Комментарий |

Заповедник Ашвинов. ГЛАВЫ 34-35

ГЛАВЫ 32-33

ГЛАВЫ 34-35. ШАГИ БОГА ПРАДЖАПАТИ-II

17.

Микола Граченко пребывал в больнице в душевном расстройстве
несколько месяцев. Сначала он целыми днями сидел на своей кровати с
панцирной сеткой и тупо смотрел, как за окном чахнут красные
гроздья рябины. Казалось, потухали снопы костров, ягоды
темнели и словно «обугливались». Их склевывали птицы, но пока,
до первых заморозков, лениво и без особой охоты… Потом
Микола начал выходить в коридор. Отношение к нему медиков было
хорошее, питание терпимое, но «одному из Ашвинов» неприятно
было общаться с душевнобольными, и он повадился тайно убегать
на улицу. Сутки напролет больных охраняли широкоплечие
санитары, но от них несложно было улизнуть, когда они выходили
перекурить на парадное крыльцо, а черный ход оказывался
открытым.

Микола гуля в небольшом сосновом бору, расположенном на территории
больницы. Вернее, бор был большим, протянувшимся на несколько
километров, но к больнице относилась только самая малая его
часть. Именно здесь, среди сосенок, Микола и бродил в
полном одиночестве. Час от часу становилось легче, мысли о боге
Праджапати, Булле и находках на Могиле Учителя тускнели,
становились менее резкими и наполненными красками. Словно
гроздья рябины под окном. Микола успокаивался и постепенно
приходил в себя, а в отделение возвращался только для того чтобы
переночевать и с утра снова пытаться удрать.

Здесь, в бору, Граченко и познакомился с маленьким мальчиком,
который гулял тоже в полном одиночестве. Сначала пенсионер не
решался к нему подойти: мало ли что подумают. Со стороны эта
парочка смотрелась бы, по меньшей мере, подозрительно: пожилой
мужчина в пижаме больного психиатрической клиники и
маленький мальчик. Одни. В лесу, где как раз и совершаются все
мыслимые и немыслимые преступления…

Но ребенок сам увидел Миколу, подошел, и они разговорились:

– Сколько тебе лет?

– Четыле.

– Ты тут один, что ли? – Граченко оглянулся на жилые дома – из-за
забора были видны только их верхние этажи. Довольно-таки
странно, что родители отпустили ребенка так далеко.

– Один.

– А мама, папа где? Они не знают, что ты здесь?

– Нет, не знают, я им никогда не говолю. Плосто ухожу и всо.

– А если наругают?

– Нет, не налугают. Я всегда суда ухожу, и никогда не налугают, –
Вид у мальчика был простодушный, но серьезный. Вязаная
шапочка, пуховичок, резиновые сапожки на завязках, в руках –
маленькая лопатка.

– Как же тебя звать, мальчик-герой?

– Мальчик Боля, – малыш улыбнулся. – А тебя?

– Дядя Микола.

– Холошо, дядя Икола, будем длузьями.

На том и порешили.

– И что же ты тут делаешь, позволь спросить? – Граченко пожалел, что
с собой у него нет ни конфетки, ни печеньки... Естественно,
в больнице его никто не навещал, но сладостями иногда
делились соседи по палате. Если бы Микола догадывался о такой
встрече, обязательно бы прихватил чего-нибудь…

Малыш похлопал лопаткой по небольшому холмику:

– Жду, кода коловка выластет.

– Какая коровка?

– Моя коловка. Ее убили, а я косточки в землю закопал и жду, кода она вырастет.

– Как вырастет?! – Граченко стоял как громом пораженный. В каждом
слове малыша сквозило ледяное дыхание бога Праджапати.

– Я ее поливаю из лужи, и коловка обязательно выластет. Сначала
появятся ее лога, потом голова, потом вся она… Как делевцо.

– Этого не может быть.

– Нет, может! Нет, может! – настаивал ребенок.

– Ну, хорошо: может. Давай теперь ее, как следует, польем. Коровка
обязательно вырастет. Я уже видел такие чудеса.

– И она будет живой?

– Будет. Будет, если ты так хочешь.

18.

Позднее, когда выпал снег и ударили первые морозы, выходить на улицу
в одной пижаме стало холодно. И Микола Граченко придумал
такую хитрость. Рано утром в отделение приходила баба Маша,
которая работала в столовой. Весь день она была занята: то
принимала кастрюли, принесенные из пищеблока, то стояла на
раздаче, а потом мыла грязную посуду. Свою верхнюю одежду баба
Маша оставляла в подсобке у черного хода.

Микола ждал, пока она разденется, а затем одевался сам и спешил в
бор, куда часам к одиннадцати-двенадцати приходил «мальчик
Боля». И ни разу Граченко не попадался с чужой одеждой, потому
что возвращал ее на место до окончания рабочего дня кухарки.

Зимой «мальчик Боля» приходил с коротенькими детскими лыжами или
санками. Он уже носил меховую шапочку и шубку и по-прежнему
оставался таким же самостоятельным. Вдвоем с «дядей Иколой» они
ухаживали за «посаженной» в землю коровкой, и, расчищая
снег, Борька постоянно хотел проверить, не «проросли» ли наружу
коровьи рога. И очень расстраивался, когда ничего подобного
не происходило.

– Ну, наверное, весной уж точно прорастет, – думал мальчик.

Граченко хотел научить его произносить букву «р»:

– Надо говорить: «р-р-р», кор-рова.

– Л-л-л, колова, – упрямо повторял Борька.

– Нет: кор-рова. Иначе она никогда не вырастет.

– Холошо: кол-лова.

Однажды «дядя Икола» спросил у мальчика:

– А зачем тебе корова? Что ты будешь с ней делать, когда она вырастет?

– Я ее поглажу, – задумчиво ответил Борька. – А потом сяду на нее и поеду.

– Надо же – Будда какой! – подумал Микола Граченко, который от
кого-то слышал, что бог Будда действительно ездил на спине быка.
Все это воспринималось «одним из Ашвинов» символично. Каждое
слово и желание малыша проникали в душу, и вместе с ними к
Миколе Граченко возвращался бог Праджапати.

Месть притеснителям? Ашвин никогда не задумывался об этом. Его
заботила судьба Буллы: как он там? Жив ли? Нашел ли перевозчиков
наркотиков? Но своим притеснителям Микола Граченко не желал
зла. Точнее сказать, не желал ни зла, ни добра. Он был
абсолютно равнодушен к их судьбам и понимал, что раз уж миссия
«одного из Ашвимнов», прибывшего в Страну городов из далекого
Приднепровья, выполнена, значит, пора возвращаться домой.

Один раз Борька не появлялся два дня. Микола Граченко высчитал, что
они приходятся как раз на субботу с воскресеньем, и решил,
что мальчика просто не отпустили родители. Так оно и
оказалось.

– Плиезжал мой папа, – объяснил мальчик. – Мы ездили к бабушке в делевню.

– Не в «делевню», а в «дер-ревню», – поправил его «дядя Икола». – А
кто твой папа?

– Комсонафт.

– Кто?!

Борька вытаращился на старика: надо же такой большой дядя и не понимает.

– Комсонафт. Он летает в комсос. Там много звезд, и он их
лассматливает, близко лассматливает…

Микола Граченко видел, как люди вокруг него женятся и тут же
разводятся, а детей воспитывают одни только матери, а отцы
превращаются в «комсонафтов». Они летают к звездам и появляются дома
крайне редко, один раз за несколько месяцев, и, как
правило, в субботу и воскресенье. Зато папы рассказывают, как там
хорошо в «комсосе», и детям это нравится.

«Дядя Икола» невольно пожалел малыша. Хотелось обнять его, погладить
по головушке, поцеловать по-отечески, но в рабочей фуфайке
бабы Маши Микола постеснялся. Он только душевно пожал руку
малышу, и они снова отправились к «коловке».

– А она кода-нибудь выластет? – спросил Борька.

– Непременно, – пообещал «дядя Икола». – Ты немного подрастешь, и
коровка появится из земли. Надо только верить в это. Мы же
ведь верим в это?

– Я верю.

– И я тоже верю.

Баба Маша жаловалась, что валенки у нее почему-то совсем не
просыхают, но женщине и в голову не могло прийти, по какой причине
это происходит. Микола не успевал, как следует, очистить
валенки от снега. Каждый вечер, возвращаясь после прогулки с
малышом, он торопился к себе в палату, чтобы заняться не менее
интересным делом…

Так прошли долгие зимние месяцы, в феврале выли вьюги, в марте
навалило столько снега, сколько не было ни в декабре, ни в
январе. Казалось, что если он растает, то будет вселенский потоп.
Но снег сошел незаметно. Зазеленела трава, на деревьях
появились листья, да так быстро, что пациент «желтого дома»
оглянуться не успел, как ветви рябины «оделись» прямо-таки в
летний наряд. И, наконец, теперь, в апреле, Микола Граченко
понял, что больше не имеет права находиться в этом «доме», давно
уже пора заниматься своим садом в Приднепровье…

И однажды «один из Ашвинов» похитил свою верхнюю одежду из
подвального гардероба. Только в тот день Граченко не мог бежать из
клиники – ему еще нужно было нанести последние штрихи к своей
поделке. Аккуратно уложив вещи под матрас, «дядя Икола»
достал запрятанные по углам кусочки гудрона и принялся их топить
на свечке, которую по случаю удалось прихватить у
сестры-хозяйки. Специально для этого Микола Граченко запасся и
столовой ложкой, и кастрюлькой… В палате запахло горелым, сосед
недовольно заворчал:

– Когда ты прекратишь это безобразие?! Каждую ночь никакого покоя…

– Потерпи-потерпи. Скоро это закончится.

Микола был так занят своей работой, что все постороннее его уже не
интересовало. В коридоре зашумели из-за одной полоумной
гражданки, которая на этот раз пыталась выпрыгнуть из окна. По
бетонному полу пробежали два санитара и связали ее. Потом
поднял крик бывший каперанг подводной лодки, которому казалось,
что он погибает со всем экипажем в океанских глубинах,
потому что пришлось заглушить реактор. И перекрыть отсеки. И лечь
на дно. Как на «Курске».

Микола не обращал на это никакого внимания. Работа увлекла его, и
казалось, что он, занимаясь по сути тем, чем занимаются дети в
«Умелых ручках», творит гораздо большее, чем обычную
поделку. В экстазе древнего шамана он заливал смолой солому и
деревянные бревнышки, на которых она держалась. Через час работа
была окончена, и Микола Граченко остался ею очень и очень
доволен. Даже причмокнул губами от удовольствия.

Соседи беззаботно посапывали, когда Ашвин пробрался в коридор (по
счастью, никого там не оказалось) и поспешил к черному ходу.
Поздно ночью его иногда оставляли открытым, потому что в это
время подвозят невесть что в огромных мешках. В любом случае
у Миколы уже был свой ключ от двери, который он так же, как
и многое другое, стащил у санитаров. На улице было
прохладно. Незаметно Микола прошмыгнул за кусты и уже собирался
ринуться к сосняку, когда увидел, что на парадном крыльце курит
сама главрачиха. Как назло, она дежурила в эту ночь.

Высокая, пышногрудая, в куртке, накинутой на плечи, главврачиха
стояла и смотрела на него, маленького, сжавшегося, со странной
поделкой в руках. Заметила! Значит, сейчас, как уже было
однажды, она произнесет строгим голосом: «Граченко! И куда это
ты собрался?» И Микола не сможет отвертеться. Склонив голову,
он послушно поплетется к ней.

Только в этот раз все произошло совершенно по-другому. Великий бог
Праджапати вернулся к Миколе Граченко и положил ему свою
длань на голову. «Один из Ашвинов» стал будто бы невидимым.
Главврачиха смотрела на него и… не замечала. Так продлилось с
полминуты. «Ну, я пошел?» – мысленно спросил Микола и начал
осторожно пятиться назад. Через заросли кустов он вышел к
сосняку и быстро, несмотря на то, что было темно, нашел место,
которое с Борькой они берегли пуще ока.

– Выросла твоя коровка, – словно заклинание пробормотал Микола и
поставил на «могилку» свою поделку – соломенного бычка на
березовых ножках. – Вот тебе бычок смоляной бочок.

19.

После этого Граченко всю ночь бродил по городу, а утром пришел на
квартиру к Нине Александровне. Позвонил в дверь, но тетушка не
открыла ему. Это было непохоже на нее, потому что старушка
просыпалась ни свет, ни заря и даже в такой ранний час ее
уже нельзя было разбудить.

А тут происходило что-то странное.

Микола прошел в «карман», двери которого никогда не запирались, и
нашел запасные ключи в электросчетчике. Тетя Нина всегда
оставляла их на всякий случай «за кирпичиком». И в тот момент,
когда великовозрастный племянник ее пытался открыть дверь, из
соседней квартиры выглянула молодая женщина в халате.

– А это вы, – как бы успокоившись, произнесла она. – Теперь будете
здесь жить?

– Вас, кажется, Верочкой зовут? Мне тетя Нина говорила. Почему-то не
открывает. Видимо, спит…

Вера озадаченно посмотрела на Граченко, немного помолчала и изрекла:

– Как, вы не знаете? Баба Нина умерла.

Вот так новости. У Миколы словно что-то оборвалось в груди. Как?
Когда? В то время, когда он лежал в этой ненавистной больнице и
не мог ни выйти, ни позвонить… Практически столетняя
старуха (ей уже исполнилось девяносто девять). Жаль, что Миколе не
удалось проводить ее в последний путь.

– Похороны уже были? Как она умерла? Ой, Верочка, у меня что-то
голова кружится…

– Сейчас, пройдите к бабе Нине и прилягте на диван. Я усыплю ребенка
и приду к вам.

– Хорошо.

Микола вошел в квартиру, осмотрелся. Вещи в шкафах и письменном
столе уже перебрали наследники Нины Александровны – двоюродные
брат и сестра Граченко. На подоконнике одиноко стояли цветы в
разнокалиберных горшках.

Микола устало прошел через комнату и повалился на диван. Он спасен,
теперь можно возвращаться домой свободным человеком, а не
так, как рисовалось во время бессонных ночей в клинике:
контрабандой, нелегально через границу… Он действительно
сумасшедший, хоть, конечно, и не в такой степени, как те больные, с
которыми он лежал в клинике, но сумасшедший. Бог Праджапати
свел его с ума, но не в компетенции врачей лечить такое
заболевание. Тут другое…

Когда-то в ноябре Микола Граченко отправился в университетский музей
археологии, где оказался бронзовый клинок Владислава
Петровича. Микола отлично помнил, как возвращал его в землю на
Могиле Учителя вблизи Протогорода. Но все артефакты непонятным
образом снова расползались по частным коллекциям или музеям.
Бронзовый клинок снова извлекла из земли группа археологов,
мало им стрел и проклятий! И Микола увидел его на бархате
за экспозиционным стеклом.

– Это кощунство! – закричал Граченко. – Как вы смеете разорять
святую Могилу?! Немедленно верните клинок в Могилу!

Микола попытался разбить стекло, за которым лежал артефакт, но
вовремя подоспевшие мужчины, видимо, студенты и археологи,
оттащили старика от витража. Какой-то бородач гневно закричал на
Граченко:

– Кто вы такой?! Немедленно убирайтесь из музея и вообще из
университета! Вам здесь не место!

Миколу выпихнули в двери, но на другое утро он снова вернулся и
прихватил с собой молоток. Таким разгоряченным, готовым на
грабеж и даже разбой, его и повязали подоспевшие санитары
психиатрической скорой помощи. У них в руках Микола даже не
сопротивлялся. В клинике он назвал свои имя, фамилию и даже адрес в
Приднепровье, только перепутал все на свете. Так он и
отправидся на лечении без документов, а теперь всё, сбежал!

Вера прошла в открытую дверь и села напротив Граченко. Она долго
молча смотрела в его исхудавшее лицо, словно читала книгу,
книгу его жизни в последние месяцы. Никаких слов не требовалось.

– Как вас по отчеству, «один из Ашвинов»?

– Микола Ильич я. Приготовьте, пожалуйста, чаю, если у тети
осталось. Я бы хотел проехать к ней на могилу. Вы были у нее на
похоронах? Сможете показать?

– Смогу. Сейчас вернется из магазина свекровь, я оставлю с ней
ребенка и провожу вас. Какой чай будете?

– Все равно. Только бы покрепче.

Вера печально посмотрела в потухшие глаза Миколы Ильича. Сколько же
ему пришлось пережить!

– Понимаете, ни Егор, ни мой отец не виноваты в том… в том, что
произошло с вами. Санитаров вызвал один доцент. Вы же дважды
нападали на наш музей, и ученым не оставалось ничего другого… А
потом ваши следы затерялись. Мы не могли установить
клинику, хотя мой отец получил резолюцию не трогать никого из
Ашвинов. Булла собирался вернуться к себе в Среднюю Азию…

– Булла жив?!

– Жив. Ему не причинили никакого вреда, даже финн не стал подавать
на него в суд.

– Жалко, я бы хотел встретиться с ним еще раз… Ну, да, видимо, не судьба.

– Мой отец занимается сейчас реконструкцией Могилы Учителя. Он
пообещал, что клинок будет возвращен на место и больше его никто
и никогда не потревожит. Никаких волнений по этому поводу у
вас не должно быть.

– Да-да, вы же понимаете, как мне дорог этот клинок.

– Понимаю, но теперь с ним все будет хорошо.

– А что за реконструкция? Могила будет восстановлена?

Вера добродушно улыбнулась. Закипела вода в чайнике.

– Конечно. Приезжайте к нам через год или два и сами увидите! Под
проект выделены большие деньги. Конечно, памятник будет открыт
для туристов, но все будет более, чем культурно. Страну
городов облагородят.

Микола недовольно хмыкнул:

– Лучше бы ее огородили.

– Конечно, лучше огородить, но так сейчас нельзя. Егор и мой отец и
так делают все возможное, чтобы спасти ее. Ой, извините, я
пойду к сыну. А вы пока пейте чай и собирайтесь. Около
одиннадцати – это единственное время, когда я могу выйти из дома и
съездить с вами – ребенок у нас очень беспокойный…

– Это ничего, – думал Граченко, – это ничего… Беспокойный ребенок –
это не страшно. Значит, вырастет настоящим человеком.

…Было безветренно.

– Надо же тихо, как… на кладбище, – подумал Микола.

От холода Вера куталась в белый шерстяной платок. Тетю Нину
похоронили в оградке с ее мужем. В одном месте на свежей могилке
образовался провал, и Граченко принялся засыпать его руками. А
потом на прощание остановился перед памятником-времянкой.
Задумался.

Микола помнил, какие чудные фразочки и прибаутки привезла на Урал
тетя Нина с Украины, из своей юности. Такое теперь не говорят
в Приднепровье. «Кто напростец ходе, тот дома не ночуе»,
«Мий син – вумна детина. Бывало, насере великую кучу, воткнет
палу и скаже: «Маме, пип идет»» или «Дай, бог, нашему теляти
волка съисти».

И вдруг Граченко заметил, как за деревьями промелькнула высокая
фигура в длинных белых одеждах. Мгновение – и ее уже невозможно
было рассмотреть в ветвях. Явь или вымысел? Но фигура не
могла просто померещиться. Действительно кто-то быстрым шагом
прошел в стороне от них. Казалось, что человек или видение не
встречает никаких преград на своем пути и проходит сквозь
них. Значит, это все-таки не человек.

– Вы заметили?! – закричал Микола. – Это один из Шести! Нужно догнать его!

Вера сначала застыла от испуга, но ее спутник побежал мимо оградок.
Платок едва не слетел с плеч, Вера сжала его в руках и
только спустя несколько минут сумела догнать пенсионера. В
растерянности он метался от одной оградки к другой.

– Успокойтесь: никого нет. Вам померещилось, – Вера схватила его и
прижала к себе. Как большого ребенка. Как милого и
несчастного душевнобольного. – Вот валерьянка. Примите несколько
таблеток… Никого не было.

Микола почувствовал, как его мгновенно прошиб пот, а затем озноб. В
голове все помутилось, как в тот момент, когда он впервые
взял в руки древний бронзовый клинок.

– Конечно… Женская логика… Никого нет… – думал «один из Ашвинов». –
Но я отчетливо видел фигуру. И она словно позвала меня за
собой. Что же это за наваждение, ей богу?!

Они присели за столик, установленный вместе со скамьей, у чужой
могилы. Граченко согласился принять несколько таблеток
валерьянки, но лекарство ему явно не помогало.

– Да, это был бог Праджапати, – думал старик. – Он в очередной раз
показался мне, и это неспроста… Это какой-то знак… Только как
его понимать?

…С кладбища вернулись к Верещагиным, и пока Микола помогал
Александре Николаевне с ребенком, Вера съездила на вокзал и купила
для Граченко билет. Поезд на Москву отходил поздно вечером.
Вера собрала Миколе продукты в дорогу и подштопала ворот
пальто.

– Как же вы так? – приговаривала Вера. – Потеряли воротник…

– Ничего-ничего, до свадьбы заживет.

Вера улыбнулась в ответ на шутку Граченко.

…Когда поезд тронулся, Граченко прислонился к окну и снова увидел
высокую белую фигуру в толпе провожающих. Незнакомец стоял за
спиной у Веры и, казалось, оставался незаметным для
окружающих. Он тоже провожал Миколу Ильича. «Один из Ашвинов»
вздрогнул и неприятно поежился.

– Для чего он снова здесь? Почему преследует меня? Или это только видение?..

В плацкартный вагон набилось много азиатов. Все шумели,
пересаживались с места на место. Но Микола не обращал на них совершенно
никакого внимания. Его заботило только одно: белый призрак.
Бог Праджапати? Болезненное воображение? Может быть, он
все-таки остался на Урале?

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка