Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Главы 16-18

Девятнадцатая глава

В котором Карен знакомится с поэтом Егорушкой – Находит
мокрую записку – И отправляется в цирковое училище

– Это Егорушка, – сказал Андрей Николаевич, когда Карен вошёл
в комнату, которую они снимали на Чистых Прудах.

На Карена смотрел, не мигая, высокий человек с русыми, слегка
вьющимися волосами, вытянутым лицом. Он встал навстречу Карену
и смотрел ему в глаза, как человек, которому нечего скрывать,
и который, уж если ему и захочется что-то сказать, то уж он непременно
скажет, молчать не станет. Егорушка сутулился, но рост было не
скрыть. И не то, чтобы Егорушка казался блаженным. Он сразу как-то
располагал к себе. Вернее, хотелось сразу с ним обсудить что-то
личное. Даже покаяться.

– Добрый день, – сказал Егорушка, глядя Карену в глаза.

Карен вежливо ответил «здравствуйте», пожимая узкую ладонь.

– Не нашли? – участливо спросил Егорушка.

Карен вопросительно посмотрел на бывшего Засранца.

– Он всё знает, – успокоил Карена Андрей Николаевич.

– С какой стати?! – неожиданно даже для самого себя возмутился
Карен, – Кто он вообще такой?

– Он как бы среди нас практикант, – объяснил Андрей Николаевич.

А Егорушка кивнул, мол, да, я – практикант. Карена это взбесило
ещё больше.

– Что за бред?! Тебя Джинсовый Король прислал?

– Да, – ответил за Егорушку Андрей Николаевич, – Ну и что? Он
поможет нам в поисках. И потом, Король сказал, что с ним наша
компания будет полной.

Егорушка тут же откликнулся.

– Меня никто не посылал. У меня миссия.

Карен ничего не понял. Но злость уже ушла.

– Вы не нашли Единорога, – Егорушка то ли спрашивал, то ли сочувствовал.

– Водой смыло, – ответил Карен, отводя взгляд.

– Ничего, – сказал Егорушка ободряюще, – Он далеко не убежит.
Он всё время ходит рядом.

Егорушка начал опять злить Карена.

– Ты-то откуда знаешь?

Андрей Николаевич вступился за Егорушку:

– Не трогай его. Он – поэт.

– Поэт?! Неужели! Может, стишок прочитаешь?

– Могу. Например, я помню твоё первое стихотворение: «творожная
масса превращается в мясо»

– Так себе стихотворение, – сказал Карен, и добавил, – Я такого
не писал.

– Писал, писал, – сказал Егорушка, – В детстве. Просто ты не помнишь.

Карен заметил на руке у Егорушки большая наколка. Готическим шрифтом,
на английском было написано «FIGHTER». Написано было с ошибкой.

Егорушка сказал:

– Нам надо быть внимательными. Очень внимательными. Потому что
Единорог может появиться где угодно и когда угодно.

– Если появится, свисни, – сказал Карен Егорушке с раздражением,
и отправился в общую ванную комнату, в которой по утрам пела их
соседка по коммуналке. Соседка была одинокой оперной певицей.

Карен встал в ванной и задвинул мутную клеенчатую занавеску. Потекла
вода, заныла вода, исчезая в сливе. Вдруг за прозрачной занавеской
Карен увидел Единорога. На белые, сытые бока падал больничный
свет. Витой рог отражался в зеркале над раковиной.

Карен рванул занавеску, но за ней уже никого не было. Только на
полу лежал листок мокрой бумаги в клетку, на которой было написано:

«Состояние настолько мерзкое, что не передать словами. Живот
болит. Это от нервов. Рвало вечером. Съел еврейской еды. «Хамус»,
вроде бы, называется. Когда ещё покупал, обратил внимание, что
написано «Кошерно». То есть, религиозным способом обработано.
Если так, то его, наверняка, нельзя есть православным. Я съел,
стало плохо. Но дело не в питании. Состояние всё хуже и хуже.
Чего я добивался всю жизнь? Чего? Делать свою работу лучше других,
стать известным, популярным, следовательно, любимым. Я чего-то,
конечно, добился, но меня утомил этот путь. Зачем я по нему шёл?
Мне жена сказала: «Путь интересней результата». Но мне и путь
был не интересен. Он болезненный был, этот путь. Это что, очень
интересно? Думал, что любви окружающих прибавится, нет, с годами
её всё меньше и меньше. Друг обиделся. Лучший друг….»

На другой стороне записки Карен разобрал мелкие буквы:

«Абитуриент циркового училища Морковников»

Егорушка покрывал лаком деревянную птицу, а Андрей Николаевич

Помогал, держа птицу за резные деревянные крылышки.

– Едем в цирковое училище! – объявил им, входя, мокрый Карен.

Двадцатая глава

В которой герои попадают на экзамен в цирковом училище
– Ощущают неповторимую атмосферу книжного магазина – Исповедаются
Джинсовому Королю – И едут в то место, где готовят лучший жульен
на планете земля

Когда шли к Цирковому училищу от Белорусской, Андрей Николаевич
сказал,

– Думаю, бизнесом заняться.

– Неужели, – отозвался Карен.

– Ага, – бывший Засранец держался с достоинством, – Открою трёхдневные
курсы по скоростному сниманию обручального кольца в кармане.

Карен усмехнулся. На что Андрей Николаевич среагировал незамедлительно:

– Ну, конечно, тебе-то оканчивать подобные курсы нет надобности.

Карен промолчал.

В цирковом училище шли экзамены.

– Зимой? – спросил Карен женщину в толстых роговых очках, которая
дежурила на входе.

Неподалёку розовощёкий мальчик читал Стендаля «Красное и чёрное».
Каждая прочитанная страница отражалась на его румяном лице.

– Боря, сынок, выйди на улицу, поиграй.

Мальчик, не глядя в глаза матери, сказал «ладно», и вышел.

Женщина в роговых очках сказала, что экзамены устроили в училище
зимой, потому что в здании был ремонт.

Карен не понял, зачем она тогда выгнала сына. Выгнала, а ничего
такого секретного или неприличного не сказала.

– Абитуриенты на улице все. Я их сюда пока не пускаю, – сказала
женщина в очках.

Карен, Андрей Николаевич и Егорушка вышли на улицу. Егорушка перебирал
чётки посиневшими от холода пальцами.

– Жаль, клоунов в этом году не набирают… – услышали они слова,
которые сказал кто-то из абитуриентов. Абитуриенты курили одну
за другой. Волновались. Карен подошёл к ребятам и прямо спросил:

– Ребят, у вас тут Морковникова нет?

А в ответ ему рассказали грустную историю:

– Понимаешь, – сказали Карену, – поступал твой Морковников. А
один акробат решил жестоко над ним пошутил. Выходит акробат во
двор и говорит, Морковникова в деканат. Морковников идёт в деканат,
а там недоумевают. Никто его в деканате не ждёт. Акробат зло пошутил.
Морковников вернулся во двор недовольный. А акробат там стоит
и ржёт. Морковников ничего не сказал, только отошёл в сторону.
Проходит время. Акробат опять выходит во двор к абитуриентам,
и опять объявляет громким голосом: Морковникова – в деканат! А
Морковников к тому времени совсем забыл про предыдущее надувательство,
и пошёл, покорно, как баран, в деканат снова. А в деканате уже
бесятся, зачем вы опять пришли?! Мы вас не звали!! Морковников
злой вернулся во двор, а тот акробат со смеха просто покатывается.
Морковников совсем расстроился. Но с акробатом разбираться не
стал. Потому что акробат очень здоровый, из тех, кто в самом низу
стоит и колонну их трёх-четырёх человек на себе держит. Прошло
время. И в третий раз вышел акробат на крыльцо…

– А что… – прервал Карен рассказчиков, – Был и третий раз?

– Ну, конечно, ответили ему, – Был. Только в третий раз Морковников
не повёлся не обман акробата. Он не пошёл в деканат, и сказал
акробату то, что он о нём думает.

– И что акробат? – спросил Карен.

– Ничего, – ответили ему, – Пригрозил Морковникову, что набьет
ему морду.

– И всё? – спросил Карен.

– И всё, – ответили ему.

– А где Морковников? – не унимался Карен.

– А Бог его знает. Может, конкурс проходит.

Карен, Андрей Николаевич и Егорушка направились в училище. Женщина
в роговых очках улыбнулась им, как старым знакомым. Сына её нигде
не было видно. Книга Стендаля одиноко лежала на столе.

Карен и его спутники подошли к приоткрытой двери аудитории, за
которой происходили экзамены и прислушались:

– Вы под какую музыку будете показывать номер? – спросил абитуриента
кто-то из комиссии.

– Романс «Тактильные контакты», – ответил абитуриент.

В аудитории воцарилась тревожная тишина. Потом кто-то из комиссии
тихо сказал:

– Что ж, контакты, так контакты. Давайте…

– Некий Морковников вам не попадался? – спросил Андрей Николаевич
забитую девочку в трико.

– Он был, – сказала девочка, – Жонглировал и читал Булгакова.
Не прошёл. Очень расстроился.

– Бедный, – отозвался Егорушка.

Карен кинул на Егорушку недовольный взгляд.

– Вы, случаем, не знаете, куда он направился?

– Знаю, – сказала девочка, – Он на работу пошёл. Дал мне, вот,
рекламу.

Девочка показала им рекламный листочек величиной с паспорт: «Любые
книги на Павелецкой».

Карен попросил отдать им листочек насовсем. Но девочка отказала.

По дороге на «Павелецкую» Егорушка сообщил, что собирается написать
поэму. И начало у него уже есть:

«Морской конёк
Был одинок…»

Карен чуть было не сплюнул прямо в вагоне, а вот Андрей Николаевич
оживился:

– Как интересно, – запричитал он, – Это ведь сулит такое драматическое
продолжение, такие перспективы, богатую историю, морской антураж…

Карен подумал, что его собака была не слишком умной.

Книжный магазин находился напротив театрального музея имени Бахрушина.
Магазин был маленький, книжные полки съедали всё пространство.
Пестрели корешки. Пахло книжной пылью. Было тревожно и тихо. Книги
изолировали звук. Покупатели с трудом доставали тома с полок.
Словно книги были против, чтобы кто-то разрушал их строй. Покупатели
стояли по углам, шелестели страницами, поглядывая на других покупателей
с ревностью.

Карен со спутниками вошли в магазин и остановились неподалёку
от входа.

Вдруг с одной из верхних полок упала книга. Книголюб, стоявший
ближе всех, нагнулся, чтобы подобрать её. Но тут же с полки полетели
ещё две книги, после с самым громким звуком свалился том «Русская
охота», потом ещё дешёвое издание «Гарольд и Мод». И дальше книги
посыпались градом. Покупатели даже самые стойкие перепугались
и покинули магазин, торопливо переступая через книги, словно это
были не книги, а медузы, выброшенные волной на берег.

Джинсовый Король, потный от злости появился из-за книжных полок
и сразу начал кричать.

– Я – Морковников, понятно?! Я и Капустин, и Картошкин тоже, понятно?!

– Понятно, – ответил тихо Андрей Николаевич.

Джинсовый Король закурил. И сразу стряхнул горячий пепел на книги.

– Сколько можно тыкаться, как дитя в чужую титьку?

– Мы не можем его поймать, – сказал Карен искренно, – Ваш Единорог
исчезает всё время и появляется неожиданно. Нет в этом никакой
системы.

– Нет системы, говоришь, – прошипел Джинсовый Король, глядя на
Карена исподлобья.

Потом произошло то, что Карен уж никак не ожидал. Король взял
и треснул его по шее, с размаху, открытой ладонью. Да так сильно,
что у Карена выступили слёзы. Ответить ударом на удар он не решился.
Мелькнула мысль, что его, за подобную выходку запросто могут превратить
в тюбик увлажняющего ночного крема.

Джинсовый Король продолжал беситься.

– Наказание исповедью! – заявил он.

Егорушка отошёл в сторону, сел на корточки и покачал головой,
мол, сейчас начнётся. Андрей Николаевич съёжился, погрустнел.
Карен, посмотрев на него, понял, что «наказание исповедью» – это
неприятно.

– Давай, – сказал Джинсовый Король, ткнув в Карена.

– Что?

– Начинай.

Карен замялся. Джинсовый Король принялся его подгонять:

– Ну, за что тебе стыдно? Подумай. Сразу же в голову приходит,
чего я не знаю! Давай, говори.

Карен заставил себя быть откровенным:

– Я работал аниматором. Подрабатывал. Что важно, это не моя профессия
– детей развлекать. Вот… Был праздник. Я не знал, что делать с
детьми, вывел самого маленького на танцпол и стеклянную бутылку
под него поставил, чтобы он, типа, опустил в горлышко бутылки
карандаш. А карандаш к штанам привязан на тесёмке. Тут мать ребёнка
выбежала и кричит, что вы творите! Здесь же ребёнок, а вы со стеклом!
А потом нам эта мамаша не хотела денег платить. А нас было двое
клоунов, и мы, хоть деньги в итоге выбили, ужасно поругались друг
с другом, обвиняя друг друга, что мол, ты виноват, нет, ты!

– А в чём каешься-то? – спросил Джинсовый Король, ухмыляясь.

Карен серьёзно ответил:

– Я в том каюсь, что вызвался работать аниматором. Не моё это.

– Понятно, – ответил Джинсовый Король, и приказал исповедоваться
Андрею Николаевичу.

– Гав, – сказал бывший Засранец.

– А по-русски, – потребовал Король.

– Не могу, – замялся Андрей Николаевич, – Мне очень стыдно.

– Ладно, чёрт с тобой. Теперь ты.

Король снова указал толстым пальцем на Карена.

– Я рассказал уже.

– Не всё!

– Я не знаю, – ответил Карен, – Не знаю, что говорить.

Андрей Николаевич усмехнулся. Егорушка в стороне покачал головой.
Джинсовый Король широко улыбнулся. Правый угол рта его заехал
почти в ухо.

– Неужели. А как ты в доме-отдыха «Софрино» племянника за сына
выдавал, и сначала грузинку поимел под эту сурдину, а затем и
девушку в чёрном лифчике тоже чуть не поимел? Что не было этого?

– Было, – тихо ответил Карен.

– Каешься?

Карен прислушался к себе и понял, что сказать «каюсь» ему сейчас
просто невозможно. Не тяжело, а невозможно. Он молчал, опустив
голову. Но тут в разговор включился Егорушка, словно поняв, что
Карена надо спасать:

– А я когда на водных лыжах ездил, чтобы крестик не оторвался,
засунул его в рот, и не заметил, как чуть не сжевал. Погнул крестик.
Следы от зубов на нём остались. Вот.

Егорушка полез за ворот, чтобы вытащить и показать крестик.

– Заткнись! – завизжал Король на Егорушку. Но тот королевского
гнева не испугался. Спокойно сказал Джинсовому Королю:

– Ты неинтересный человек. Ты скучный.

Джинсовый Король, конечно, был в бешенстве, но ничего плохого
почему-то Егорушке не сделал. Словно Егорушка был под чьей-то
защитой, а Джинсовый Король знал об этом.

Егорушка так и не показал крестик. Карен так и не узнал, есть
ли на нём следы от зубов.

Джинсовый Король вытащил из кармана солёный крекер, откусил и
сказал:

– Единорог в «Софрино». Отправляйтесь туда прямо сейчас. Только,
заезжайте не со стороны церкви, а с другой, где пруды, где рыбу
ловят за деньги. Если не найдёте его сразу, спросите в кафе на
втором этаже, где делают лучший жульен на планете Земля. Там скажут.

– Лучший жульен на планете Земля, – переспросил Карен.

– Да, – ответил Джинсовый Король, – Лучший жульен на планете Земля.

Двадцать первая глава

В которой появляется стюардесса с наколкой на крестце
– И Андрею Николаевичу предлагают выпить пива.

Когда человек навещает место, где он когда-то согрешил, он заново
переживает своё падение. Вспоминает детали, сокрушается. Либо
старается отнестись к своему греху с юмором, бравадой, мол, неплохо
в своё время я здесь зажигал. Но грех остаётся грехом, как ты
не поверни. Так думал Карен, проходя по берёзовой аллее, ведущей
к главному корпуса. Они всё-таки пошли мимо церкви, не так, как
велел им Джинсовый Король. Ослушались. С другой стороны, никто
не знал, как можно проехать через пруд. Там всё было завалено
снегом и затянуто сеткой-рабицей. Так что, только через церковь,
другого пути не было.

По дороге встретили девушку на лыжах в белом спортивном костюме.
Девушка ковыряла лыжной палкой в креплении и явно скучала. При
виде Карена и его парней, девушка оживилась. Представилась Юлей.
Захотела тут же на улице задрать спортивную куртку и показать
наколку на крестце. Рассказала, что она, вообще-то, бывшая стюардесса.
Связалась с одним аферистом, захотела закосить, чтобы пропустить
полёт. Сказала врачу, что спиной ударилась. Врач посмотрел, снимок
сделал, и диагностировал перелом позвоночника. В итоге Юлю вообще
от полётов отстранили.

– А ведь меня только на международные рейсы стали ставить, – возмущалась
бывшая стюардесса, – Разве это справедливо?

– Какое там, справедливо! – утешал её Бывший Засранец, – Совершенно
не справедливо.

– Пиво пить будете? – спросила стюардесса у Андрея Николаевича,
игнорируя остальных членов синдиката, – Хотите, я вам свою наколку
покажу?

– Он не будет, – ответил Карен за Бывшего Засранца, – Собакам
алкоголь нельзя. Я ему косточку в номере дам.

– Где твоя доброта? – вопрошал Андрей Николаевич, когда они шли
к номеру по узкой лестнице.

Карен ответил, что нет у него никакой доброты, и никогда не было.
Егорушка с таким ответом не согласился, и показал бумажку, которую
нашёл только что между стеклянными дверьми в главном корпусе.
На бумажке печатными буквами было написано:

«Господи, дорогой мой, милый Господь. Зачем ты оставил меня
и всю мою семью. Еды у нас много и много красивой одежды, но нет
у нас твоей благодати. Как дикие звери живём, бросаемся на людей.
Ненавидим и мужчин, и женщин и детей малых. Друг другу готовы
глотки перегрызть. Это же совсем не дело. В храм мы давно не ходили,
так мы пойдём. Не причащались давно, знаю, всё знаю. Причастимся,
сейчас просто негде. Нет храма рядом. Помоги нам, Господи, помилуй,
дай продержаться ещё несколько дней, а там уж мы, как говориться,
прилепимся, на службу пойдём. И прости нас, Господи, за всё прости.
Сокрушаюсь, по крайней мере, я. Про жену не знаю. Раб твой, раба
твоя и дети рабов твоих»

Оставив вещи в номере, пошли в кафе на втором этаже.

– Жульенов больше не делаем, – сказала им усталая женщина, – Ничего
нет, ни жульенов, ни сосисок, ни яичницы. Начальство сменилось,
продуктов больше не закупает.

На вопрос про Единорога женщина ответила без удивления. Сказала,
что Единорога в «Софрино» не встречала, а есть только лошадь на
конном дворе. Зовут лошадь Чайка. Андрей Николаевич очень вежливо
поблагодарил буфетчицу, а Егорушка купил у неё просроченное мороженное.

Возвращаясь к себе в номер, Карен и братия увидели нарядных людей,
шествующих в столовую. Отдыхающие шли на Новогодний вечер. Оказалось,
что сегодня 31 декабря. Карен, Егорушка и Андрей Николаевич об
этом совсем забыли.