Комментарий |

Мягкий мир

Начало

Продолжение

5

Почему-то еще в коридоре она оробела.

Коридор был сквозной и, попав на него с лестницы, можно было,
пробежавшись или даже местами проехавшись на ногах по скользкому
паркету, попасть к еще одному выходу на террасу, которая
опоясывала весь этаж и имела проход к лестнице, ведущей все к
тому же коридору. Обычно Мария за день не раз проделывала этот
путь, заскакивая минут на пять за чем-нибудь в палату. И
странно ей было, что за весь сегодняшний день ни разу не
выдалось таких минут. Хотя, чего уж странного, за последнее время
с ней случились такие вещи, что ожидать приходилось чего
угодно. Собственно, она ни сколько не удивилась, увидев издали
Олега Валерьяновича, который, стоя в дверях родной ей
палаты, давал какие-то указания кому-то внутри. Только ладони ее
разом вспотели, и она подумала, что, вот, если теперь Олег
Валерьянович протянет ей руку и поздоровается, ему будет
неприятно ощутить в своих борцовских ладонях ее мокнущую руку,
хотя и непонятно было, отчего бы это Олегу Валерьяновичу, с
которым они провели день в первой палате, вздумалось бы
здороваться с ней за руку.

Замедленно подойдя к двери, она увидела издали женщину в белом
халате, и загораживающий проход Олег Валерьянович вдруг стал
таким маленьким и легким, что она мгновенно отодвинула его
плечом от прохода и вбежала внутрь.

Слава Богу, Света была в палате. Удивительно, но она так и подумала:
«Слава Богу!», хотя с чего бы ей было заботиться о
местонахождении Светы? Вовсе она не собиралась заботиться о Свете, а
просто… Сердце ее гулко стучало, дыхание сбивалось.

Кроме женщины в белом платье, которая держала поднос с пустой
тарелкой и хлебницей, здесь находились Нелли Николаевна, Лена с
Дашей – бывшие ее соседи-залайцы и какие-то незнакомые
девочки. Все они стояли полукругом над сидящей у тумбочки Светой и
лица у всех были строгие и в то же время ошарашенные.
Особенно удивленное лицо было у Нелли Николаевны. Всплеснув
огорченно руками, она спросила, как видно, уже не в первый раз в
этом роде:

– Как же так, деточка, выходит, ты ничего не кушала со вчерашнего обеда?

– Я… не так уж и хотела, – тихо ответила Света, держась дрожащими
пальцами за недопитый стакан.

Увидев Марию, она покраснела и, ни на кого не глядя, растерянно
улыбнулась. Тепло, рассеянно улыбаясь и в то же время, не
переставая хмуриться, она судорожно взяла в обе руки стакан с еще
дымящимся чаем и неловко, механически отхлебнула: – Спасибо,
я уже не голодна.

– Но, деточка, если ты узнала после того, как расформировали ваш
«Сокол», что тебя забыли включить в список другого отряда, ты
должна была сказать об этом! Ты что же, собиралась до конца
потока не посещать столовую?

– Я… не знала, из какого я отряда. Я пока… не торопилась.

– Уму непостижимо! Елизавета Васильевна, запишите эту девочку ко
мне. И не забудьте проследить, как она у нас с утра
позавтракает. Будешь теперь, моя дорогая, значиться в нашем
«Стражнике». Ну, что – не будешь больше бастовать?! Кстати, как твоя
фамилия?

– Милославская.

– Как? Княгиня Милославская? Вот какая у нас чудненькая фамилия.
Теперь-то мы ее запомним. У тебя родители чем занимаются?

– Моя мама – уборщица.

Незнакомые девочки прыснули, а залайцы, закатив глаза, строго,
многозначительно переглянулись. И даже Мария почувствовала, как
кривятся ее губы в ухмылку.

Нелли Николаевна торопливо проговорила:

– Ну что вы, мои милые, все профессии почетны.

У нее был все еще очень взволнованный вид. Она то растерянно
разводила руками, то скрещивала их на груди, и, качая аккуратной
головой с модной прической в виде башни, взирала на смиренно
сидевшую Свету расширенными, часто мигающими глазами.

Наконец Нелли Николаевна зачем-то отобрала поднос у диетической
нянечки Елизаветы Васильевны и, поставив его на поднятую кверху
ладонь, слегка оглянулась.

– Деточка, а ты что – живешь здесь одна? – спросила она как в тумане.

– Нет, со мной подруга, – ответила Света через долгую паузу.

Мельком взглянув на Марию, она снова покраснела и решительно отодвинула стакан.

– Как – только одна подруга? Елизавета Васильевна, это просто
дурдом. Придется тебя переселить.

– Не надо переселять! – сказала вдруг Мария.

Разорвав полукруг, она шагнула к тумбочке и, опершись на нее спиной,
глухо вытолкнула одеревеневшим языком:

– Пожалуйста, не надо. Мы тут… сами… управимся.

Теперь она стояла почти на одной линии со стулом Светы, лицом ко
всем этим разноликим, безмолвно взирающим людям и чувствовала,
как щеки заливает краска стыда – но не перед ними, совсем не
перед ними…

– Мы тут одни… Так будет лучше. Нелли Николаевна, вы, пожалуйста, не
беспокойтесь, все будет хорошо. Но вам лучше… больше не
беспокоиться.

Ей казалось – это всего лишь лепет. Залайские девочки взирали на нее
недоуменно, незнакомые – угрюмо-безразлично. Только нянечка
Елизавета Васильевна, придерживая за край поднос на ладони
воспитательницы, тихонько, одобрительно кивнула с
сердобольной улыбкой.

– Ну, как же так? Ну что же это? – проговорила Нелли Николаевна,
пятясь из полукруга к двери. – Елизавета Васильевна, и можно их
оставить? Ну, ладно, деточка, пусть будет по-твоему до
завтрашнего утра, а там посмотрим. Ну, все, все, дети, а теперь
марш отсюда. А ты, Милославская, обязательно допей чай и
съешь на ночь ломтик хлеба с маслом.

– Нелли Николаевна, а можно Милославскую определить не в «Стражник»,
а к нам, в «Буревестник» к Олегу Валерьяновичу? – сказала
Мария просительно, не имея больше сил сдерживаться. И в то же
время голос ее звучал необычайно твердо и деловито. – Нас
надо в один отряд.

– Ну, надо – так надо! Елизавета Васильевна, перепиши мне девочку в
Буревестник».

– Спокойной ночи, Нелли Николаевна…

– Да-да, спокойной ночи. Но я могу еще вас и проверить.

Все молча двинулись к выходу, из которого давно уже исчез Олег
Валерьянович, и Даша, выходившая последней, недоуменно
оглянувшись, подчеркнуто-осторожно прикрыла дверь.

Света, сцепив руки на коленях, сидела с опущенной головой. Губы ее
были сжаты, на щеках проступала краснота. Красный галстук
сбился набок и обнажил расстегнутый у горла стрельчатый
воротник, воротник, так похожий на летящую чайку.

Наконец она улыбнулась какой-то своей мысли и, медленно подняв
голову, мягко, нежно сказала, глядя снизу вверх на сумрачно
прижавшуюся к тумбочке Марию:

– Нет ли у тебя сахара? Дай мне, пожалуйста, пару кусочков. Я хочу
положить их в чай.

– Как – разве ты… пила чай без сахара? – встрепенулась Мария.

Она была готова отскочить от своего места, как ошпаренная. Волна,
которая шла сейчас от Светы, могла накрыть ее с головой. И
было в ней, в волне, что-то, что могло и убить. А могло и…

– Как, ты разве…

– Они забыли положить сахару, – просто ответила Света, улыбаясь
своей странной, отчего-то лучистой теперь улыбкой.

Кинувшись к своей тумбочке, Мария разыскала невесть для чего сунутую
родителями в вещи коробку с сахаром и, распечатав ее, сама
положила в стакан Светы три кусочка. Она хотела размешать
их, но не посмела, и огорченно протянула:

– А… Черт, чай же совсем холодный. Я пойду, принесу кипяток.

– Не надо, – сказала Света почти испуганно, – сахар и сам растает,
когда полежит.

– Да, – сказала Мария. – А не растает, так я добуду конфет у соседей.

Опустившись на корточки, Мария быстро взглянула в лицо Светы, и,
чуть поддавшись вперед, замерла, подхваченная ее сияющим, но
снова унесшимся вдоль взглядом. Там, вдали, в заоблачной выси,
сияла синяя вершина горы, и ровный свет ее снегов стелился
под ноги, как тропа. Гора была необыкновенно красива,
стройна и высока и можно было положить жизнь на то, чтобы
добраться до ее холодного, блистающего пика. Но Мария отчего-то все
поняла наоборот. Ей смутно почувствовалось, что если и есть
такая необходимость – идти в гору, то затем только, чтобы
выманить сверху Свету. Да, сейчас Марии нужны были крылья,
ведь только на них и возможно преодолеть дорогу в целую жизнь.

И привиделось Марии, что она – огромная, неизвестная птица. И
ослепительно-яркое солнце, позолотив ее перья, лежало, словно
спустившись с небес, на торжественной, притихшей глади моря. И
где-то там, за горизонтом, тоже отражаясь в воде, сияли горы.
Птица держала путь на солнце, а это означало, что надо было
быть ближе к воде. Плавно приземлившись на ласковую, чуть
волнующуюся, золотисто-сияющую гладь, она почувствовала, как
все ее тело словно спеленали солнечные пеленки. «Заменить
Свету в море и уже после, напитавшись соленой влагой и теплом,
идти вместе с ней до конца – обратно к вершине», – это
решение произвел не ум Марии, а все ее нутро, все тело, которое,
как губка, впитывало каждое движение Светы.

Не отрываясь, Света смотрела ей в глаза своим упорным, не знающим
преград взглядом.

Машинально протянув руку к сахару, Мария слепо нащупала кусок и,
поднеся ко рту, громко хрустнула.

– Ты умеешь играть в поддавки? – спросила она, вся поддавшись
вперед. – Ну, это те же шашки, только выигрывает тот, кто сдаст
первым все свои фигуры.

– Да, я видела такую игру, – дружелюбно ответила Света и, взяв
стакан, принялась выуживать ложкой полурастаявший сахар. При этом
она по-прежнему не отводила от Марии затаенно-счастливого
взгляда.

Мария достала шашечную доску, раскрыла ее на середине кровати и,
взобравшись на покрывало с ногами, лихорадочно расставила
фигуры.

– Ну же, иди скорей! – взмолилась она.

Марии не терпелось сдать Свете шаг за шагом все свои шашки. И когда
Света, не выпуская стакана, подошла чуть ли не на цыпочках
и, поразмыслив немного над тем, куда приткнуться, слабо
махнула рукой и тоже взобралась с ногами на кровать, Мария с
наслаждением сделала первый ход.

В несколько ходов она получила значительный перевес, так как Света
не торопилась поддаваться. Мария же, отдавая шашку за шашкой,
азартно выкрикивала:

– А это тебе – липа с дуплом. А это – наш чердак – там раньше было
всего интересней, но его разорили варвары. Обязательно сходим
туда, посмотрим, что еще от него осталось. А это – палата
номер один. Но там – ничего особенного.

– Подожди… Подожди… – говорила Света, растерянно улыбаясь порывистой
улыбкой, которая тщетно силилась распрямить складочку между
бровями – вечную ее, клещом вцепившуюся в лоб складочку.

Но Мария не слышала ее и все сдавала шашки.

Неожиданно в комнату вбежали двое. Девочка гналась за мальчиком,
пытаясь схватить его сзади за майку. Увертываясь и хохоча, он
вскочил прямо в обуви на стоящие в ряд бесхозные кровати, и
погоня пошла уже по кроватям. Наконец девочка сумела дать
подножку и, когда мальчишка рухнул животом на подушку, оседлала
его сзади и принялась ошалело стучать кулаками по спине.

Не помня себя, Мария вскочила и, кинувшись на них, столкнула обоих
на пол, и там все трое долго возились, борясь и хохоча на
пыльном коврике.

Мария пребывала в каком-то беспамятстве. И, может быть поэтому, вся
упоенная, воскликнула:

– А давайте, бороться по-настоящему. Ну-ка, налетай сразу все!

Она знала, что нет среди одногодок такого противника, который одолел
бы ее в борьбе.

Не мешкая, случайные гости повисли на ней с боков. Смех прекратился,
и некоторое время все трое тужились, пытаясь отыскать точку
для перевеса. И все-таки, Мария, раскачав туловище, сумела
вывернуться, а, вывернувшись, оказалась в два прыжка перед
все еще сидящей возле шашечной доски Светы.

– Поборемся? – спросила Мария бесшабашно, взглянув мельком на
поколебленные ее прыжком шашки.

Теперь она нависала над Светой, которая, медленно подняв голову с
печальными, будто не видящими глазами, поставила стакан на пол
и тоже встала.

Мария увидела ее широкую грудь в белоснежной сорочке и длинную,
белую, как горячий морской песок, шею. Размашисто разметал на
груди крылья воротник, так похожий на приникшую чайку. Краснел
галстук со слипшимися концами. И все это до боли в сердце
хотелось поколебать и растрясти.

Прильнув к груди Светы и утонув подбородком в ее плече, Мария
сомкнула кольцом руки вокруг ее талии.

– Вали ее, ну! – непонятно кому закричали ее прежние соперники.

Мария, тужась, напирала на Свету и так, и этак, но та, слегка
покачиваясь, как от ветра, неизменно выпрямлялась, как только
Мария ослабляла хватку.

Шашки посыпались на пол, соскочила, накрыв стакан, доска, и даже
сполз наполовину матрас, обнажив железную решетку.

Все более погружаясь во что-то живое, обволакивающее, Мария не
хотела поддаваться тому, что могло нахлынуть как слезы. Она не
понимала: с чего это вдруг оно могло нахлынуть, но на всякий
случай старалась это сдержать.

– Хватит… Хватит… – смутно коснулся ее слуха ласковый, словно
утешающий голос Светы. Он шел как издалека и, несмотря на ласку,
немного укорял:

– Ну же… Маша!.. Ну, пожалуйста.

– «Маша?» – Ее еще никто так не называл, даже родители.

И тут сладкая, пронзительно-нежная волна накрыла их с головой.
Теперь в мире была одна только эта волна – все остальное
отдалилось и утихло.

Почему-то перейдя на шепот, вышли ребята. Они же, присев вплотную,
плечом к плечу, заговорили легко и свободно, то и дело
удивленно взглядывая друг на друга. Впрочем, говорила, в основном,
Света. Марии оставалось только слушать и диву дивиться.

– А ты ничего дерешься, – сказала Света, – а то, что ты не сумела
меня повалить, так это потому, что я тоже очень сильная.
Бороться меня научил папа – это единственная наша с ним игра. У
меня папа – под два метра, он капитан артиллерии. Только ему
все время некогда, и я так и не научилась быть нормальным
ребенком. Ты, наверное, не поверишь, но я до сих пор не могу
понять, зачем эти дети вокруг… смеются. Мне никогда не бывает
смешно, мне всегда грустно. Я не знаю, зачем нужно играть и
шуметь.

– Ну, наверное, затем, чтобы собрать побольше шуму в шкатулку и
передать ее когда-нибудь внучке, – попробовала пошутить Мария.

На самом деле она понимала теперь беду Светы до самого донышка души.
Она смотрела в теплеющие глаза Светы и видела, что они уже
не прозрачные, как у рыбы, а синие. Вся синь их вышла
наружу, и надо было не дать ей обратиться вспять – обратно, к
прекрасной, но холодной еще выси.

И все-таки в Свете оставался какой-то нездешний огонь, который
ничего общего не имел с холодом выси.

Света сказала, плотно сжав губы и сверкнув в глазах этим неведомым огнем:

– А ты знаешь, если бы Нелли Николаевна случайно не застала меня в
палате во время обеда, я могла бы и умереть. Я бы умерла с
голоду, но ни за что не пошла бы в столовую. Я такая – если
мне что втемяшится в голову, то умру, но сделаю. Но такое
бывает очень редко.

– Тебе бы не дали умереть. У нас в стране – один за всех и все – за одного.

– А вот и неправда. Не знаю, как в стране, а в природе бывает все
самое грустное. Я когда гуляю, люблю смотреть на природу – и
так, от нечего делать, и потому, что правда люблю. Я один раз
видела, как собаке с щенятами принесли костей, и вот щенки
набросились на пищу. Трое оказались проворней и схватили
лучшие косточки. А один – самый мелкий и хроменький – никак не
мог приткнуться к миске, – трое других загораживали ее,
поглощая добычу. Тут же была и довольная мать – она заботливо
наблюдала за троицей. И вдруг, когда четвертый щенок наконец
подобрался к миске и уже было потянул к себе косточку, мать,
неожиданно зарычав, оттолкнула его лапой. Слабак отскочил, а
те трое, вместе с матерью, ощетинившись, принялись тявкать
и лаять, понуждая его убраться еще дальше. Так он и
простоял, виновато виляя хвостом, в сторонке. А потом… потом, когда
пир закончился, ему милостиво разрешили полизать пустую
миску.

– Быть такого не может! – вырвалось у Марии.

При всем своем равнодушии к природе она полагала, что все в ней –
соразмерно и благостно, а если кто и нарушает всеобщее
благолепие, то это она и не помнящие себя от удали и любопытства
мальчишки. Но ведь на них есть Мавродий.

– Может, – упрямо возразила Света. – А знаешь, эту сценку видел еще
наш дворник – живет у нас такой дядечка, про которого
говорят детям, чтобы они с ним не водились, потому что он баптист.
И еще говорят, что он в свое время плеснул себе в глаза
серной кислоты, чтобы не служить и что это он у нас только
метлой машет, а у них – чуть ли не главное лицо в приходе. Так
вот, дядечка, хоть и полузрячий, а тоже рассмотрел, что
делается у миски. А потом и говорит: «Вот они его оттолкнули, а
он через эту обиду вымахает богатырем».

– Ни к чему тогда богатырь! – сказала Мария сквозь сжатые зубы.

Она чувствовала: еще слово, и из души ее выйдет стержень, а сама она
превратится в бесправную медузу. Но, к счастью, к горлу
подкатывал ком, и рука в воображении тянулась за камнем, чтобы
размозжить им череп озверевшей, не помнящей родства сучки.

Света, видимо, почувствовала перемену в Марии и еще сильнее
прижалась к ней плечом.

– А богатырей, если честно, не было и вовсе, – сказала она тихо и
торжественно. Выждав паузу, она продолжила, пытливо заглядывая
Марии в расширенные, повлажневшие глаза. – Понимаешь,
былины сочинял народ, который кое-что позабыл. Так вот, позабытое
можно отыскать в летописях. В них ясно сказано, что между
борьбой с половцами и печенегами витязи одной княжеской
дружины шли войной на витязей другой княжеской дружины, и не
куда-либо, а на те же русские земли. А бывало, что витязи просто
разбойничали в своих пределах, ведь им не платили
жалования. Какие же они после этого богатыри?

– Ты и летописи читаешь?

Света опустила голову и, немного помолчав, сказала, тяжело вздохнув:

– Нет, только отрывки. Есть такая историческая серия в глянцевых
обложках – мне ее дед Матвей поскидывал с верхних полок.

(Продолжение следует)

Последние публикации: 
Мягкий мир (27/03/2008)
Мягкий мир (24/03/2008)
Мягкий мир (18/03/2008)
Мягкий мир (13/03/2008)
Мягкий мир (11/03/2008)
Мягкий мир (07/03/2008)

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка