Искусство

пьеса

Люди:

Филипп, около двадцати лет, случайные заработки

Его мать Лиза, около сорока лет, музейный работник

Его бабушка Лина Петровна, около семидесяти лет, отличник просвещения

Максим, известный состоятельный человек лет за сорок

Романенко

Новый

Таджики,

личные водители,

опытные массажисты,

охранники со стажем,

няни, горничные и повара

(по желанию постановщиков)

Пока все собираются и усаживаются в глубине сцены или, если сцены
не будет, то не в глубине, а ещё где-нибудь, на задах, на потолке,
просто по телевизору, где угодно – на экране показывают девушку,
сидящую за столом и отвечающую на вопросы. Мы не видим её собеседника
и не слышим, что она говорит. Короткая стрижка, неприметное лицо.

В комнате капитальная мебель: буфет, комод, обеденный стол, кресло,
стулья с круглыми заклёпками, кожаный диван, часы с маятником
– всё старое, конца сороковых годов XX века, основательное, дубовое.
Большой портрет на стене: дядя со звездой Героя соцтруда. Это
отец бабушки, академик общественных наук, Покровский Пётр Серафимович,

Парень лет двадцати, Филипп – в грязных тяжёлых ботинках – входит
в комнату и некоторое время сидит молча, вытянув ноги и отдыхая.
Потом Филипп достаёт из рюкзака продукты, вываливает на стол.
Много еды. Ест, ломая хлеб и толсто нарезая колбасу. Молчит и
вкусно ест. Запивает пивом. Так продолжается некоторое время.
Входит женщина. Она худенькая, аскетичная, с гладкой причёской.
Издалека кажется молодой, вблизи – что-то старушачье. Это Лиза,
мать Филиппа.

Лиза. Ты бы хоть на стол накрыл по-человечески. По какому поводу
такой пир?

Филипп. Так... проголодался...

Ест дальше. Откидывается на спинку дивана, потягивается с наслаждением.

Филипп. Вот как жить надо – продать велосипед, накупить жратвы...

Лиза. Ты продал велосипед?!

Она в ужасе.

Филипп. Матушка! Зима скоро! Зимой не ездят на велосипедах. В
наших географических широтах зимой носят тёплую одежду. И обувь,
в том числе. Чтобы её купить, продают велосипед. Так бывает...

Лиза. Такой велосипед...

Филипп. Да ладно... Старьё... Велосипедов ты не видела, вот что...

Лиза. Да таджики за него вообще... убить могут...

Филипп. Таджики? Убить? Кого они хоть раз тронули? Тише воды,
ниже травы... Пашут круглые сутки, стараются, не нарушают... Вон
Сайдолла до того доассимилировался, сына Вадиком назвал. Что за
имя – Вадик? Такое и русскому – удовольствие ниже среднего...

Лиза. Если бы ты что-нибудь читал, если бы ты ходил в храм, ты
бы знал, что Вадим – персидское имя.

Филипп. Да и хрен бы с ним...

Лиза. Я не против твоей дружбы с таджиками. Они хотя бы не пьют.
Но почему бы тебе не общаться с кем-то... из нашего круга? С Павликом?
Почему ты не дружишь с Павликом?

Филипп. Когда с ним дружить, он на работу каждый день ездит...

Лиза. Бабушка устроилась на работу.

Филипп. Да ну!

Лиза. Няней. На «Княжьи пруды».

Филипп. Молодец, бабуля. Я всегда в неё верил.

Лиза. Не паясничай! Как она будет туда добираться без велосипеда?
Ей семьдесят два года! Как она будет? Как? Как? Как?

Она с отчаянием лупит его льняным кухонным полотенцем. Он перехватывает
полотенце. Пауза.

Филипп. Мама. А эти люди, они что, так никогда и не появлялись?

Лиза. Люди?

Филипп. Которые были тогда там. На речке Рубашке.

Лиза. Почему ты спрашиваешь?

Филипп. Странно это. Неужели они никогда нами не интересовались?

Лиза. Нет. То есть, сначала да, а потом нет... Столько лет прошло...
Всё забывается... К тому же... Да мало ли... Слушай, что ты меня
мучаешь?

Филипп. Извини.

Дом Максима в элитном коттеджном посёлке «Княжьи пруды». Просторно,
чисто и просто.

Лина Петровна, бабушка Филиппа, статная седая дама, с надменным
и брезгливым выражением лица, знакомится с хозяевами и пытается
придать своему лицу более дружелюбное выражение. Но чувство собственного
достоинства и неприязнь к «хозяевам жизни» мешают ей.

Максим. Здравствуйте, Лина Петровна. Очень, очень рад с вами познакомиться.
Катя, моя жена, тоже хотела, но у неё срочные дела по благотворительности...
В принципе, Ермолаем и так занимаются, то есть, всегда найдётся,
кому с ним погулять, поиграть. Но мы бы хотели, чтобы с ним побольше
общались, понимаете?

Лина Петровна. Конечно.

Максим. Разговаривали, читали...

Лина Петровна. Ну, разумеется...

Послышалась песня, восточный мотив, кто-то негромко и протяжно
напевает не по-русски. Максим выглянул в окно, и песня оборвалась.

Максим. Саид, пой! Пой, если охота. Хорошая песня.

И дальнейший разговор с Лииной Петровной идёт под восточный напев.

Максим. Вот... Да, поскольку Ермолай... Извините, секунду...

Максим снова выглянул в окно.

Максим. Володя, возьми Артура и поезжайте в больницу к Серёже.
Почитайте ему что-нибудь, узнайте, не надо ли чего... У нас беда,
тяжело ранен охранник, Сергей. Он нам жизнь спас...

Лина Петровна. Да, я читала, что на вас покушались...

Максим. Но вас это не касается, здесь, в моём доме, вы в полной
безопасности. И если вы захотите погулять с Ермолаем, вас будут
сопровождать... У нас для этого специально обученный военный пенсионер.
Чувствую себя каким-то сочинителем... работы для тех, кому она
нужна. Идёмте, я познакомлю вас с Ермолаем...

И, словно предвкушая, как обрадуется сейчас Лина Петровна, увидев
Ермолая, Максим с улыбкой протягивает ей руку.

На экране опять появляется девушка, она плачет, ей дают платок,
дают закурить, мы видим руки её собеседника, неважно, мужчина
это или женщина. Руки видим, а человека – нет.

Филипп, Лиза и Лина Петровна ужинают втроём. Лина Петровна неотрывно
смотрит на экран.

Лина Петровна. Видеть не могу эту гадину. Давление поднимается,
когда её показывают.

С жадной ненавистью смотрит на экран.

Филипп. Ладно, бабуль, не переживай, скоро ей уже приговор вынесут,
пятнашку впаяют, и лады...

Лина Петровна. Да её убить мало!.. Пятнашку!...

Филипп. Бабуль, а убить мало – это как? Это потом расчленить,
что ли? Или шкуру снять?

Лина Петровна. Ешь, не умничай. Иждивенец!

Лиза. Мама...

Лина Петровна. А что? Надо называть вещи своими именами! Здоровый
мужик висит на шее у матери и бабки!

Филипп. Я работаю, когда есть работа...

Лина Петровна. Эта твоя автомастерская? Надо получать высшее образование!

Филипп. Ты прекрасно знаешь, почему мне пришлось бросить институт...

Лина Петровна. Денег нет... А ты заработай! Твой прадед родился
в глухой деревне, в школу за восемь километров ходил, а стал академиком-марксистом...

Филипп. Ага, а если бы школа рядом с домом была, белогвардейцем
бы стал...

Лина Петровна. Молчи, хамло!

Филипп. Слушайте, дайте денег. На трусы.

Лина Петровна. Что ещё?!

Филипп. Надо купить трусы. Намазывается поработать обнажённой
натурой в художественном училище. Нужны специальные трусы.

Лина Петровна. Какая мерзость!!!

Филипп. Ага, «мерзость»... Тоже работа. Деньги платят. Поди посиди
полтора часа в позе «зю».

Лина Петровна. Кто – посиди? Я? Мерзость, позор! И это правнук
академика! Какое счастье, что прадед до этого не дожил!

Филипп. Ага, и завещал квартиру на Котельнической набережной партии
КПСС.

Лиза. Ну пожалуйста, ну хватит. Мама, расскажи лучше, как там
у тебя? Что за хозяева?

Лина Петровна. Типичные нувориши. Это тот самый, адвокат, которого
по телевидению часто показывают...

Филипп и Лиза (вместе). Да?! Ну и как он?

Лина Петровна. Ну, так... Улыбается... Вежливый такой...

Филипп. Так ему уже полташ, небось? У него что, дети малые?

Лина Петровна не отвечает.

Лиза. Да, мам, а какой ребёнок? Симпатичный? Мальчик? Девочка?
Сколько лет?

Лина Петровна молчит и вдруг начинает плакать.

Лина Петровна (сквозь слёзы, с отчаянием). Это не ребёнок...

Перебивка – на большом экране девушка снова отвечает на вопросы.

Лина Петровна в доме Максима. Сидят по разные стороны большого
стола. Чай и угощение может подавать специальная девушка в кружевном
передничке. Можно и без девушки.

Максим. Я слушаю вас, Лина Петровна.

Лина Петровна. Я прочла вашу статью, Максим Юрьевич, и я не могу
оставаться в вашем доме по идейным соображениям. Это противоречит
моим убеждениям. Раньше я имела весьма смутное представление о
вашей общественной деятельности, но теперь...

Максим. А что такое?

Лина Петровна. Я имею в виду закон, который вы продвигаете...

Максим. Ах, закон!... Послушайте, Лина Петровна. Вы это что, в
газетах прочитали? Ну, что ж вы хотите... И не такое напишут...
Позвольте, я вам сейчас всё объясню...

Максим задумывается и начинает говорить не спеша.

Максим. Чтобы поехать, к примеру, в Бельгию... Господи, что там
делать? Вот где тоска... Чтобы поехать в какую-нибудь еврожопу,
надо получить Шенгенскую визу. Если у тебя нет вида на жительство
или нормального гражданства, то без Шенгенской визы никак не обойтись.
А для этого положено показать справку о доходах и даже пройти
собеседование. Чтобы получить кредит на покупку, ну я не знаю,
холодильника по последнему слову науки и техники, надо опять же
показать, что у тебя есть зарплата и что ты не сбежишь с заветным
холодильником, поминай как звали. Чтобы поступить на автокурсы,
если конечно, у тебя нет приятеля-генерала, который пришлёт к
тебе на дом симпатягу-майора с твоими правами, если тебе неймётся
на автокурсы, надо показать медицинскую справку, что ты не псих
и не алкаш. И только чтобы заиметь детей, ничего не надо. Потому
что в сравнении с кредитом, Шенгенской визой или правами дети
– фигня, ерунда, пустячок, ничего страшного, сами вырастут, их
можно как-нибудь так, без денег и в невменяемом состоянии. Так
вот, это нечестно. Давайте всё-таки уже как-то посерьёзнее. Собрался
размножаться – покажи справку о доходах. О состоянии здоровья.
И характеристику с места работы дробь учёбы. А если возникнут
вопросы, мы пригласим тебя на собеседование. Кто «мы»? Компетентная
комиссия по месту жительства. При департаменте здравоохранения
или там по делам семьи и молодёжи, или чёрта в ступе. И если всё
в порядке – милости просим, ещё и колыбельку подарим. С портретом
президента и его напутственным словом, выгравированном на специальной
табличке в изголовьи. А если не всё и не в порядке – извините.
Придётся обождать. Приходите в следующем квартале. Что? Вы уже?
Доходов нету, места работы дробь учёбы тоже, даже характеристику
взять негде, да и психдиспансер не даёт добро, а вы уже? Конечно,
у этих рискованных проектов могут быть спонсоры. Поручители. Воинские
части, монастыри, крупные предприятия и частные лица. Тогда родители
заключают договор, по которому дитятя поступает в распоряжение
инвесторов. Поручителей. Но если поручителей нет... Пожалте лечиться
от беременности, ничего не попишешь... В целях вашей же безопасности
и безмятежного процветания нашей родины! Вон Абдулла, дворник.
Профессиональный дворник, прошу заметить, не какой-нибудь там...
Он раньше в микрорайоне Бэ работал по этой же специальности. Так
он мне прямо сказал: «Максим-джан, я не понимаю! Я уже замучился
доставать младенцев из мусорного бака! Относить их к своей Фатиме
и растить из них благочестивых мусульман. Государство, Макисм-джан,
неуклонно расширяет ассортимент гандонов в аптеках, а некоторые
несознательные представители электората игнорируют элементарные
правила гигиены...» Абдулла, про него даже передача была, они
с женой пятерых усыновили. Все – из мусорного бака. Как один.
Славные такие...

И закон пройдёт. Это несложно. Несколько душераздирающих передач
по телевизору, жаркие дискуссии в газетах, может быть, даже референдум...
Результаты референдума – это решаемо... Больше всех занервничают,
конечно, господа новые православные. Люблю я эту породу! Особенно
в моём поколении полно таких красавцев – в молодости валялись
в канаве, строгали детей, не приходя в сознание, а потом одумались...
Как бы. Мило, когда под своё разгильдяйство, под порочность свою
люди подводят религиозную платформу.

У вас есть вопросы, Лина Петровна?

Пауза.

Лина Петровна. Но ведь повсюду... отовсюду... везде мы слышим
призывы размножаться...

Максим (шёпотом). Это не для всех. Чтобы те, кто надо, хорошо
размножались, надо, чтобы те, кто не надо, – наоборот. Чтобы было
равновесие. В процентном отношении. Ну, вы меня понимаете...

Пауза.

Максим. А у нас с Катей нет детей. Катя в детстве спортом сильно
занималась... Лёгкая атлетика, олимпийские резервы... Таблетками
кормили... Надорвалась девчонка. Мир несправедлив!.. А, Лина Петровна?
Мир несправедлив! Знаете, когда так говорят? Когда всё равно.
Когда лень вмешаться, изменить. А мне вот иногда не лень. Я иногда
вот так вот вдруг хочу сделать мир справедливее... Кстати, ваш
папа, насколько я знаю, занимался исправлением мира профессионально?
В пятнадцать лет сбежал на фронт в германскую войну, вступил в
партию большевиков, всю гражданскую прошёл, потом рабфак, потом
НКВД...

Лина Петровна. Откуда вам это известно?

Максим. Помилуйте! Большая советская энциклопедия! Герой соцтруда,
депутат...

Лина Петровна (решительно и гневно). Максим Юрьевич. Вы не любите
людей.

Максим. Я-то? А кто я, собственно, такой, чтобы их любить? Праведник?
Угодник божий? Что за гордыня такая? А вы, что, любите?

Лина Петровна. Да, Максим Юрьевич. Я люблю людей.

Максим. Повторите, пожалуйста, ещё раз.

Лина Петровна (с достоинством). Я люблю людей.

Максим. Что вы бубните себе под нос? Зарядили как осенний дождик.
Ну-ка, громче!

Лина Петровна (с вызовом). Я люблю людей!

Максим. Не верю! Выше подбородок! Да не сутультесь же!

Разворачивает её плечи, берёт за подбородок, поднимает.

Лина Петровна (с тупым упрямством). Я люблю людей!

Эти экзерсисы могут продолжаться несколько минут, как хватит мастерства
и куража у актёров.

Максим (с неподдельной горечью). Вот видите, как нелепо, фальшиво
и высокомерно это звучит... Эх, Сталина Петровна, Сталина Петровна...
Кажется, вас так по-настоящему зовут? Вас так назвал ваш учёный
папа в 1937 году? (Пауза.) Я ведь этот закон не из головы выдумал.
Со мной история случилась. Я вам расскажу. Я попал в пробку. На
поезде. Я редко езжу поездом. Что-то такое в этом есть... Радио
и льняные полотенца, пахнет мылом... Поезд... Словом, пробка.
И вот поезд как-то так крадучись подбирается к городу... Города
разные, а предместья всё одни и те же – промзоны, свалки и гаражи.
Тянутся и тянутся. Потом стоп, затык. Стоишь у окошка и смотришь,
смотришь... Какие-то пустыри, гаражи совсем рядом с железной дорогой.
И вот за гаражами я увидел детей. Они там толклись, то ли что-то
разглядывали, то ли что-то делали... Спрятались за гаражами, балбесики,
и не понимают, что из поезда их отлично видно. Просто обычно поезда
проносятся мимо, а тут пробка. Поезд стоит, стоит... И я понял,
что мне обязательно надо туда, к ним. Я сошёл с поезда. Они меня
не заметили, увлечённые каким-то тайным занятием. И когда я окликнул,
они расступились и попятились, но не убежали, тормознутые дети
от шести до десяти лет. И я успел их разглядеть: косой пацанёнок
в дырявых кроссовках, девочка с полуоткрытым, незакрывающимся
ртом и кривые зубы торчат, малыш в соплях, девочка лет восьми,
то и дело яростно чесала в трусах, и одна в кудряшках, хорошенькая,
с облезлым пунцовым маникюром на грязных пальцах... Я смотрел
на детей и тогда впервые подумал, что так дальше нельзя. Нужен
закон. Закон...

У детей был щенок. Чёрная дворняжка.

Лина Петровна кивает, а потом качает головой.

Максим. Я застукал детей за увлекательным занятием. Спалил. А
ведь они скоро подрастут, эти дети, гуляющие за гаражами. И какие
у них жизненные перспективы? А сколько ещё таких детей? Страна
большая, а такие дети, из-за гаражей, как раз очень быстро воспроизводят
себе подобных, с ранних лет. И какие головокружительные перспективы
у страны, если срочно не принять закон?

Лина Петровна. Вы не просто мизантроп. Вы настоящий фашист.

Максим. Я патриот и забочусь о будущем родины.

Лина Петровна (как бы в забытьи). Куда катимся?...

Максим. Хорошо, вы свободны. Зарплату возвращать не надо. Но всё-таки
на те два-три дня, пока мы будем подыскивать замену... Может,
порекомендуете кого? А ваш внук? Он студент?

Лина Петровна (с ненавистью). Бывший. Недоучившийся географ. Денег
не хватило за институт платить. Всё думали – выкрутимся, подработаем,
откладывать пытались. Не вышло. Вылетел. Думаете, не понимаем,
зачем всё это? Это вы придумали, вы все, которые в комитетах заседают.
Таджики скоро кончатся. И молдаване. И хохлы. Домой поедут. А
вам уже нельзя без обслуживающего персонала. Надо, чтобы были
нищие, кто вам прислуживать будет, кто за пять тысяч в лепёшку
готов разбиться. Но не дикари, не пьянь, а из хороших семей. Нищие
с хорошей родословной. Вот поэтому бесплатного образования всё
меньше. Поэтому по три ЕГЭ сдавать надо. Чтобы никто выучиться
не мог, нормально зарабатывать. Без прислуги остаться не хотите.

Да кто вы все такие? Откуда вы только повылезли? Тут раньше люди
жили, люди, вы понимаете? Это посёлок академии общественных наук!
Эти ваши демократы разорили учёных, и вы всё скупили! Но есть
вещи, которые не продаются. Есть люди, у которых ещё осталось
достоинство... Так вот. Подавитесь вы своими деньгами и обедами.
Да я костьми лягу, с голоду сдохну, а внука к вам не пущу.

Лицо у Максима становится грустное, грустное.

Максим. Зря вы так. Я к вам всем сердцем. Мне других предлагали,
а я специально вас выбрал. Учительница, старая гвардия, порядочный
человек...

Он берёт рацию.

Максим. Хафиз, проводи Лину Петровну к третьим воротам. Слава,
отвези Лину Петровну, куда она скажет.

Дом Лины Петровны. Лиза одна. Она спешно собирается куда-то, надевает
куртку, сапоги, рюкзак, останавливается и оглядывает комнату с
громоздкой мебелью, часами и портретом своего дедушки.

Лиза. Простите меня. И ты, дом, прости. Простите и не ищите. Какая,
в сущности, жалкая слабость – жить. Когда жить незачем, да и невозможно.

Лиза машет рукой комнате, машет по-детски, всей ладонью. Поправляет
рюкзак и стремительно шагает к двери. Слышится стук входной двери
и зычный учительский голос.

Лина Петровна. Лизавета, ты дома?

Лиза опускается на стул у двери.

Лина Петровна. Я ему всё сказала! Так прямо ему и сказала. Так
и сказала...

Лина Петровна входит, возбуждённая разговором с Максимом.

Лина Петровна. Они все, видите ли, думают, что из нас верёвки
вить можно... Нет, я не из таких... Представляешь, Лиза, да ты
меня не слушаешь совсем!

Лиза. Мне снился Саша... Такой худой-худой... А сам улыбается...
И не сказал ничего...

Лина Петровна. Лиза, сними пальто и переобуйся.

Лиза. Только он один меня любил. Только с ним я была бы счастлива...

Лина Петровна. Начинается! Да ты бы с ним в канаве через месяц
оказалась!

Лиза. Нет! Если бы мы были вместе, всё было бы по-другому... Ты
ничего не понимаешь!

Лина Петровна. Закрой рот. Меньше надо строить из себя... Говорили
тебе – иди в медицинский... Художница нашлась! Ишь... Где ты теперь,
художница? Экскурсовод в районной картинной галерее... Учительница
рисования в досуговом центре...

Хлопает входная дверь, и женщины кричат друг на друга шёпотом.

Лина Петровна. Слушай мать, она тебе добра желает... Благодари
меня, что я спасла тебя от этого... От этого...

Лиза. Мама, о покойных не говорят плохо!

Лина Петровна (гневно, с пафосом). Что ж теперь и про Гитлера
плохо не говорить?!

Лиза. Ненавижу новый год, малиновое платье, ничего уже никогда
не будет...

Лина Петровна. У тебя всё будет хорошо... Я – мать, я знаю...

Лиза. Что у меня может быть хорошего? Когда? Мне пятый десяток!
Ничего не хочу! Не могу больше!

Она молча прячет лицо в ладонях, её колотит.

Лина Петровна. Лиза, возьми себя в руки. Твои истерики никому
не интересны. Лиза. Я сейчас дуровоз вызову... Какая гадость...

У Лины Петровны ещё более брезгливое выражение лица. Слышатся
шаги Филиппа, и Лиза переводит дыхание, приглаживает волосы.

Филипп. Салют, амигос! Мам, ты чего в пальто?

Лиза. Устала, прямо ни ногой, ни рукой не пошевелить. Представляете,
удумали собрание строить! Диспут – надо ли наряду с москвоведением
вводить в школах петербурговедение?

Филипп. Во пурга!

Лиза. Потом ещё дороги перекрыты, из-за этих пожаров.

Лина Петровна. Да, если строительные рынки загораются, значит,
это кому-нибудь нужно...

Филипп. Знатно горело! Оба строительных рынка! Пфшшш – и нету!

Лиза. Не понимаю, чего тут смешного.

Филипп. Что, рыдать теперь? Смотри!

Вынимает ананас.

Лина Петровна. О!

Филипп. Правда же, лучше, чем цветы?

Лина Петровна. На какие шиши?

Филипп. Если я скажу, что отработал смену обнажённой моделью,
ты расстроишься.

Лина Петровна. Невыносимый идиот!

Лиза. Керосином каким-то несёт...

Филипп. От ананаса?

Лиза. От тебя, по-моему.

Филипп. На то и пожар...

Лиза и Лина Петровна перестают накрывать на стол.

Филипп. И главное, чисто сработано. В санитарный день, а? Никто
не погиб. Так, для острастки – знай наших, вы, азера!

Пауза.

Филипп. Только не надо вот этого вот... «Ах, если бы твой прадед...»
Не зарабатываю – плохо, заработал – опять плохо. Я, что ли, виноват,
что здесь никак нельзя заработать? Только воровством, поджогами
и разбоем.

Лина Петровна. Надо учиться! Надо работать честно! Не забывай,
кто твой прадед!

Филипп. А я и не забываю. Жизнь напоминает. Чего мне рыпаться,
если мой прадед отрёкся от своего отца-священника... А потом служил
в чека, и приговаривал к расстрелу ещё много-много таких сельских
священников и просто людей. А может, и расстреливал сам. Так что
я по жизни – свободен. Могу не напрягаться.

Пауза.

Лиза. Филипп. Твой отец – герой. Он спас чужого ребёнка, и это
стоило ему жизни. Ты должен думать о своём отце, что ты его сын,
ты – сын героя, а не потомок этого безумного большевика!

Пауза.

Лина Петровна. Предательница. Этот дом построен этим безумным
большевиком, забыла? Уходи вон! А?

Лина Петровна хватает Лизин рюкзак, встряхивает. Выпадает зубная
щётка, мыльница, какие-то вещи.

Лина Петровна. Что? Тихушница! Собралась, а идти некуда. Некуда
идти? Неудачница! А ты, иждевенец? Сколько вам платят за поджоги?
А почём возьмёшь человека убить? Гостинчик мамочке принёс! Чтобы
завтра же шёл на работу, вместо меня, к этому…

Лина Петровна выходит из комнаты. Филипп и Лиза смотрят друг на
друга.

Филипп. Мама, давай уйдём. Пошли отсюда. Куда угодно. Надо к этим
людям, у тебя есть их адрес? Надо им написать. Они нам помогут.
Они должны помочь. Мой отец утонул, спасая их дочку. Они должны...

Лиза. Никто никому ничего не должен.

Филипп. А я буду их искать! Я найду их!

Лиза. Господи...

Филипп. Ну кто-то же поставил памятник на его могиле? Совсем недавно!
Кто? Кто?! Белый, каменный крест! Это они...

На большом экране девушка сидит за столом. К столу подходит человек,
кладёт папку с бумагами, усаживается. Это Максим. Он оглядывается
по сторонам и говорит.

Максим. Нет, камер не будет. Я понятно говорю?

Экран гаснет.

Максим и девушка на сцене, «живьём» за тем же столом, та же казённая
лампа на столе.

Максим. Так, Романенко Юлия Игоревна, восемьдесят второго года
рождения... Уроженка... Проживаете... Место работы...

Романенко. ЦФПУ РБ. Старшим менеджером.

Максим. Но вы так же и учитесь?

Романенко. Да, в МСНУЭП.

Максим. На кого?

Романенко. На менеджера.

Максим. То есть, учитесь на менеджера, а работаете уже старшим
менеджером? Ну, понятно, понятно... Значит, Юлия, меня никто не
нанимал, не направлял, о вашем деле я узнал из средств массовой
информации, и я сейчас здесь просто потому, что хочу сам, лично
разобраться.

Романенко. Спасибо.

Максим. Если можете, расскажите поподробнее, как прошёл день накануне...
Накануне происшествия. Было воскресенье?

Романенко. Да.

Максим. Вот и расскажите.

Тут возможна импровизация. Актриса может говорить что-либо от
себя, как она чувствует этот персонаж. Выражать характер, повадки
и привычки серой мышки, средненькой неприметной девушки, не имеющей
пристрастий, стремлений, равняющейся на то, что навязывают глянцевые
журналы и реклама по ТВ. Но в целом, она не должна выглядеть однозначно
отрицательно.

Романенко. Ну... выспалась как следует. А там уже Лёха звонит.
Мы с Лёхой, Ленкой и Алиской в «Мегу» договорились...

Максим. Лёха, Ленка и Алиска – это...?

Романенко. Брат мой старший, с женой и дочкой. Он там себе кроссовки
посмотреть хотел... ещё чего по мелочи... Вот. Ленка ещё просила,
чтобы я за ними заехала, они в Коровино живут, ну что я в Коровино-то,
крюка такого давать, я уж сразу в Химки. Встретились на катке,
пока Алиска каталась, мы с Ленкой в Ив Роше пошли. Мне открытка
как раз пришла, специальные скидки и подарок. Ну, набрали с Ленкой
всего, там, гель-пилинг, для ног, по уходу за волосами, вокруг
глаз с энзимами молодости... Идём такие, а там парень купоны на
скидки раздаёт – кто три пары лыж купит, тому четвёртую бесплатно.
А Ленка она вообще ненормальная, если скидкой не воспользуется,
спать не будет. Лёха ей говорит – на кой нам четверо лыж? Столько
ног нету! А она всё равно – говорит, пару можно у Зюзиных на ласты
обменять. Набрали лыж, как эти. Пока в машину запихивали, вообще
загеморроились, есть захотелось. Поши в ресторанный дворик.

Максим. Что вы ели?

Романенко. Мы с Ленкой обед «будь в форме», Алиска хеппи-мил из
Макдональдса, а Лёха пиццу. Ну и по домам. Я их до Коровина довезла.
Дома машину помыла. Я всегда перед понедельником мою.

Максим. Сами?

Романенко. Я люблю машину мыть. Снаружи и салон. Меня батя приучил.
Он всегда сам мыл тоже. У него шестёрка была. Всегда шестёрка.
Прямо сколько мы с Лёхой себя помним, столько эта шестёрка. Она
старше нас была! И он всегда её чинил... У него мечта была, голубая,
сто двенадцатую купить. Мечтал, мечтал, а сам свою старушку чинил...
Да... Не получалось никак по деньгам, чтобы вот машину поменять...
По деньгам вот никак... А он всё равно не унывал, говорил: «Погоди,
Юлёна, мы ещё всем покажем...» Я когда свою «реношку» в кредит
взяла, ему сказала, типа, вот, батя, смотри, радуйся. Даже шампусиком
с ним чокнулась. В мыслях. С фотографией батиной.

Максим. А...

Романенко. Он в дорожном отряде работал, а их расформировали что-то.
Стали они как частная лавочка, то тут, то там. Армяне какие-то
пионерлагерь под дачу купили, батя им асфальт ложил, а это что
потопаешь, то и полопаешь. Много за один раз положил, пришёл домой,
лёг чего-то, вздыхал, ворочался. Я ещё спросила: бать, может,
врача вызвать? А он: «Ничего, отлежусь, погоди, Юлёна, мы ещё
всем покажем...» И умер. Видно, не судьба ему на новой «реношке»
покататься.

Пауза. Максим смотрит на Романенко.

Романенко. Короче, вымыла машину, сама намылась, села телек смотреть,
«Минуту славы».

Максим. Хорошо, а как сложился понедельник?

Романенко. Да нормально, обычный день. К вечеру, конечно, устала.
А тут ешё пробки эти. Главное, все едут как хотят, и идут тоже.
Это в протоколе зафиксировано – нам дали зелёный, мы и поползли,
но медленно, и пешеходы тоже идут. Так и бродят между машин, как
я не знаю. Стадом вообще. И дед этот, потерпевший, он кулаком
мне по капоту как двинет. Я ещё окошко открыла и говорю: «Не имейте
привычки стучать по машинам». Я ему на «вы», а он как пошёл на
меня матом грубить! И палкой своей, тростью этой по лобовому!
Тут меня переклинило, я из машины выскочила, трость выдернула
у него... От него водярой разит, пьяный совсем, главное, старый
такой дед, а пьяный, и только с виду здоровый, а я его пхнула
маленько, он и бухнулся... Ну я и... Вдруг злость такая, даже
в голове шум... Потом уж, когда кровища булькать стала, я сама
и «скорую» вызвала. Только она поздно приехала. Сейчас ведь как
– мигалки отменили, так крутые реанимацию или «скорую» нанимают,
она паровозом идёт, дорогу им расчищает. А люди, они что, они
же не знают – это скорая к больному спешит, или крутые. На всякий
случай думают, что крутые, и не пропускают... Потому что...

Максим. Пробка!...

Романенко (соглашаясь). Пробка...

Максим. Пробка... Скажите, кто-то попытался вмешаться? Когда вы...
С потерпевшим... Кто-то пробовал воспрепятствовать?

Романенко. Да нет, тут как раз зелёный дали, все и поползли...
Пробка. Всем домой охота... (помолчав) Вот если бы я начальством
большим была, я бы вообще по-другому всё организовала.

Максим. Что бы вы организовали?

Романенко. Да всё! Движение в городе. И про стариков тоже. Чтобы
под колёсами не мотылялись. Еду бы им на дом приносили. А на воздух
выводили бы организованно. Прогулочными группами.

Максим. Мысль хорошая. Понятно. Скажите, Юлия. Вы спортом занимаетесь?

Романенко. Да не особо. В детстве плаваньем маленько... Плавать
люблю, только редко, когда мне плавать-то, если и учёба, и работа,
в бассейн не получается, только если вот летом выберусь куда...

Максим. Как же вам это удалось? Как вы физически смогли такое?

Романенко. Да сама не знаю. Гнев большой вдруг... Батю вспомнила.

Максим. Но вы же субтильная. А потерпевший весил около ста двадцати
килограммов?

Романенко. Машину жалко, батю жалко... Гнев такой, и жалость...
Жалость, прямо вот...

Максим начинает хохотать. Сперва он пытается бороться со смехом,
но сдаётся и хохочет в голос.

Максим. То есть, это всё от жалости? Хрупкая девушка сбивает с
ног пенсионера шестидесяти восьми лет и на глазах у изумлённой
публики засовывает ему трость в анальное отверстие, от чего он
умирает в городской клинической больнице имени медсантруда?

Максим хохочет, Романенко молчит. Нахохотавшись вдоволь, Максим
переводит дыхание, хлопает себя по карманам, достаёт белый носовой
платок, хочет утереть выступившие от смеха слёзы.

Романенко. Мне пожизненное дадут, да?

Максим не отвечает, с белым платком в руке.

Дом Максима. Филипп в камуфляжной одежде вкусно пьёт чай, один
за большим столом, там же, где Максим беседовал с Линой Петровной.
Максим входит стремительно, на ходу протягивает Филиппу руку.

Максим. Замёрзли? Вот и зима уже... Накормили вас? Коньяку хотите?
Ну как? Подружились с Ермолаем?

Филипп. Кто его так?

Максим. Дети. Знаете, бывают такие дети, которым на самом деле
не следовало бы появляться на свет...

Филипп усмехается. Максим смотрит, как он пьёт чай.

Максим. Что бабушка? Сильно на меня сердится?

Филипп. Она на всех всегда сердится. Характер такой. «Учительница
первая моя»...

Максим. Учительница должна быть доброй.

Филипп. Не знаю, не встречал.

Максим. Но вы же сами собирались стать учителем?

Филипп. Да ничего я не собирался. Про универ я и думать не смел,
где мне... Поступил в пед, на географию, на платное... Там бюджетные
места за три года вперёд расписаны, такие детишки, из хороших
семей... Самые бедные...

Максим. А почему география?

Филипп. Люблю. Да фигня всё это, на самом-то деле. Учитель по
географии! Смех... У нас в школе географичка дальше Мытищ никуда
не выезжала. Очень любила про Латинскую Америку рассказывать.

Максим пристально смотрит на Филиппа. Филипп ставит чашку на блюдце.
Вопросительно смотрит на Максима.

Максим. Извини, показалось... Ты на одного человека похож...

Филипп. Все на всех похожи. Особенно, кто в телевизоре. Я даже
иногда думаю, может, на самом-то деле никого и нет? Это вместо
всех людей артисты работают? Один президента играет, другой –
маньяка, третья – ещё там кого... И артистов уже не хватает...

Максим. Это известно, в психологии описано, такие заблуждения
характерны для тех, кто в замкнутом мире живёт...

Филипп. В замкнутом, не в замкнутом...

Помолчали.

(Только, пожалуйста, тут должна быть именно такая вампиловская
интонация, мужская дружба, ни в коем случае не надо решать этот
диалог как гомосексуальное соблазнение!!!)

Максим. Слушай, а хочешь?.. Хочешь путешествовать? Пошлём всё
к чертям собачьим... Махнём куда-нибудь вместе? В Коста-Рика?
Ты же географ, тебе надо... Прошерстим обе Америки, чтобы мало
не показалось, а? И гори оно всё огнём... Надо видеть мир смолоду,
пока охота, пока интересно...

Филипп. А супруга ваша тоже поедет?

Максим. Она тут подождёт. У неё храм, приют собачий, дом малютки...
Да и ну их всех совсем... Без баб обойдёмся...

Пауза.

Филипп. Правильно мне бабуля говорила. Что вы чудак большой.

Максим. Поехали, а?

Филипп не отвечает. Максим начинает сумбурный монолог.

Максим. Знаешь, у меня был друг... Давно. В молодости. Мы с ним
мечтали путешествовать, а тогда нельзя было... То есть, мы конечно
ездили там, в Крым, на Кавказ, в Прибалтику... Автостопом, а то
ещё в поездах, зайцами, на перекладных... То есть, мы нормально
как раз поездили, по тогдашним-то временам... Я всё ему обещал,
что скоро разбогатею... Я хотел разбогатеть, чтобы ему помочь...
Он был художник... И я раньше тоже рисовал... У меня не получалось...
Мура какая-то... Я и стихи писал, стыдно вспомнить... Пень я в
этом смысле... А у него всё получалось... Он был гений... Но тогда,
знаешь, было сложно... И вот я ему говорил, погоди, я скоро разбогатею,
и у тебя вообще будет своя галерея и чёрта в ступе, и мы поедем
с тобой по белу свету, куда захотим...

Так он и не дождался... Припоздал я разбогатеть...

Филипп (медленно). Что же с ним случилось? С художником?

Максим. Там такой мрак был, нищета такая... У него девушка была,
родила от него. А мать ей не разрешила с ним регистрироваться,
вообще его за человека не считала. Общаться с ним запрещала, нормально?
Она ей нарочно не говорила, если он звонил. А ему сказала, не
звони ей, у неё жених математик, умнющий, она с ним в Америку
уезжает, а тебя знать не хочет... И он тогда запил конкретно и
из окна выбросился, утром, я потом на опознание ходил...

Пауза.

Максим. Это я про него, что он мечтал путешествовать...

Филипп. А что же девушка с ребёнком?

Максим. Уехали вроде... Я потом звонил, на меня эта мамаша – не
смей сюда звонить, рвань... Дрянь баба, в общем... Давно всё было...
Саня мой... Хорошо, хоть крест ему на могилу поставил. Белый.
Каменный.

У Максима слёзы на глазах. Филипп молчит, в полном оцепенении.

Максим. Ладно, прости, что-то я разнюнился... Старею, что ли?
Ты молодой... Похож на него чем-то... Только у тебя всё по-другому
будет, хорошо будет. Ты так и знай. Столько всего тебя ждёт...
Путешествия... Корабли и города... Вдали музыка и огни... Сколько
на свете прекрасных, светлых, белых городов, где с океана дует
свежий ветер, а люди весёлые и красивые...

Пауза. Филипп молча встаёт и идёт уходить.

Максим. Ты что?... Я что-то не то?... Погоди, ты меня не так понял!

Филипп. Извините, мне сейчас домой надо.

Максим. Я скажу, тебя отвезут?

Филипп. Я лучше пешком... Мне пройтись... Подышать...

Максим. Завтра придёшь?

Не отвечая, Филипп уходит.

Экран: зал суда. Кто-то в мантии долго читает. Лицо девушки постепенно
изменяется – от угасшего до изумлённого. Мы чётко видим, без звука,
что она переспрашивает: «Я? Меня?» Она закрывает лицо ладонями.
Много-много вспышек фотоаппаратов.

Дома у Филиппа мать и бабушка смотрят телевизор. Филипп приходит
с мороженым в руках.

Филипп. Бабушка....

Он напряжённо смотрит на неё. Она досадливо машет на него рукой,
жадно глядя в телевизор. Тишина.

Лина Петровна. Он её выкупил... Он выкупил убийцу.

Лиза (робко). Он адвокат. Он сумел доказать...

Лина Петровна. Он богач! Он её выкупил! Убийцу! Освобождена из-под
стражи в зале суда... Она теперь будет жить как ни в чём не бывало!
Разъезжать на своей иномарке... Нет, это конец света... Какое
грубое попрание всего...

Филипп (кричит). Бабушка!

Лина Петровна. Что тебе?

Филипп (тихо). Хочешь мороженого?

Не понимая, мать и бабушка смотрят на него. Филипп встаёт.

Филипп. Спрашивается, за что я всю жизнь ненавидел речку Рубашку?
Разве она виновата? Выясняется, что она вообще ни при чём.

Обе женщины помертвели.

Филипп. Мама! Ты правда собиралась выходить замуж и увозить меня
в Америку? Да? Жених у тебя был, такой умный весь, математик какой-то...

Мать молча с ужасом смотрит на него.

Филипп. Не собиралась? Нет? А вот бабушка говорила, что собиралась.
Бабушка сказала моему отцу, что ты уезжаешь в Америку, и чтобы
он больше нам не звонил. Бабушка, ты пошутила, что ли? Вы обе,
что ли, пошутили немножко?

Лина Петровна. Как это просочилось?.. Кто?.. Это бред! Это всё
бред, враньё! Это какие-то бывшие друзья, пьянь, алкоголики, ху-дож-ни-ки...

Филипп хватает бабушку обеими руками за горло и душит. Она борется
с ним, сопротивляется, впивается ногтями в предплечья, в запястья...
Лиза жуёт и отрешённо смотрит, как Филипп душит бабку, и не делает
ни одного движения, чтобы прекратить это. Затем не спеша подходит
к ним, неловко топчется и тоже принимается беспомощно стучать
по бабкиной голове маленьким, сухим, почти старческим кулачком.

Начинается пресс-конференция Максима. Люди, допустим, из зала,
журналисты, задают ему вопросы.

Журналисты. Это сенсация. Беспрецедентный случай.

Максим. Просто ей попался внимательный адвокат.

Журналисты. То есть, вы считаете, что это законно?

Максим. Я разобрался и сумел доказать, что Романенко может отбывать
наказание условно. Я нахожу это справедливым. Это мой ей подарок.
Я люблю делать подарки. Чудеса. По-моему, встретить новый год
дома, а не в сизо – неплохой подарок, а? Я также оплачиваю двух
телохранителей для Романенко, на случай дубины народного гнева.

Журналисты. Да вы просто любите эпатировать общество! Вы эпатажник!
Скучающий богач!

Максим. В зале есть доктор? Дайте даме успокоительное.

Журналисты. И всё же, чем вы руководствовались?

Максим. Мне показалось, что из неё может что-то выйти. Ну, какой-нибудь
там самый старший менеджер. Что у неё есть перспективы. А у потерпевшего,
как мы видим, их вовсе не было. Просто девушки – честные труженицы
нравятся мне больше, чем старые пьяные матерщинники.

Журналисты. А закон, который вы продвигаете?

Максим. Вы ещё взмолитесь, чтобы он был принят.

Журналисты. Зная вас, трудно поверить, что вы помогли обвиняемой
освободиться бескорыстно.

Максим. Я только лишь попросил её позаботиться о Ермолае...

Журналисты. Кто это Ермолай?

Максим. Моя собака. Дворняга. Слепой пёс. Я отобрал щенка у детей,
которые выкалывали ему глаза.

Журналисты. Я согласна, что это может произвести тяжёлое впечатление,
но проблема детской жестокости...

Максим. Тут проблема не детской жестокости, а проблема детей,
которым не следовало бы появляться на свет. Их тут не ждали. На
них не рассчитывали. Их никто не хотел. И когда масса этих детей
превысит критическую, могут начаться неприятности... Да, я всего
лишь попросил её позаботиться о Ермолае, в том случае, если меня
и моей супруги не будет на свете.

Журналисты. Умирать собираетесь?

Максим. Мало ли что... Скоро война.

Журналисты. С кем?

Максим. Всех против всех.

Пауза. Журналисты смеются. Никто не задаёт вопросы. Максим улыбается.
Говорит совсем по-другому. Говорит тепло, доверчиво, словно радостно
делясь своим открытием.

Максим. А знаете, что собаки видят всё чёрно-белым? Смотрят, смотрят,
смотрят чёрно-белое кино про людей... Так вот, людям надо бы жить
так, чтобы собакам не было скучно и стыдно смотреть это кино.
Если, конечно, им ещё не выкололи глаза какие-нибудь детишки...
Спасибо за внимание. Всего доброго...

Он уходит.

Экран. На экране Романенко в больших тёмных очках идёт по предновогоднему
городу, новогодняя музыка звучит, дедморозы тусуются возле украшенных
ёлок на площадях и бульварах, музыка играет, иллюминации искрятся,
клубится морозный пар, автомобили, толпящиеся в пробках, сигналят...

Громкая весёлая музыка... И под музыку:

Новый год у Филиппа. Трое мирно наряжают ёлку и накрывают на стол.
Филипп в белом свитере. Бабушка в головодержателе.

Пишут желания на клочках серпантина...

Поджигают клочки...

Кидают пепел в бокалы с шампанским...

На матери малиновое платье.

Музыка всё громче.

Затемнение.

Свет.

Новый человек стоит на сцене, неловко щурясь от света.

Новый. Я знаю, я! Меня учили, я читал, мне рассказывали, я знаю!
Я расскажу, как всё на самом деле было. Я с самого начала...

Был Советский Союз. Там было плохо. Люди стали уезжать в другие
страны и увозить Советский Союз с собой. Его совсем не осталось.
Стало другое. Было много чего, и президенты жили в мавзолеях.
И везде за деньги продавались всякие заграничные рубли. Молодёжь
из соседних стран приезжала в Москву, там ходила в оранжевых жилетах
и собирала мусор. Смотрят соседские правительства – где молодёжь?
Стали звать её обратно. Но молодёжь уже не понимала на родном
языке, всё собирала мусор, плохо выглядела и боялась милиции.
А в Москве государство хотело, чтобы все жили хорошо и богато.
Чтобы бедных не было. Но бедные всё были и были. Не кончались
никак. Государство стало думать.

Создали комиссию...

Спасаясь от закона о стерилизации по социальным показаниям, православные
и просто малообеспеченные семьи прятались в лесах. Мои родители
в числе прочих тоже бежали в нежилые деревни между Псковской и
Смоленской областями, и на реках Курочка, Вишня и Рубашка основали
что-то вроде коммуны. Там много детей родилось. И я! Места укромные,
глухие, природа нетронутая, далеко... Так что когда начались все
эти неприятности, мы их совсем не почувствовали. Жили себе и жили.
Жалко, что мы никогда не увидим Москву и Питер – говорят, это
были необыкновенные города. Мама даже плакала, когда узнала, что
их больше нет. Говорят, теперь будут строить новую Москву и новый
Питер, одновременно, в одном городе, чтобы больше не было войны.
И наша страна будет называться «суверенное административно территориальное
образование Свято-Москвоград и Сочинское благочиние». Длинновато,
но лучше чем совсем без страны. А мы станем в этой стране населением.

Закон о стерилизации отменили, потому что народу и так почти совсем
не осталось. Я даже думаю, может, это нарочно кто-то так хитро
придумал, чтобы мы спрятались и уцелели?

Война между Москвой и остальными, начисто уничтожившая все города,
нас не коснулась, но мы счастливы, что она кончилась, и что с
божьей помощью в результате кратковременного военного вмешательства
к власти пришла её величество госпожа верховный менеджер по стабильности
и демократии...

Я уже видел газету, настоящую газету с её портретом...

Она хорошая. У неё старая, совсем слепая собака...

Всё позади...

Всё впереди...

Статья Павла Руднева о пьесе Ксении Драгунской «Пробка»