Проза

Кажется, нельзя больше заявлять свои планы. Стоило сказать: я собираюсь написать для Цацы про "Еблю и Фото", как писание про это из удовольствия превратилось в обязанность. Если уж вещи, связанные с еблей, превращаются в обязанность, ...

Я решаю не идти по простому пути и игнорировать языковoe сближениe. Хотя и соблазнительно из-за того, что разноязыкие термины для обозначения того, что камера делает с объектом, очень близки к тому, что описывает как раз то, что мужчина делает с женщиной.

Затея, однако возникла из утверждения, что фотограф после полноценной съёмки испытывает опустошение наподобие посткоитальной апатии.

Да, но любое полноценное занятие вызывает опустошение. Папа Хэм говорил, что после дневной порции литтруда чувствует себя, как после близости с женщиной.

Еще лучше: полноценность занятия оценивается по сходству с близостью.

Вот близость вблизи:

Близость - в просторечии ебля - характерна периодом нарастающей концентрации, возникновением психологического срастания с процессом вплоть до полного растворения в нем, и заканчивается взрывным разведением, расширением созданного туннеля концентрации, вспышки света, до этого брезжившего в конце туннеля - мелькание ириса диафрагмы затвора. Тем, кто смотрел вуди-алленовский фильм "
Все, что вы хотели узнать про секс, но стеснялись спросить", помнят, какие сложные структуры приведены в согласованное движение в процессе полового акта. Требуемая координация заставляет отвлечься от внешнего мира. Любительство похоже на влюбленность желанием погружаться в предмет, предвкушением описанного туннеля со взрывом на десерт.

Любимые занятия сопровождаются вдохновением - это краткое выражение для состояния готовности и желания. Вдохновение делает нас рабами занятия - следование вдохновению лишает нас критического суверенитета. "Должно презирать вдохновение" - слова Верлена/Бодлера.

Ебля содержит уникальное сочетание технического и психического; наиболее подозрительные в сходстве с еблей занятия тоже состоят из этой же смеси. Как правило, при этом они состоят в попытках технически выразить психические явления. Трудно представить чертежника, дошедшего до экстаза; художник в экстазе - явление типичное. Первый не выходит из сферы техники. Второй спрягает родное псише и чуждое техно. (Мы потом увидим, как овладение техникой убирает повод для концентрации. Два полюса сливаются в один. Рождается прием. Окостеневает. Устанавливается манера).

Сейчас как-то забылось, что живопись технична. Это было ясно во времена писания темперой канонических сюжетов. Теперь можно рисовать без вдохновения, писать "неискренние" (Пригов), серийные стихи, сочинять минималистскую музыку - все это провоцирует дискурс, но избегает порабощения художника творчеством. Хорошие поэты (Верлен/Бодлер) всегда угадывают будущее.

Прогресс, как освобождение сексуального влечения. Сперва от изнурительного труда, чисто механически поглощавшего силы и время, потом от тенет размножения, потом от необходимости маскировать его в сублимацию, наконец от творческого сабститута.

Моя первая догадка - художник (фотограф в частности), испытывающий вдохновение, утопающий в блаженстве координации сугубой техники (количество света, баланс цвета, соразмерность формы) и сугубой души, - старомоден, или конвенционален. Если я правильно помню моменты, когда я испытывал максимальное опустошение от съёмок, - это были очень конвенциональные сюжеты и техники.

Главным образом - натюрморт. День съёмок коллекции ювелирки оставлял меня похожим на женщину, изнасилованную взводом солдат. Съёмка керамики, тисненой кожи, крестьянской утвари, мебели - все это сопровождалось совершенным самозабвением и маленькими смертями от важных решений и попутных побед над бликом, тенью, перспективным искажением. Важно то, что в (постановочном) натюрморте нет драмы - до твоего появления на арене. Практически, ты придумываешь театр для имеющихся исполнителей. При этом надо узнать их особенности, сочинить им роли, вести с ними диалоги - монологи, что особенно выматывает, потому что трудишься за двоих.

Есть школа снимающих найденные, нечаянные натюрморты. Мой приятель и партнер Дима Л. ходил по городу и снимал люки с пятиконечными звездами и сползшими пятнами алой краски, и прочее такое. Это занятие изматывает примерно так же, как грибная охота. Что-то не помню, чтобы Дима с женой жаловались на угнетение, или растрату его половых функций.

В портрете есть несколько школ. Изысканное, бескомпромиссное и изнашивающее - автопортрет. За него берутся, иногда занимаясь преимущественно им, наиболее рисковые художники. Синди Шерман, Мэпплторп, Дуэйн Майклс, Гилберт и Джордж, Лукас Самара - сознательно выбирают художественный автоэротизм. Диалог замещается монологом. Вспышка наслаждения не предваряется и не разбавляется маленькими радостями нечаянных согласий.

Есть художники-экстремисты, делающие публичным и/или документированным акт мастурбации. Я прочитываю это исключительно просто: Если критерием полноценной работы является опустошение сродни посткоитальному, то вот вам самое подлинное и опустошительное опустошение. При этом неразбавленное не относящимися к делу амурами.

Другая школа портрета - документирование контакта модели и художника. В этом контакте, если художник честен, стороны равноправны. То, что изображена модель - чистая случайность, или синекдоха. Последняя ретроспектива Аведона в Мете посвящена программе этой школы. В этой практике сложно достичь оргазма, особенно, если творческая задача - снять типическое, а не индивидуальное. У того же Аведона лейтмотив экспозиции - экстракция человеческого из роли, мундира, обстоятельства.

Аноргазмично, но смертельно утомительно. Одним летом я снимал портреты актеров Театра На Литейном. Геннадий Тростянецкий хотел нового репертуара и нового оформления. По расписанию, каждый актер проводил со мной час. В день я снимал двоих. Всего их было чуть ли не сорок. Некоторых пришлось повторять. Интересно было ужасно, и фотки были кажется лучше, чем те, что сделал Виктор Скребневски для чикагского Степпенвулфа. Он снимал позже и воспользовался тем же приемом - каждый актер представлен двумя кадрами. Если бы я мог напечатать свои так же как он - метровыми! Так вот, в конце дня, от бесконечного поддерживания тонуса беседы, от изобретения тем, поддерживающих искру в глазах, я валился с ног. К фотографии, как таковой, это не имело отношения.

Примерно это же произошло в Псковском театре. Для них я напечатал несколько полуметровых портретов на пробу. Уууу! Пскапские не отважились продолжать эту игру и стали придумывать другие игры, с деньгами. И все это, по совковому обыкновению, пошло коту под хвост.

Да, существенно, что манера была освоена - как контакта, так и документа. По-моему я перестал выкладываться.

Это же подтвердилось аведоновской лекцией. Камера должна стоять рядом и как можно меньше напоминать о своем присутствии. "Я ненавижу камеры". Сам он - бес иронического постмодерна; он все время вне ситуации, - для нее есть трезвость и смешок. Кто-нибудь видел хихикающих сношающихся?

Да и манера у него выработана на века. Он живет в браке с фотографией столько лет, что скорее играет в фотографа - за него снимает имя и навык.

О брачной ебле.

- Дорогой, ты не забыл, где у меня G-spot?

- Дорогая, ты не забыла поставить будильник?

Препятствие для студентов этой школы - они должны быть человечески состоятельны. Контакт должен быть содержателен. Люди попроще ищут убежище в эксцентрическом портрете, в аттракционах. Таковы почти все журнальные фотографы, начиная с Ани Лебовиц. Так делается коммерческое искусство, формула для которого одна - что для съёмок диванов (не забыть расправить плиссированную юбочку, скрывающую пружины и отвратные индюшачьи ножки), что для съёмок еды (не забыть опрыскать зелень), что для рок-фотографии (не забыть звездчатый фильтр). Коммерческое искусство, в частности реклама, похожа на сексуальную жизнь яппи - оно обусловлено господствующим вкусом, гигиенично и безлюбовно.

Журналистику я бы вообще вывел из рассмотрения. Она похожа на военную службу - либо в тылу (скучно, дисциплина, субординация), либо на передовой (страшно, увлекательно, безопасность отбрасывается во имя выживания), либо в партизанском отряде (излишне объяснять). Есть журналисты, выходящие за рамки, такие как Сальгадо. Я думаю, что бился бы в экстазе, кончая на каждом щелчке затвора, если бы снимал на его месте знаменитые Золотые Копи. (Тем не менее, допускаю, что на собственном месте он был холоден и деловит, а эротическое напряжение его образов возникло от ловкого упаковывания видимых форм в прямоугольник кадра).

В Казани, во время фотографического шабаша, сопровождающего русско-исламские торжества 89-го года, ко мне прибился один местный паренёк-энтузиаст и постепенно начал поверять мне разные сердечные фотографические тайны. Одна из них состояла в том, что в случаях, таких как в тот день, он не может перестать снимать. В конце у него оказываются десятки дублей, снятых совершенно бессознательно. На что, по-вашему, это больше всего похоже? Я помню, в конце дня паренек был похож на мокрое белье, развешенное на просушку.

Для меня этот образ стал служить предостережением от создания замкнутых цепей получения удовольствия с помощью просветлённых и чернёных протезов половых органов.

Я бы, между прочим, выдeлил и специальную подгруппу "пишущих" фотографов. Вербальное расширяет туннель. Комментарий подобен хихиканью, он отводит критическое давление творческого/ебельного пара.

Итак, выяснилось, что борьба с материалом, как и плавание в стремительной ситуации, утомляет так, что уже не до секса. А творчество в угрожающих количествах может заменить его собою, будучи сделано из похожего материала. (Не все идут в ногу с прогрессом).

Еще поворот: Любительство против профессионализма.

Похоже, что профессионал, словно импотентная порнозвезда, может имитировать вдохновение за счет приема. Утомление от борьбы с материалом все равно конечно есть, но в меньшей степени. Часто помогает оплаченный клиентом ассистент. Иногда и профессионал ломается, превращаясь в любителя. Тогда его половая жизнь в опасности. Но это продолжается недолго. Снова воцаряется прием и навык. Они как внешнее пищеварение паука, делают дело без участия внутренней секреции.

Съёмка ню на первый взгляд олицетворяет узы секса и фотографии. Андерсеновский мальчик так бы и сказал без околичностей: «Мама, да они же ебутся?!»

Когда я фотографически вырос из возраста этого мальчика, оказалось, что не все так однозначно.

Снимая ню, я был вымотан ровно один раз - первый. В мастерской было холодно, у балконной двери лежал иней. Через минуту после появления из лаборатории/прихожей телешом, модель стала ярко синей. У меня дрожали руки. Идея сниматься без трусов возникла спонтанно, как в других (но подобных) обстоятельствах совершаeтся соитие. У меня не было никаких приготовленных съёмочных замыслов. Я просто щелкал, запивая и запаивая отснятые пленки глотками из бутылки коньяка. Все это было бессмысленно и славно, как секс. Потом мы поехали к общей подруге, которая нас до этого познакомила, и валялся навзничь у нее на ковре, не заботясь о том, как она должна прочесть эту прострацию.

Результат был ничтожным. Потом съёмки обнаженной модели были либо лишены эротики, либо сопровождали (и составляли) увертюру. И в том и другом варианте иногда получалось что-то интересное - я имею в виду фотографически. Но все это было далеко от выставления натюрморта. Скорее документирование контакта с моделью. Детали меня никогда не интересовали, только существо, а выявление существа дело некропотливое.

Как-то раз я предложил посниматься одной тощей девушке с лошадиным лицом - совсем в моем вкусе. Она оказалась циркачкой. Я притащил с собой гуашь, она разделась, я поставил форматную камеру, развел красную, желтую и синюю гуашь в трех блюдцах, стал мочить руки в гуаши и лапать ее за разные тощие и слегка вислые места (в точности, как у балерин, соблазняемых неистовым Цуккерманом руки Филиппа Рота) - как раз в моем вкусе. Удивительным образом я не забывал спускать (pun unintended) затвор и перезаряжать кассеты. Долго ли коротко, но страсть не дала даже смыть дочиста проклятую гуашь.

Цаца вспомнила ранний эпизод из
Blow-up - хореографический номер фотографа и модели, похожий на изнасилование. Этот же эпизод независимо возник в мозгу у нас с Тростянецким, когда мы во время моих съёмок экспромтом исполнили танец вокруг Семена Фурмана, - Гена с софитом, я с камерой. Характерно (см. ниже), что ключ к этому экспромту впоследствии не обсуждался.

Интересно бы еще перекинуть связь от фотографии к ебле через актерство. У меня было несколько ярких моментов, когда я во время съёмки оглядывался, и оказывалось, что за съёмками наблюдают с увлечением заядлых театралов - так было во время съёмок Фурмана. Дело происходило на сцене, и в зале замер театральный народ, а в дверях торчали головы разных притеатральных специальностей.

Это же каким-то образом потом возникло в голове у телевизионщиков, которые сделали передачу, где разные люди делали свое музыкально-танцевальное дело, а я делал свое фотографическое. Снимки были не нужны. Нужно было обозначение состояния снимания. Некая оболочка, подобная стриптизу.

В ебле - если я не один такой оригинал - присутствует фантазия быть увиденными, ебясь, играть в еблю. Все модные (fashion) фотографы изумительно изображают то, что они хотели бы видеть в кадре. А раз начав играть, уже не останавливаются. Снимая, они играют в съёмку.

Антониони этим эпизодом обозначил одну из метафор съёмки. Другая - один из следующих эпизодов, где герой расставляет моделей, похожих на манекены, и бросает их в позах тряпичных кукол, когда его отвлекает что-то более увлекательное. И третья - когда к нему забредают две телки, соблазненные эротичностью сложного конгломерата: фото, мода, вещи, творчество. И только в третьем случае, который Цаца не упомянула, забыв, Антониони оставляет героя в настоящем опустошении. Нет, Антониони не думает, что фотографировать, делать фильмы, и т.д. - это совсем, как ебля. (Но всегда на один шаг от нее).

И совершенно уже двусмысленно свидетельство неприспособленного к ебле мэтра - последний его фильм "За облаками". О чем он на самом деле рассказывает, не очень понятно. Это какой-то прижизненный постмортем; но лейтмотив фильма - отказ от ебли. Но ради чего? Тут необходимо по-музыкальному переждать два такта. Съёмка есть, а ебли нету!

Это годится в пандан к неизвестному Антониони детскому анекдоту о том, как некий старичок поспорил с оравой мужиков, что он может сделать своим хуем то, чего они ни в жисть. Поспорили. Приводят голую женщину. У всех мужиков известно что. А старичок взял и завязал свой хуй узлом, а мужики-то и не могут. И выиграл. Может, это надо публиковать в учебниках по фотографии?

Как слепой и глухой солдат с картины какого-то классика соцреализма, ползущий с миной в руке на запах, наперерез крестоносному танку, Антониони, двойным отрицанием доказал - вне поля ебли нет съёмки. Точка в его исследовании поставлена.

Есть еще один часто недооцениваемый аспект ебли - интуитивная синхронность. Партнеры, стремясь к индивидуальному наслаждению, понимают друг друга вне слов. Ярче всего я испытывал это, снимая режиссеров. Что, между прочим, подверждает мое утверждение о том, что хороший режиссер не столько строит, сколько использует то, что ему нечаянно плывет в руки.

Один из выпусков режиссерского курса Анатолия Васильева снимался на "выпускной портрет". Был приглашен какой-то лох, а я пристроился рядом и стал снимать последовательность обустраивания кадра. Васильев еще с одним функционером своей академии сидели за столиком, а вокруг них кристаллизовался курс. Я щелкал и щелкал. И... о чудо (без всякого чуда, разумеется), Васильев прорюхал в чем замысел, и стал подыгрывать. Лох снял свой кадр, курс стал расходиться, Васильев продолжал сидеть, пока не остался один за столиком. Получился стандартный, но чистый и ясный концепт. А.Галибин, который был одним из выпускников, и всячески протежировал мне в то время, потребовал свою порцию снимков. Васильеву же оказалось достаточно радости самого этого спонтанного перепихивания, - застенчиво-бравурного, словно пистон в лифте.

Если бы я был гомсом, я бы ёбся только с режиссерами. Каким партнером был наверное автор "Фицкаралдо", пальчики оближешь.

И попутно. Ебля хтонична, невербальна, примитивна и нецивилизованна - совсем, как идеальная фотография.

...

Может быть, я бросил фотографию потому, что она перестала быть похожей на еблю?

Кажется, решающим фактором стало мое стремление заняться в Штатах коммерческой фотографией, которая, если прибегать к эротическим сравнениям, похожа здесь на искусственное осеменение скота, или вязку декоративных собак.

Журнал Александра Гезенцвея http://www.za-granizza.org