Искусство

Кулик влюблённый

- А ты ведь можешь свою девушку задействовать в проектах и, таким образом, ввести в творческий контекст?

- Это совершенно невозможно сделать!!!. Я иногда использовал девушек - для проектов. С некоторыми из них у меня сложились близкие отношения. Но после участия в проекте, все отношения быстро заканчивались. Потом я смотрю на них уже как на подопытный материал. Ощущение схожее с тем, когда покупаешь цыплёнка на рынке, и начинаешь его ощипывать. Что он может инвестировать в твоё искусство? Он съеден, а любить можно только не съедобное.

- Тебе это давало власть над ними?

- Напротив, стыд и вину. Когда чувства накрываются сферой профессиональной работы, ничего извлечь для себя уже нельзя. Это как кончать и мочиться одновременно: не выйдет, либо - одно, либо - другое, перекрываются каналы. Знаешь, да?

- Возвращаясь к теме смерти. А ты не видел акцию Александра Шабурова «Кто как умрёт»: Шабуров лёг в гроб и выдержал там всю похоронную церемонию. Привезли массу венков и женщину из похоронного бюро, которая вела церемонию. Его девушка Инна натурально плакала, люди произносили прочувственные речи, потом устроили поминки…

- Это - сильный проект, но, всё-таки, - симуляционный. А мы с тобой говорим об ином - о тонкой грани между жизнью тела и жизнью души, когда одно влияет на другое и непонятно, что сильнее.

- Я знаю, что у тебя был ещё один опыт пограничного состояния, когда во время проведения акции ты вошёл в психоделический транс и увидел Бога.

- Но это было только один раз.

- Когда это произошло?

- 11 ноября 1996 год, музей современного искусства в Генте (Бельгия), акция называлась «Броненосец для вашего шоу».

- Четыре девушки восемь часов наклеивали на моё тело несколько тысяч кусочков зеркал. Одна из них была кореянка, другая - француженка, третья - бельгийка, и, наконец, немка. Девочкам было по 16-18 лет. Процесс, разумеется, был приятный, хотя мы совершенно не знали, как клеить кусочки на голое тело так, чтобы они затем не отваливались.

- То есть, одновременно и изобретали технологию?

- С помощью нитроклея. Большая часть кожи оказалось покрыта нитроклеем, наступило лёгкое отравление. Интоксикация.
Так я стоял восемь часов, всё онемело, пробил холод, какое-то полуживотное состояние.
Затем меня подвешивали высоко под потолком, и я вращался как дискотечный шар.
На меня были направлены тесячеламповые прожектора - узкие, сильные лучи, играла самая эмоциональная музыка Х1Х и ХХ веков, от Моцарта до техно, свет от меня разбегается лучиками в разные стороны…

- Буквализация метафоры о вечной мечте художника - находиться в лучах славы, и отражать этот свет обратно людям. Кто тебя пригласил делать эту акцию?

- Известный куратор Барт де Барре - на открытие музея. Там были сплошные звёзды, от Ильи Кабакова до Синди Шерман, и я, среди них тогда - был самый неизвестный художник.

- И какова была его реакция после окончания показа?

- Де Барре сильно переживал за то, какое впечатление произведёт перформенс. Но когда он закончился, Барт бегал, задирая ноги и кричал: «Фантастик! Фантастик!»

- Что её вызвало, опиши свою работу.

- Я зашёл на эту лестницу, меня подвесили, включили дымовую машину, я стал вращаться. Началось головокружение и полное ощущение, что я нахожусь в облаках, в тысяче километров от земли… Земля маленькая, её уже не видно, и я парю…

Эйфория и полный кайф…


Длилось это полтора часа.

Я стал видеть какие-то существа, лица поющих ангелов, а музыка (они там перестарались) бухала столь сильно, что давила на диафрагму…

Люда рассказывала, что внизу некоторые люди плакали: всё-таки крутился живой человек…

- Мечты художника осуществились!

- Но какой ценой! Внизу стояло четыре жирных парня: если я начну падать - они меня поймают на руки. У нас был уговор: устав, я подниму руку. Но за полтора часа беспрерывных вращений, я уже так устал, что не мог ничего сделать, только пальцами шевелил… А они внизу стали переводить, что же я хочу им сказать…

Потом меня оттуда сняли, и два дня я лежал в больнице, отходил, не мог встать, тело болело так, что…

С меня снимали приклеенные стёкла и весь я был как в засосах…

Спасал меня дешевый-дешевый бельгийский джин «Эйр». Я выпивал литровую бутылку за один присест: состояние моё было таким чудовищно нудным…

- А Бог-то как выглядит?

- Да никак. Я же видел не бородатого дядьку, но ощущение наполненного инобытием пространства. Ангелы, облака, немыслимо яркий свет…

Словно ты уже присоединился к сонму неодушевлённых существ, бесплотных тел.

- И как ты всё это пережил?

- Передо мной стояла задача - ни на чём не фокусироваться. Чтобы голова не закружилась.

- Это кто тебе сказал?

- Сам придумал.

- Как у балете - когда фуэте крутят?

- Именно так. Поэтому у меня и было впечатление - что все эти превращения происходят только в моей голове.

- Как тебе пришла идея «Броненосца»?

- Тогда много говорили о том, что массовая культура задавила современное искусство: де, у них всё схвачено, всё так ясно, так ярко, так мощно… и идеи они у нас все воруют.

Вот я подумал и решил: а почему бы нам не взять у них их идеи?

Почему мы высасываем из пальца, а они потом всё это раздувают до невероятным размеров и продают. Вот и нужно взять самый попсовый ход, какой?

- Зеркальный шар, который всем нравится и всех завораживает…

- Ну, да. Только мы его немного переиначим: попса вынимает из своих акций всё живое, оставляя только оболочку. А мы возьмём их оболочку и вставим туда живого человека.

Выходит чистая конструкция.

Но когда мы стали его реализовывать реально, оказалось, что всё это не так легко.

- Почему ты не думал об опасности? Клей, высота, кружение…

- Я был в плену идеи, я ещё не берег себя для любви.

- Когда в театр приходит сценограф и приносит оформление нового спектакля, специальный инженер-технолог просчитывает его до последнего гвоздика, до последнего шва.

- Ты абсолютно прав. Но когда я прыгал с крыши, самое интересное было не то, как я прыгнул, а то, как я чуть не обкакался от страха.

- Где это было?

- В Питере. Я не цирковой артист, я не тренируюсь месяцами перед выходом на сцену. Я демонстрирую свои страхи.

Любой человек боится прыгнуть с крыши и, в этом смысле, ему куда интереснее мой перформенс, чем выступление профессионала, который сто раз уже прыгал, и заранее знает, какой кульбит он сейчас покажет.

Когда я сидел на крыше перед тем, как прыгнуть, я вцепился в её край, и меня не могли сдвинуть ни туда, ни обратно.

Представь, я сижу голый, мне холодно и страшно. Уже моча по ногам течёт.

- Как называлась акция?

- «Кулик - это всё-таки птица» (1995). Сначала зрители внизу свистели, потом начали кричать, потом, когда все замолчали и всех пробил ужас, я решил: «Прыгну».

Подо мной, внизу, были стальные прутья и бетонные плиты. Меня привязали канатами и сказали: «Не беспокойся, ты привязан».

Но я-то этого не чувствую. Полное ощущение, что я просто кончаю жизнь самоубийством.

- Но раз назвался куликом - полезай в кузов…

- Тем более, что вокруг висят видеокамеры, масса журналистов… Я сползаю, сползаю, сползаю, хоп, и я полетел…

Инженер, который крепил трос, немного не подрассчитал: я пошёл не по центру двора, но наискосок. В углу росло старое дерево. И я почувствовал ощущение, будто меня ветками бьют по лицу. Ш-Ш-Ш-Ш-Ш-Ш-Ш…

Я открываю глаза и вижу, что подлетаю к дереву.

Высота…
и я завизжал, как свинья своё собственное имя.
Интересным было преодоление страха, а не полёт человека, подвязанного тросом.

- Ты напоминаешь мне русского умельца Левшу, который на коленке делает какие-то чудеса. Непрофессионализм здесь оказывается залогом успеха.

- Представь себе слабого, интеллигентного человека, который подходит к быку (выставляет вперёд челюсть и разводит руки), обидевшему девушку, и бьёт ему в морду.

Он бьёт его не потому, что он сможет сбить его с ног, но просто проявляет характер.

В проявлении характера, художника или зрителя, это уже не важно, и заключается главная задача современного искусства.

- А свой последний перформенс ты когда показывал?

- Уже давно. Года полтора назад. Он назывался «Чёрная собака, белый человек» (1999). Честно говоря, в этом случае, я не очень знал, что делать, потому что устроители выставки «Современное украинское искусство в Загребе» требовали чего-то радикального.

- То есть, ты как Кабаков представляешь у нас не Россию, но свою историческую родину?

- Иногда. Отчасти. Это была большая выставка, и для перформенса мне выделили дом, который построил Иосиф Броз Тито. Огромный, как цирк, офигенный дом. В центре большой круглый зал без окон.

Я приехал туда за неделю, и всё это время жил с большой чёрной собакой. Важно было, чтобы она ко мне привыкла.

Ко мне привели большого пса, смесь дога и добермана, свирепый волчара, чёрный и немного мохнатый.

Я с ним подружился, приласкал его, прикормил, мы вместе спали и ели, разговаривали, пока он ко мне не привык…

- И что вы с ним сотворили?

- Людей на перформенс запускали четыре часа. Всех обыскивали - чтобы не было зажигалок, ножей и фонариков. Кроме фотоаппаратов, пожалуй.

- Из-за угрозы терроризма?

- Мне было важно установить полную темноту, вот я и не хотел давать кому-то хотя бы минимальный шанс что-то включить.

В кромешной мгле звучала эротическая мелодия, курились курения, публику медленно рассаживали, оставляя небольшую площадку в центре, диаметром три на три метра.

Народу набилось около семьсот человек. Пропускной режим действовал строго, поэтому рассаживались все долго, так, что публика начала бесноваться.

Темно, тесно…

Потом звук становится очень громким, и тут выхожу я…

- В кромешной темноте же ничего не видно?…

- Но фотографам разрешается фотографировать. Хотя они и не видят объекта съёмки.

Атмосфера нагнетается, у всех выступает пот нетерпения…

Мне рассказывал об этом известный фотограф Борис Михайлов, он был среди зрителей.

Он говорил, что когда свет полностью выключили, семьсот человек, сидевших в зале, превратились в единое коллективное тело, задыхающееся от приступов клаустрофобии.

Ощущение ужаса возникало не из-за того, что происходило (или не происходило) на пятачке, а от колебания воздушных потоков - когда за тобой стоят сотни людей, и ты их не видишь…

- А твоя то роль в чём выражалась?

- Я принимал разные позы, обнимался и целовался с этим здоровым псом, ласкался - всё, как дома, только в обнажённом виде…

- Давай скажем более прямо - в голом…

- Но одеждой мне была темнота. Публика видела всё происходящее только в свете отдельных фотовспышек.

Пух-пух-пух…

И у тебя в глазах сразу же возникает негатив увиденного и изображение как бы плывёт.

Но при этом никому не понятно, что происходит. Только мгновенные огненные всплески…
точно молнии…

Именно освещение прессы давало какую-то визуальную картинку.

- Как долго это продолжалось?

- 15 минут. Зрелище вышло неожиданным. Потом я отпускал собаку и начинал идти по головам. Люди сидели настолько плотно, что я мог идти по ним, как по дороге. Собака бегала, а люди орали и кричали…

- И терпели… Потому что положено терпеть. Потому что все понимают, что это - современное искусство. Вообще, положено ли терпеть, когда художник открыто издевается над тобою?

- (пауза) Это вопрос сложный. Если тебе идут по голове, что тебе остаётся делать? Ты четыре часа стремился сюда попасть и ждал. Ты сел, тебе показали акцию…

- И ты понимаешь, что это жест вольного художника…

- Поэтому меня никто не ударил. Но в шоке были многие.

Когда все вышли, то долго не расходились: ждали моего выхода. Хотелось посмотреть на чудовище, которое причинило им столько неудобств.

- И какой мессидж был заложен во всём этом безобразии?

- До сих пор не могу понять, в чём была суть.

Но я понял: когда ты пропускаешь людей через какую-то сложную процедуру, медленно и даже мучительно, огромное количество людей, далее можно показывать всё, что угодно.

Сам акт сопричастности, соучастия, делает акцию успешной.

- Это как ожидание нового года - когда нарезание салатов и ожидание гостей оказывается всегда интересней застолья под звук громко работающего телевизора…

- После долгого мучения, когда люди выходят на свет, их настигает запоздалый катарсис. Они благодарны тебе, что с ними не случилось ничего более серьёзного.

- А с чем связано то, что ты уже достаточно долго не устраиваешь никаких акций?

- Я теперь активно делаю другие вещи…

- В данном случае меня интересуют именно акции.

- Перформенс для меня был формой выражения неартикулированного художественного жеста. Когда ты не очень понимаешь, что хочешь сказать - раз, когда тебе не очень понятно, что происходит в большом мире - два. Тогда и возникает необходимость в более адекватных ситуации, сырых формах.

Жизнь сама действует в режиме перформенса, развиваясь без сценария…

Сейчас жизнь изменилась, всё кристаллизовалось, стало жёстче, честней, чётче. Грубее или тоньше…

- С приходом Путина?

- Это уже и при Ельцине началось. Но подмерзание происходит не только у нас, это же общий мировой процесс.

- А мы часть этого процесса?

- Разумеется.

- То есть, в этом смысле, у нас нет особого пути?

- Есть. Особый - по отношению к чему? К кому?

Мы находимся между востоком и западом, между Китаем и Америкой, эти две культуры, эти две традиции определяют наше вынужденно промежуточное бытие. В этом смысле, мы не свободны от общих тенденций.

Но, тем не менее, принципы местной жизни у нас формулируются исходя из ощущений собственной идентичности.

- Как это произошло у тебя с твоей собакой-которая, может быть, единственная и останется от всего искусства ХХ века, а даже не «Чёрный квадрат» Казимира Малевича?

- «Чёрный квадрат» произошёл от итальянского футуризма и всей предшествовавшей ему традиции. А моя собака - символ выпадания из культуры.

Только в этом смысле и мы и можем быть оригинальны.

И именно в этом смысле мы можем быть интересны западу, как атавистические, мощные регионы, где сохраняется дикая природа - волки живут, медведи по улицам ходят…

Когда я последний раз был в Англии, какой-то человек сказал мне с гордостью: «Последнего волка в этой местности мы убили сто лет назад».

Он имел ввиду, что Россия опасна, а вот в Англии жить уже давно не страшно. Но, если по сути, он же говорил чудовищные вещи: это же геноцид - они уничтожили всё живое и учат теперь этому отсталых нас, как нужно жить.

Хотя у нас есть и волки, и медведи, и куропатки, и касатки…

- Словом, все жизни, все жизни… Может быть, в разговор об окончании у тебя акционистского периода имеет смысл подверстать идею о том, что ты теперь активно живёшь чувственной жизнью, и тратишь себя на более сильные раздражители. Тогда беседа наша сделает кольцо, и снова выведет на тему влюблённого художника Кулика.

- Любовь для меня слишком живая вещь, пока что ускользающая от формулировок, здесь я нахожусь только в самом начале пути…