.

– За тебя и за твою невесту, Сева, – закричали сразу несколько голосов.

– Гойко! – картаво гаркнул ражий толстяк, с пышной гривой.

Сева снова поднялся, а вместе с ним девушка, сидевшая рядом. Он
обнял ее, и они слились в долгом поцелуе, засунув друг другу
языки в рот.

– Wоw! – закричали несколько девушек.

Андрей высматривал Борисыча, но так и не увидел его, собрался уже
уходить, когда председательствующий помахал ему рукой:

– Идите сюда поближе, я хочу с вами познакомиться. Ваш друг про вас
много рассказывал.

– Где он? – спросил Андрей.

– Кажется, там, – указал председатель в угол, где стоял телевизор.

Андрей заглянул и увидел знакомые ботинки.

– Я на работе, – сказал Андрей. Он изучал проход, ведущий к
Борисычу. Все было заставлено и перегорожено сидящими гостями.

– Сегодня ничего не украдут, – крикнул опять баритон. – Вот и
начальник ваш здесь… Скажи ему, Киприяновна.

– Ну-ка… садись! – вытаращила директриса стеклянные глаза.

– Пропустите человека, – приказал председательствующий, и гости
начали вставать, отодвигаться.

Андрей протиснулся к Борисычу, и потряс его за плечо. Саня лишь
промычал что-то в ответ, он спал за телевизором, подложив чью-то
сумку под голову.

– Не трогайте его: видите, как он хорошо устроился – пусть отдыхает.
Идите садитесь,– сказал председатель, освобождая рядом с
собой стул. – Все равно назад уже не выберетесь.

Андрей оглянулся: проход был снова загорожен. Вдруг его пронизал
нежный разряд темно-синих, серьезных глаз: на другом конце
стола сидела вытянувшись, как школьница и не спускала с него
взгляда красивая женщина с пышной гривой черных волос.

– Полчаса посидите – от вас не убудет, – продолжал зазывать
бархатистый голос – и Андрей уступил.

– Самуил, – представился сосед.

– Что тут? свадьба? – спросил Андрей, чувствуя себя именинником.

– А… нет, – наклонился к нему Самуил, наливая водки в стакан.

– Я не пью, – крикнул Андрей, приходилось кричать, чтобы быть услышанным.

– Я тоже. Но люблю шумные компании, в нашем возрасте хочется
побольше жизни. Может, минералки? – От минеральной воды Андрей не
отказался.

– Кто это? – обвел он жестом толпу.

– Пишущая братия, «платиновые перья», лауреаты одноименного
конкурса: редакторы газет, каналов, журналисты, дискжокеи. Собрались
здесь на семинар, и за одно помолвку Севы и Юлии отмечают.

– Вы тоже журналист? – спросил с преувеличенным интересом Андрей, он
был словно обожжен нежным огнем синих, что-то знающих про
него глаз, на которые постоянно теперь натыкался его взгляд.

– Я? Нет. Служитель циркуля и реторты, а здесь оказался как скромный
член соучредителей. Нас тоже не забыли. Наш губернатор,
видите ли, покровительствует десятой музе…

– Да, я знаю. С ее помощью он задушил все честное в городе, –
посмотрел Андрей на Самуила, чтобы затем снова встретиться с
вкрадчивым взглядом незнакомки.

– Да, борьба была, но не с честным противником, а с такими же – за
власть, – проговорил, подумав, Самуил. – Так что честные люди
тут не пострадали.

– Но какими средствами она велась! Одно это развратило тысячи умов и
убило последнюю веру в справедливость.

– Были, были перехлесты в пылу схватки, – усмехнулся Самуил,
поправляя очки двумя пальцами за углы оправы. – Но здесь нет
генералов той чернильной войны: одни рядовые. Разве что вон тот с
поросячьей ряшкой: звезда телеэкрана. Ведет «Политический
смыв»… или «слив» – не помню точно.

– Который?

– Вон тот – напротив. Рядом с девушкой, в бордовом платье. Сейчас
раскроет рот, и вы его сразу же узнаете по поросячьей
хрипотце.

– Я не смотрю телевизор, – сказал Андрей, разглядывая соседа
прекрасной незнакомки. Это и, в самом деле, был поросенок, в
темно-синем спортивном костюме, в белоснежной футболке, с жирными,
красными губами, стрижкой «площадка» и заплывшими глазками,
которые он масляно заводил на девушку.

– А кто эта девушка? – спросил безразлично Андрей.

– Журналистка из тех, что «грудью широкую, светлую дорогу проложил
себе» – или только пытается это сделать. Надо отдать должное,
что у нее все для этого есть, только спешит уж очень…

– Что значит: спешит?..

– «И жить и чувствовать спешит»…Природа верх берет, поэтому нет
решительного успеха… Хотя кто сейчас не спешит?

– А Сева чем занимается? – решил переменить предмет обсуждения Андрей.

– Рекламой, но гонора, как у Чайльд-Гарольда. А вон тот, толстый, с
пышной шевелюрой, известный беллетрист, sex-writer Самков,
автор скандального романа «Похождения Вагины». Осужден как
порнографический (роман, разумеется), и стал бестселлером у
нашей читающей публики. Здесь получил приз за рубрику
«Сальности» в «Губернских свежестях»: сочиняет исповеди от имени
извращенцев и выдает за письма читателей. Сейчас пишет
концептуальную прозу, но выходит все то же…

– А зачем вы мне, незнакомому человеку, все это рассказываете? –
спросил Андрей, посмотрев в упор на Самуила.

– Не знаю… – тот снова взялся за очки. – От вас веет какой-то…
неиспорченностью: способны еще возмущаться чем-то. Тем более, в
политике. Я всегда говорил: в армии наше спасение: там не
затронутые гниением силы…

– Нет, в другом месте… – успел произнести Андрей – в следующий
мгновение из-за стола с грохотом, размахнувшись, отчего чуть не
упал, поднялся белокурый красавец, с голубыми глазами, сейчас
осоловелыми, розовыми от множества красных прожилок. Он
выпрямился, поднял кружку и сказал, протягивая ее в сторону
невесты:

– Сева, что хочу сказать… – Все решили, что это тост, и тоже взялись
за стаканы. – Сева, я твою первую жену петрушил, вторую
петрушил – и эту буду петрушить!.. – Он поставил кружку,
перешагнул через скамейку и направился к двери – повисла неловкая
пауза, невеста опустила глаза, Сева глупо улыбался, – там
блондин оглянулся, рявкнул: – А будет четвертая – и четвертую
выебу! – и вышел.

– Ну, ты, Шкворень, мудак! – взвился со своего места Сева и
попытался выбраться из-за стола, но его удержали.

– Это уже не в первый раз! – послышался чей-то возмущенный голос. –
Не надо его вообще приглашать!

– Что не в первый раз? – съехидничал кто-то.

– Сева, не бери в голову, – успокаивал разошедшегося жениха,
маленький бородач, который объявил о намеченной на завтра «пощечине
общественному вкусу».

– Ничего страшного, – прокомментировал Самуил. – Завтра они снова
будут друзьями, я имею в виду Севу и Шкворня. Это псевдоним –
Иван Шкворень, настоящая фамилия – Швеллер, наш певец
застоя. Пишет такую дрянь, что уши вянут, однако имеет успех у
женщин,что, в принципе, закономерно. А тот маленький, который
Севу утешает, – настоящий скорпион нашей оппозиционной
прессы…

– А что, есть такая? – Андрей с интересом рассматривал бородатого
карлика.

– Оставили одну газетенку на развод. Оппозиция его величества. Но
ему на перо лучше не попадаться: вываляет в грязи – потом не
отмоешься. А ведь добрейшая душа, мухи не обидит, пока
чернильница от него далеко. И, знаете, губернатор к его критике
прислушивается: не один уже нерадивый руководитель поплатился…

– Он-то мне и нужен, – сказал Андрей. – Как бы с ним переговорить?

– Ничего проще… Макс! – крикнул председатель через стол, – можно
тебя на минутку. Вот человек хочет с тобой познакомиться.

Макс с готовностью кивнул и со своим стаканом стал пробираться к
ним, был он уже порядочно пьян, как, впрочем, и все здесь.

– Макс, у моего друга к тебе дело. Выслушай его и по возможности
помоги. Я вас покину ненадолго. – И Самуил пошел тем же путем,
что Макс, только в обратном направлении.

– Может, выйдем на балкон покурим? – предложил скорпион с пьяной
заминкой и улыбкой. Они вышли в черноту летней ночи:
оказывается, еще были чистый воздух и прохлада на свете. Над угольным,
слоистым плато сосен, словно на дне перевернутой
темно-синей чаши сияла фосфорная пыль.

– Вечно новым и постоянно возрастающим удивлением… и тэдэ и тэпэ –
наполняют меня звездное небо над головой и еще какая-то
хренотень внутри нас… – проговорил, раскачиваясь взад-вперед с
сигаретой во рту, Макс. – Ну-с, так чем могу?

Андрей забрал у него спички, так как у скорпиона они тут же гасли.
Зажженную спичку пришлось держать на уровне груди.

– У меня есть для вас материал, – сказал Андрей, – это настоящая
сенсация – ее сразу перепечатает вся центральная пресса.

– Знаем мы ваши сенсации!.. – проговорил Макс и пьяно-игриво помахал
сигаретой. – Да-да, я вас слушаю, извините. – Он снова взял
себя в руки и сосредоточился.

– Здесь километрах в тридцати есть деревня… вернее, была… Там жили
старухи… – и Андрей, как мог, рассказал историю села Тишкино.
Начал уже повествование о последней жительнице, но тут
Макс, посерьезнев, перебил его:

– А чей это район? кто глава?

– Чехов Антон Павлович.

– А знаю: паскуда порядочная. Можно с той вашей старушенцией побеседовать?

– Дело в том, что она погибла в огне, деревня прошлой ночью сгорела.

– Так деревня сгорела? – спросил Макс, как показалось Андрею, с
облегчением. – О чем же тогда писать? Кто нам поверит?

– Я свидетель. И еще один есть, он, правда, сейчас спит.

– Там? – Макс показал в угол, где стоял телевизор. – Это, да!.. Если
учесть, что он тут городил час назад: будто он махатма всея
Сибири, и вы едете уничтожить зло мира. У вас есть
собственность: квартира, дача, машина?.. – спросил Макс, трогая
пуговицу на груди у собеседника.

– Квартира есть, – с недоумением ответил Андрей.

– Так вот, не будет. Когда Чехов на вас в суд за клевету подаст – а
он обязательно подаст и выиграет. – Макс несколько раз
назидательно ткнул собеседника в пуговицу. – Даже если бы у вас
были неопровержимые доказательства, все равно выиграл бы. А
их у вас нет…

– Почему нет? А деревня? Можно поехать посмотреть…

– На что посмотреть? На головешки? – спросил Макс у пуговицы.

– Да… А останки?

– Нет, увольте. Это работа для криминалистов. Вы в милицию
обратитесь. Кстати, там могут заинтересоваться, почему деревня
сгорела сразу после вашего отъезда. Шутка! Знаете ли, дорогой мой…
– Макс погрозил пуговице, а затем доверительно взялся за
нее двумя пальцами. – Вы лучше про это никому не
рассказывайте… не потому что это опасно… Просто… как бы сказать…
несерьезно. Извините ради бога. Да и неинтересно никому, я это
говорю с полной ответственностью как профессионал: вот если бы
этих старушек изнасиловали и съели… И было бы их не пять, а
двадцать пять, ну, на худой конец, десять, – тогда бы был шанс
расшевелить общественное воображение. Оно, знаете ли, этого
всего объелось – ему хочется жареного, а не горелого. А
этого добра – хоть лопатой греби…

– О чем вы тут шепчетесь? – спросил мелодичный голос, и у Андрея в
сердце задрожала в унисон струна, в ночном воздухе повеяло
слитым запахом разгоряченного тела и духов. Он оглянулся: в
проеме двери стоял полуосвещенный силуэт с пышной гривой. Это
была она, и она сказала: – Макс, познакомь меня с человеком.

– М-м… – задумался Макс, подперев пальцем лоб.

– Андрей, – сказал Андрей.

– Ах, да!.. Зоя, – представил «скорпион».

Она протянула сигарету, и Андрей чиркнул спичкой, но ветер задул
огонь. Тогда она бесцеремонно, обхватив горячей, маленькой
рукой его руку, забрала коробок и прикурила сама.

Макс, видимо, решил воспользоваться моментом, чтобы уйти.

– Вы не обиделись? – спросил он уже у самого хозяина пуговицы и взял
Андрея за локоть, продвигаясь боком к двери. – Не
обижайтесь, пожалуйста: се ля ви…

– Да нет, все нормально, – успокоил его Андрей.

– Почему вы должны обижаться на него? – спросила Зоя, когда Макс
улизнул с балкона.

– Не знаю, – сказал Андрей, улыбаясь в темноте. – Честное слово! –
Весь вечер он предчувствовал эту встречу и почти не удивился,
когда она произошла, просто ему стало вдруг хорошо и
весело. Он слышал, как благоухает и пылает ее лицо, так оно было
близко от него. И был уверен только в одном, что все уже
предрешено, и он не в силах что-либо изменить.

– Я предложил ему написать кое о чем – он отказался, вот и все, –
решил объяснить Андрей, боясь показаться скрытным.

– О встрече на дороге? – спросила Зоя, и Андрей понял, что она
улыбается в темноте. Они держались за перила и смотрели вниз. Ее
длинные пальцы вспыхивали в буром отсвете сигареты.

– О какой встрече?.. – пробубнил Андрей и почувствовал, что краснеет
– еще мелькнула мысль: хорошо, в темноте не видно. – Он? –
указал Андрей через плечо за телевизор.

– Да, – сказала она, и в этом «да» прозвучал смех.

– Какой ужас… – сказал Андрей, несмотря на смущение, ему казалось:
он весь светится от удовольствия. – И что же он тут
рассказывал?

– Что вы едете к какому-то отшельнику где-то в тайге, что в
монастыре какой-то юродивый объявил вас – страшно сказать… – ее
голос взмыл на едва сдерживаемом смехе – …чуть ли не мессией. И
что вас преследует сам Князь Мира Сего…

– Бред какой!..

– Ну, почему… А знаете, кого вы встретили, между прочим? – сказала
она вдруг серьезно. – Это самая загадочная личность: если он
и не Князь Тьмы, то все равно с ним не все чисто…

– Кто же он? – спросил Андрей, забыв на миг смущение и эту свою
растворенность в ее чарах.

– О, этого никто не знает. – Она затушила окурок о перила и искала,
куда пристроить. Андрей забрал его и бросил в банку,
служившую здесь пепельницей. – Спасибо… Фамилия у него Михайлов, он
возглавляет неизвестную до недавнего времени
финансово-промышленную группу, которая в одночасье скупила несколько
гигантов нефтехимии. Не обошлось без таинственных смертей, но это
дело третье. Хотя стрельбы не было, все умерли как бы сами
собой, но именно те, кто мешал восхождению его на Олимп
крупного бизнеса. Объявился он у нас в городе полгода назад и
сразу прослыл филантропом и меценатом. Этот конкурс, кстати,
тоже проводится на его деньги, и мы тут едим и пьем, в
общем-то, за его счет. Но если другие фирмачи стараются всячески
выпятить свою общественную полезность, то этот держится в
тени: ни в презентациях, ни в каких других мероприятиях не
участвует. Журналистов к нему на выстрел не подпускают. И
вообще, лишь недавно стало известно, что это он помог городу
купить машины для милиции, отремонтировал изолятор временного
содержания, дал деньги на реконструкцию развлекательного
центра, основал несколько премий… Короче, ни дать ни взять –
Лоренцо Медичи наших дней.

Андрей задумался на мгновение, вдруг он поднял лицо, словно ему в
голову пришла неожиданная идея.

– Вы ведь тоже в газете работаете? – спросил Андрей. – Может, вас
заинтересует одна тема?.. – И он коротко, без шокирующих
подробностей, рассказал ей о деревне Тишкино.

– Кошмар какой! – ужаснулась Зоя. – Нет, если Макс не берется,
значит, дело дохлое, он в этих вещах гений. А потом, он мой
начальник, я все равно не могу через его голову прыгнуть…

В это время на балкон вышло сразу несколько человек, и Зоя
предложила пойти погулять.

– Да, совсем забыл: я же на работе – как раз сейчас я должен гулять,
– сказал Андрей.

Они вернулись в комнату и по освободившемуся проходу двинулись к
двери. Андрей хотел отвести Борисыча в номер, но Самуил показал
на спавшую заскорузлыми пятками к честной компании Веру
Киприяновну и сказал:

– Начальство здесь: оно его поднимет – если, конечно, само проснется.

Они шли по асфальтовой дорожке, от здания тянуло теплом, как от
остывающей печки, но только они отдалились от него под сень
сосен, там пробежала прохладная струя. Бор казался черной
пещерой, Андрей включил фонарик – на них стали надвигаться
сталагмиты сосен.

– Ты давно знаешь… ой! А давай на «ты», oкей? – так просто удобнее,
– предложила она, и Андрей с готовностью согласился. – Так
ты давно знаешь Светозара?

– Кого?

– Значит, недавно. Ну, с кем вы сегодня рядом сидели, минералку
пили?.. То есть ты сидел… Для близких знакомых он – Светозар.

– Лысый, в очках?!

– Да, – в ее голосе опять послышался смех. – Ты только не смейся: он
ведет семинар, и там все называют его Светозаром
Светлооким… – и тут она сама прыснула. – Ничего смешного… –
приструнила, по-видимому, саму себя.

– Нет, конечно, – подтвердил Андрей.

– Так вот! Все в его кружке обязаны выбрать себе новые имена, чтобы
в них присутствовал намек, связанный с чем-нибудь светлым,
со светом. Понимаешь? И ты, если вдруг станешь туда ходить,
должен будешь называться как-нибудь вроде… – Она подняла
кверху лицо и взяла его под руку: – (Можно?) Как-нибудь –
например так… Человек Звезды… Но все называют его за глаза
Солнцедаром и Светофором, это за цвет лица.

– Что за бред. И чем они занимаются у себя в кружке? – Асфальт уже
кончился, и они шагали по усыпанной шишками дорожке. Зоя
повисла на его руке, так как ее каблуки то и дело
подворачивались на шишках и корнях. Андрею приятно было ощущать ее тяжесть
и сознавать, что она чувствует его силу.

– А-а тем… – протянула она, – что разрабатывают разные философские
проблемсы. Участвовать может любой желающий: бизнесмены,
преподы, студенты, человек с улицы – кто угодно. Но если ты три
дня подряд не раскрываешь рта, то – bye-bye! Злые языки
говорят, что Светозар таким образом пишет свои научные труды:
набрал группу башковитых мымриков и кропает себе помаленьку.
Мол, так он и докторскую себе накропал. А те рады бесплатно
поговорить, а он их чаем поит, да бутербродами кормит!
Говорят, у него спонсор какой-то есть, только он никому про него
не рассказывает. А вообще, они там самые разные проблемы
решают от самых общих: «в чем, например, смысл жизни», до
каких-нибудь специальных: «как повысить предсказуемость рынка, ну…
скажем, свежемороженой самсы».

– И как же люди с улицы решают такие проблемы?

– А-а оченно просто, – заглянула она в его глаза своими огромными
темными зрачками. – Каждый несет все, что ему в голову
взбредет, все это пишется на диктофон, а потом от зерен отделяются
плевелы. Методом мозговой атаки.

– О смысле жизни – методом мозговой атаки! Ну, и что нашли они, в
чем смысл жизни?

– А может, как раз найдут – если обычным способом не могут! Может
быть как-нибудь иначе найдут… Вот и мой корпус. Пока... – И
она, коротко приникнув и прижав его руку, вдруг побежала вверх
по ступенькам.

Еще оглянулась в свете фонаря над входом, улыбнулась, помахала
пальчиками и скрылась за дверью. У Андрея не сошла еще глупая
улыбка, вызванная неожиданным расставанием, как стало грустно:
не погасло сияние в груди, но источник света исчез.
«Стреляная птица», – подумал раздраженно Андрей. И тут же наплыли
мысли о завтрашнем дне: как он ее встретит, и что будет
говорить и т.д. и т.п. И после каждого наката – сладкое замирание,
а потом тянущая, тоже приятная тоска отлива. Вдруг он
поймал себя на том, что не может вспомнить ее лица. «Что это
значит? – думал Андрей. Полчаса назад расстались, а лица не
помню. Помню, что красивая, что глаза синие, что губы ярко
накрашены, что платье бардовое, – а все вместе представить не
могу. И все равно все замирает внутри при одной мысли о ней,
как будто мне шестнадцать. В чем причина? А просто зверь узнал
зверя, вернее, самое себя и хочет слиться в одно:
соединяться без конца, чтобы продолжаться…»

Через минуту, несмотря на злые мысли, он снова пытался вспомнить ее
лицо и снова думал, что будет и как, и что должно произойти
между ними. И снова голова, горло, все его существо было
охвачено каким-то нервным томлением, которое чем дальше, тем
становилось все навязчивее и мучительнее. Мысли начинали
топтаться на одном месте, превращаясь в наваждение, от которого
невозможно было отделаться…

Борисыч проснулся от рези в переполненном пузыре и сухости во рту.
Он стал искать край кровати, чтобы встать, но кровать никак
не кончалась, тогда он решил, что спит в кузове своего
грузовика и хотел схватиться за борт, но борт оказался таким же
бесконечным, как и кровать. Открыл глаза: тьма была кромешная
– будто и не открывал. «Где я?» – попробовал вспомнить
Борисыч, но и это оказалось непросто: еще одна стена выросла
между ним и его памятью. Она была податливая, вязкая – он
тыкался в нее, утопал, но проникнуть к чему-либо предметному,
скрывающемуся за ней, не мог. Он попытался вспомнить, с кем пил
сегодня и потом определить свое местонахождение, но и лица
ускользали от плывущего в бурый мрак сознания. Начал вставать
– все закачалось и перевернулось: перестали существовать
даже низ и верх. Остались только непроницаемость пола и стены,
сухость, резь и еще неудержимые темные силы, стремившиеся
вон из желудка, которые ему удалось подавить, задержав
дыхание и часто сглатывая. «А может, я того… с перепою ласты
склеил? – подумал он. – Почему тогда так хреново? Нет, все-таки,
наверно, я еще в сансаре. Надо попробовать встать. Пивка
бы…» Вставая, он наткнулся на тумбочку, запутался в проводах и
понял, что спит у кого-то в гостях за телевизором.

Когда он, наконец, выполз из-за телевизора и распрямился, держась за
стену, то увидел в лунном луче, пробивавшемся сквозь тюль,
волшебное зрелище: большую русалку. Ее чешуя в призрачном
свете мерцала серебром, и лишь отдельные блестки отливали
золотом, светлые волосы были рассыпаны по подушке, она
похрапывала, лежа на спине. Так же его взору предстали следы
недавнего пиршества – он сразу все вспомнил: и с кем пил, и что у
него ничего не получилось с поварихой, потому что он как-то
быстро набрался… Ему вдруг стало жалко упущенной возможности.
Вспомнил, что директриса тоже показалась ничего, и что он
еще подумал, какие сможет извлечь выгоды из романа с ней… Все
эти мысли пришли не одна за другой, а всплыли на туманном
горизонте, как мишени в тире. «Ах, ты рыбка золотая!..» –
прошептал он по дороге в туалет. На обратном пути Борисыч
задержался у стола, допил чей-то стакан с водкой – и тут же понял,
что совершил роковую ошибку. Однако не отказался от своего
намерения завоевать сердце директрисы. На кроватях вповалку
спали какие-то люди – Борисыч подавил тошноту, осмотрелся:
сон их вроде был крепок, – и наклонился над русалкой. Вдруг
побежденные силы разом устремились наружу. Он схватился одной
рукой за спинку, другой – за край кровати, а они все
неслись и неслись, покидая его тело. Перед каждым извержением
желудок сжимался почти до точки, следом раздувало горло, виски и
все лицо, – казалось, оно вот-вот лопнет: безудержные силы
вылетали вон. «Когда буду умирать, – подумал с тоской
Борисыч, – будет, наверно, так же». Слезы лились ручьем. Замычала
и сладко заворочалась Вера Киприяновна.

Наконец отбушевал последний спазм, и он обессилевший, но счастливый,
даже не взглянув на предмет любви, спешно ретировался в
свой угол. Лег и стал думать: сразу ему уйти или дождаться
утра... А что если кто-нибудь из спящих в комнате видел его в
этот момент?.. Он прислушался: было тихо, только по-прежнему
мирно похрапывала директриса. Так и не решив, что делать,
Борисыч неожиданно для себя заснул.

(Продолжение следует)