Проза

="02_141.jpg" hspace=7> Zdzislaw Beksinski

Полковник оперативного отдела штаба армии Антон Воронов и его то ли
адъютант, то ли офицер связи, то ли водитель, лейтенант
Семен Снежкин, были почти неразлучны и представляли вдвоем
колоритную пару. Полковник - сорокалетний, черноусый
красавец-атлет с умным лицом несколько цинически-скептического
выражения. Лейтенант – двадцатитрехлетний парень, стройный, высокий,
с лицом, излучающим доброту, доверчивость и спокойную
бескорыстную доброжелательность. Прямо бес да ангел, как и
замечали многие. Полковник был классным оперативником, очень
большим ценителем и радетелем женского пола, любителем выпить и
закусить, а лейтенант женщин сторонился, пил же только под
воздействием полковника и в его компании, для разговора.

Вообще-то Снежкин был в адъютантах у Воронова только год, с сорок
четвертого, а до этого, с самого начала войны, которую он
начал рядовым, Снежкин был классным снайпером и завалил чертову
уйму фрицев. После тяжелого ранения, когда пуля другого, уже
немецкого снайпера, прошла в миллиметре от сердца Снежкина,
ему дали Славу третьей степени и послали на офицерские
краткосрочные курсы, после которых Воронов и взял его к себе.
Чем-то новенький лейтенант ему понравился. Лицо у него было
простое, и в то же время неглупые глаза, да и образован он был
несколько более других. До войны учился заочно в
педагогическом институте, на втором курсе.

Выпив, Снежкин часто рассказывал Воронову о своей жене Зинаиде, с
которой только и прожил после свадьбы всего неделю. Какая она
у него красавица знатная! Первая красавица в городке была и
есть, и ухажеров у нее было целая рота. Да нет, батальон. А
выбрала его, Снежкина. «Я ее после первой ночи спросил, -
рассказывал Снежкин, – почему ты меня выбрала? - А за
простоту, - отвечает. - Ты, Семен, очень какой-то по- хорошему
простой, умной простоты человек». Лейтенант был абсолютно уверен,
что все эти годы его красивая жена Зинаида хранит ему
полную верность, и полковник не разубеждал его особо, а только
усмехался про себя. Сам-то он, за глаза, иначе как ***,
никаких женщин не называл. Жена Снежкина стала вынужденным
исключением. Иногда, выпив лишнего, полковник из любопытства
расспрашивал лейтенанта о его легендарной Зинаиде. Интересовали
его больше разные частности. «А *** у нее какая, а жопа, а
ноги красивые?» В общем, обычно полковник называл вещи своими
именами. Видно было, что лейтенанта это возмущает, но он
сдерживал себя, и что-то отвечал. И выходило так, что все у его
жены представляет собой нечто вроде эталона. И, на взгляд
Воронова, Снежкин был, действительно, простоват слегка, но это
и нравилось. И потом, полковник знал, что в большинстве
случаев простота эта самая, как и молодость, болезнь излечимая.

Поскольку лейтенант свято верил в верность жены Зинаиды, то и сам он
хранил ей совершенную верность, и во время застолий с
женщинами уходил куда-нибудь. А если они были в районе передовой,
то Снежкин брал свою снайперку, которую ему оставили при
нем за заслуги, шел к переднему краю, заползал на нейтралку и
щелкал одного-двух фрицев. По старой памяти, но зарубки на
винтовке больше не ставил. Этими выходами на нейтралку
Снежкин и удивлял, и интересовал полковника. «И не жалко ему их?!
– думал Воронов. – А по-моему, лучше бабу отбарабанить!»

Однажды за спиртом, пили они вдвоем с полковником, Снежкин заговорил
о смерти. «Вот, в сорок первом еще, я поражался, -
рассказывал лейтенант, – сидит со мной рядом боец в окопе, живой
боец, и вдруг, шпок, и нету его. Нет такого человека. В чем
здесь смысл? Или меня убьют если, то в чем этого смысл? Все
рассуждают о смысле жизни, но это понятно. Чтобы жизнь
продолжалась, и все. А смерти в чем смысл, я не пойму. Ведь смерти
могло бы и не быть вообще. Некоторые деревья живут тысячу
лет. Мы просто привыкли, что смерть. Но ее могло и не быть. В
чем смысл?»

«Ну, - отвечал Воронов, – если бы смерти не было, то мир задохнулся
бы от избыточной жизни, от слишком большого количества
людей, растений и животных. А если ограничить, или прекратить
как-нибудь появление новой жизни, то всем живым станет слишком
плохо, не только людям. Скучно, надоедят все друг другу до
смерти. Вот и весь смысл».

«Нет, это какое-то механическое объяснение, - не согласился
лейтенант, – а в человеческом плане я не знаю, в чем смысл смерти!»

Конец войны они встретили в Курляндии, где капитулировала большая
группировка немцев. И надо ж такому случиться, что через
неделю после девятого мая лейтенанта ранили, и хорошо еще, что не
тяжело. Ранил какой-то не сдавшийся снайпер. Два раза он
стрелял. Одна пуля чиркнула по голове, оставив царапину над
бровью, а другая угодила в правое предплечье, слегка повредив
кость. Ранение было не опасным, но все же потребовало
лечения в армейском госпитале. Главврач заверил полковника, что
никакой опасности нет, парень поваляется дней десять, и хорош.
Не теряя времени, от греха подальше, полковник пробил
демобилизацию Снежкина, и собрался лететь в Москву, в
командировку. Перед отлетом он зашел повидать лейтенанта. Тот выглядел
отлично.

И тут лейтенант стал настойчиво просить полковника заехать в его
поселок, это от Москвы недалеко, и передать его Зинаиде большое
письмо, привет, и… и все. Все остальное он сам привезет,
трофейные часики там, и тому подобное. Полковник отказывался,
отнекивался под благовидными предлогами, но лейтенант все
просил его, по дружески, и Воронов, в конце концов,
согласился. «Да! – подумал полковник, выходя из госпиталя, – все-таки
прост ты, Снежкин, сверх меры!»

Полковник выполнил обещание, приехал как-то вечером, выбрав время, в
поселок лейтенанта, и нашел дом, в котором одну половину
занимала семья лейтенанта, то есть, собственно, пока только
его жена, а другую - ее престарелая тетка.

Воронов постучал в нужную дверь, и на стук открыла очень молодая,
высокая женщина, почему-то немного похожая красивым, милым
лицом на лейтенанта. «Как сестра!» – подумал Воронов. Кроме
того, она вся была как будто слепленная из тугих шаров разных
размеров, и были эти шары так хорошо пристроены друг к другу,
что самостоятельный орган в широких галифе полковника
немедленно и надолго принял вертикальное положение. В лице
женщины образовалась большая тревога, и Воронов поспешил успокоить
и обрадовать ее, быстро все объяснив, протянув Зинаиде
письмо мужа и кое-какие продукты, от себя. Разумеется, она
пригласила его в дом, усадила на диванчик, и, сияя от радости,
внимательно прочла письмо. «Так вы говорите, Семен ранен
совсем не опасно?» – сказала Зина. «Абсолютно! – подтвердил
полковник, – и через недельки две-три будет дома. Я позабочусь».

Как не порывался полковник, но Зинаида не соглашалась отпустить
Воронова, не покормив, и не порасспросив поподробнее о муже.
Ведь он же, оказывается, так долго воевал вместе с товарищем
полковником, да, оказывается, Снежкин еще и герой, о чем он
совершенно не сообщал в письмах. Полковнику пришлось
задержаться. За ужином он достал бутылку хорошего спирта, разбавил
его покрепче лимонадом, и Зина выпила на радостях. Они
разговорились, и полковник отлично видел, что опьяневшая Зинаида
смотрит ему в рот, со всем соглашается, что он нравится ей, и
действует на нее, как удав на кролика. Это, и все эти ее
шары и полусферы, распиравшие платье, сильно действовали. «Вы
знаете, Зиночка, - сказал Воронов, - мне о вашей красоте
Семен много рассказывал. Но чтобы такая красота! Этого, знаете,
не расскажешь!» И она покраснела от удовольствия.

Так они просидели почти до ночи, а ночью полковник Воронов вставил
Зинаиде с ее молчаливого согласия несколько палок, всю ночь
*** и *** ее неутомимо, доводя до потери сознания, и
испытывая гораздо большее, чем обычно, половое возбуждение и
удовольствие. Протрезвев и ***, Зинаида несколько погрустнела. «Вы
не осуждайте меня, товарищ полковник, - попросила она, – я
ведь, не поверите, всю войну его честно ждала, никому не
давалась, поверьте! А тут чего-то расслабилась…» Воронову
Зинаида даже не намекнула какой-либо упрек. Но насытившийся
Воронов упрекал себя. Он посмотрел на голую, использованную им
женщину. Он привык уже к ее телу, и оно казалось ему
обыкновенным бабьем телом. Он смотрел на нее, не испытывая почему-то к
ней обычного для него презрения к женщинам, особенно к
давшим ему. «Ты не переживай излишне!» – сказал полковник
искренне. И добавил, соврав: «Ерунда это все!».

«Что ж, лейтенант Снежкин, - думал Воронов, возвращаясь в Москву –
вот я и узнал, какая у твоей Зинаиды ***! Но ты сам виноват.
И перед ней, и передо мной!»

Вскоре полковник вернулся в армию. Ему не хотелось теперь видеть
лейтенанта, но он все-таки заехал в госпиталь, надеясь, что
Снежкин уже отбыл домой. В госпитале полковника встретили
виноватые лица. Дело в том, что Снежкин умер. «Как умер! Вы ж
говорили!» «Гангрена, с ампутацией затянули, жалко было парня».
«Понял!» – коротко сказал Воронов, не сказал, булькнул, и
ушел к себе, налить поскорее спасительный стакан спирту.

Таким пьяным его никто еще не видел в штабе. Полковник бродил по
комнатам и объяснял всем одну и ту же вещь. Дело в том, что он
понял, в чем смысл смерти. Если бы смерти не было, то никто
никого бы не любил. Полковника Воронова никогда еще не
видели таким пьяным. Чтобы Воронов говорил о любви! Впрочем,
состояние его было, по-человечески, понятно. С ним соглашались с
преувеличенной горячностью, а потом как-то все же увели, и
уложили проспаться.