Поэзия

65 лет назад – 16 марта 1945 года покончил жизнь самоубийством
замечательный немецкий поэт Бёррис фон Мюнхгаузен.

Он родился 20 марта 1874 года в семье, принадлежавшей к знаменитому
аристократическому роду Мюнхгаузенов. Его предки участвовали
в крестовых походах, служили кондотьерами испанскому
королю, воевали за независимость США. Мюнхгаузены основали
Геттингенский университет, были премьер-министрами Ганновера, в их
честь названо семейство индийских цветущих кустарников
Munchausia. Но самым знаменитым среди них оказался барон Иероним
фон Мюнхгаузен (1720–1797), бывший ротмистром русской службы
и прославившийся своими веселыми рассказами-небылицами.

Бёррис фон Мюнхгаузен посещал монастырскую школу, затем учился в
Геттингене, Берлине и Мюнхене. Изучал юриспруденцию, философию,
литературу. В 1899 году защитил диссертацию, стал доктором
права. В это же время занялся литературной деятельностью. В
1903 году был опубликован его первый стихотворный сборник
«Книга рыцарских песен», а через девять лет свет увидела
вторая поэтическая книга – «Сердце под кольчугой». Во время
первой мировой войны поэт, будучи офицером гвардейского
кавалерийского полка, сражался на фронте. Поражение Германии
переживал как личное несчастье. После войны всецело отдался
литературе. В 1924 году опубликовал итоговую «Книгу баллад».
Творчество Мюнхгаузена было оценено по достоинству – его избрали
президентом Германской академии поэзии. В тридцатые годы поэт
отошел от активной литературной деятельности. Тем не менее,
в 1941 году издал «Антологию еврейской поэзии», что явилось
откровенным вызовом идеологической машине Третьего рейха.

13 февраля 1945 года англо-американские бомбардировщики разбомбили
Дрезден. Город был стерт с лица земли. Никакой военной
необходимости в этом не было. От бомбежки погибло свыше 650 тысяч
мирных жителей. Оставшиеся в живых спасались бегством.
Поместье Виндишлейбе ¬– вотчина Бёрриса фон Мюнхгаузена
неподалеку от Дрездена – было переполнено беженцами. К тому времени
поэт уже жил один – его жена Анна умерла накануне 1945 года.
Изредка его навещали друзья, которых он потчевал последними
запасами. И, прощаясь, говорил: «Если мне дела не
понравятся, я тут же уйду к Анне». 16 марта он принял яд, не желая во
второй раз видеть унижение и позор Германии.

В историю литературы Бёррис фон Мюнхгаузен вошел как автор
замечательных баллад, повествующих о рыцарской доблести и нежной
любви. Ниже публикуется подборка его стихотворений в переводе
петербургского поэта и переводчика Евгения Лукина.

Бёррис фон Мюнхгаузен

Перевод с немецкого Е.В. Лукина

Сага о кожаных штанах
Этот царский олень жил бы тысячу лет,
Но его подстрелил на охоте мой дед.
Его кожа была и толста, и крепка –
Можно сшить превосходную вещь на века.
Долго дед над оленьею шкурой мудрил,
Наконец он штаны из нее смастерил,
Потому что идут за годами года,
А штаны остаются штанами всегда.

Это дивные были штаны, и мой дед
Их носил, не снимая, почти тридцать лет,
А когда по наследству отцу перешли,
То стоять без труда уже сами могли.
Задубев на морозе, они вечерком 
Перед жарким камином стояли колом.
От колючих метелиц, от хлестких дождей
Становились штаны лишь прочней и прочней.

Вот родителю стукнуло за шестьдесят. 
Он решил починить свой любимый наряд.
Оказалось, что кожа все так же крепка,
Только пуговицы поистерлись слегка, 
Как зубцы шестеренок в старинных часах. 
И отец гарнитур поменял на штанах.

Не вернуться веселым денькам никогда:
Очертела отцу верховая езда,
Да и правду сказать, сумасшедший галоп
Разутешит едва ли почтенных особ.
Над подарком недолго раздумывал я:
Очутились штаны на заду у меня.

Был приказ воевать в кавалерии мне,
И штаны в тот же час подскочили в цене.
Во спасенье не раз на баталиях им 
Приходилось сливаться с моим вороным,
А потом на просушке они вечерком
Перед жарким камином стояли колом.

В тех местах, где я рос и мужал на глазах,
Сохранился от деда рассказ о штанах, 
Что когда-то весенней цветущей порой
Отливали они изумрудной волной.
Но позднее отец подмечал между строк    
Сероватый оттенок, мышиный намек. 
А сегодня штаны эти выглядят так,
Как чуть-чуть побуревший турецкий табак. 

Что ж, меняя хозяев, штаны каждый раз
Обретали внезапно и новый окрас.
И, как знать, не придется ли им покраснеть,
Если кто-нибудь вновь пожелает надеть,
Потому что идут за годами года,
А штаны остаются штанами всегда. 
Сквозь далекую дымку все чудится мне:
Старший сын поутру скачет в них на коне.

Пусть он носит штаны круглый год напролет,
Ни в дожди, ни в метелицу не бережет.
Их дубленая кожа, как прежде, крепка,
Только пуговицы поистерлись слегка.
По примеру отца пусть мой сын дорогой
Гарнитур поменяет на них роговой.

Если будут штаны так и дальше служить,
Если будет штаны честолюбец носить,
Если будут штаны так же ездить верхом,
Если будут стоять так же сами колом, –
Мальчик мой, пусть идут за годами года, 
Но не сносятся эти штаны никогда.





Ландскнехты в раю
На небе во дворце старинном 
Сидят они перед камином,
Ландскнехты отгремевших битв.
Далёко от седых пророков
Сидят они, не зная сроков,
Талдыча тысячи молитв.

В подсумке флягу жестяную
Порой пошарят, но впустую:
Нет выпивки в святой глуши.
Лишь ангел, заглянувший кстати,
Подаст стаканчик благодати –
Отраду праведной души.

А кто захочет побраниться:
«Черт подери муштру и смерть!»,
Уста не смогут оскверниться,
Но смогут аллилуйю спеть.
Тут даже раненый рейтар 
Улыбку выдавит сквозь жар,
Тряхнет ошметком бороды
И сплюнет в сторону звезды.

В раю блаженство – это так,
Но как немного здесь вояк!
Ведь остальные капитаны,
Полковники и капелланы
Сидят внизу, горят в аду, 
Плюются на сковороду.

Вот слышат братья по оружью,
Как прорывается наружу
Откуда-то призывный шум:
Турум-тум-тум, турум-тум-тум.  

Тогда по облакам чудесным
Они спешат к вратам небесным
И обращают слух к земле.
Там барабаны бьют под стягом,
Идут друзья железным шагом
И трубачи трубят во мгле.
Скрипят телеги, латы блещут,
Знамена на ветру трепещут,
Горят деревни, вьется дым,
К вратам вздымаясь неземным.

Вдыхая горький дым и плача,
Они глядят на жаркий бой:
Кому достанется удача
И кто останется живой?

Придет апостол и солдат
Прогонит от небесных врат.
И снова во дворце старинном
Сидят они перед камином,
Молчат, раздражены и грубы,
Лишь прорывается сквозь зубы
Глухой мотив, призывный шум:
Турум-тум-тум, турум-тум-тум.





Паж
Я – паж, и за шлейфом хожу день-деньской,
Служу королеве бургундской.
Сегодня она говорила со мной
На мраморной лестнице узкой:

 «Поведай, так трепетно ты почему
Касаешься шлейфа губами?
Мне кажется, паж, ты целуешь кайму, 
Усыпанную жемчугами!»

Я пал перед ней на колени, моля:
«Прошу не наказывать строго!»
В ответ госпожа усмехнулась моя,
Поправила локон немного:

«Ты видишь, как сокол перчатку когтит?
Как топчется лошадь на месте?
Одно наказанье тебе предстоит:
Со мной поохотиться вместе».

И мы понеслись – так, что ветер отстал 
И знатная свита отстала.
Мой конь вороной подо мною плясал
И шпага на ленте плясала.

Где высится дуб, опаленный огнем,
И ельник разлапистый слева,
Оставшись вдвоем на лугу голубом, 
Призналась моя королева:

«Сегодня мне руку свою предложил
Кастильский властитель надменный.
От замков ключи он к ногам положил,
А рядом свой герб драгоценный.

Горит на гербе серебро и топаз,
Сияют ключи среди ночи…
Твой смех серебристее в тысячу раз,
Лучистее юные очи».

Я паж, и за шлейфом хожу день-деньской,
Служу королеве по чести.
Ловлю налету поцелуй неземной,
Когда мы охотимся вместе.

А если, возможно, хотите узнать,
Что было потом на свиданьях,
То я ничего не смогу вам сказать,
Затем что молчу при лобзаньях.





Колокол
Колокол нынче гремит перед бурею,
Нынче на улице ливень стеной, 
Но через эти предвестия хмурые
Слышится издали голос иной.

Вынутый из деревянного ящика, 
К небу охотничий рог вострубит,
Будто застонет душа и расплачется: 
«Бог да простит тебя, Бог да простит!»

Бог да простит тебя, белое рыцарство!
Крепко стоит на земле мужичок,
И силой темною, силой корыстною
Будет ославлен твой герб и значок.

Рыцарский замок сияет за облаком,
Только однажды сюда подойдут,
Как кузнецы, поработают молотом –
И вековые врата упадут.

Скажут хозяину: «С рыцарством кончено!»,
И между ребер лопатой его.
В ножнах останется меч остроточеный –
Рыцарь не станет клеймить никого.

Черное пламя под сводами рыскает,
Рушатся стены, растоптан значок.
Бог да простит тебя, белое рыцарство!
Крепко стоит на земле мужичок.