Искусство

Меня попросили, а я не отказал…

Меня попросили высказать своё мнение о «Левиафане» (2014) Звягинцева… Попросил человек, знающий мои методы и подходы. Он, собственно, мог предугадать мой ответ, прочитав моё (см. тут) о «Елене» этого же режиссёра. – Ну не меняется режиссёр, если он не штукарь, так быстро, чтоб в «Елене» он был один, а через 3 года – другой.

В «Елене» я плясал от ненатурализма, при всём, казалось бы, натурализме съёмки. (Например, все утренние движения человека показаны, а как в туалет пошёл – изъято.) Натурализм, мол, философски, – это полное разочарование во всём высоком в мире, а всё в нём, мол, – низкое.

В «Левиафане» в подобной роли оказывается неприятие Ромой, сыном Николая, мачехи, Лили, как существа более низкого, чем мужчина, подверженного неуправляемым страстям. Это дано – пока беспричинно – почти в самом начале. Он дерзит ей.

 

«Лиля: Ну что, приехали [с вокзала отец и приехавший к нему друг]?

Рома: Не-а.

Лиля: А где доброе утро?

Рома: Я не знаю.

Лиля: А ты поищи.

Рома: Где?

Лиля: Ты умывался вообще? Ну-ка, давай иди. Обезьяной не будь.

Рома: Сама ты обезьяна».

 

Затем его состояние (оно даже не показано, лишь рассказано), когда на пикнике она, не удосужившись хоть отойти подальше, совокупляется с другом отца.

Совсем катастрофично его презрение к скотству (так это понимает мальчик в трудном возрасте), когда он застаёт совокупляющимися в кухне отца с мачехой. Причём это ж после того, как отец и её, и друга своего, застуканных детьми на том пикнике, избил. И вот теперь он с нею… – Рома удрал из дому в отчаянии от этого мерзкого, низкого мира. – А в результате он по этому поведению отца понял, что отец её любит и простил. И не поверил, что он её убил. Когда местный Левиафан подстроил изнасилование Лили, убийство её и сбрасывание насильником и убийцей в море. И когда всё повесили на отца.

Или такое избегание натурализма:

 

«Мама! Мама! Там чужой дядя тётю Лилю душит. А Ромка увидел и плачет».

 

То есть – не всё на свете царство пакости!

Не верьте этому мату (нарочито показанному, - когда обычно его в кино избегают, - он лишь якобы натурализм). Не верьте этому местному Абсолюту сильного мира сего. Не верьте этой подлости и лицемерию церкви. Не верьте потрясающей нечуткости свидетелей-собутыльников на пикнике, донёсших, что Коля кричал, что убьёт. Не верьте – пусть и продемонстрированному – всесилию вспышек половой страсти.

В том и состоит реализм, что никто социальное явление не видит, а художник – видит. В данном случае он видит, что зло – не Зло.

Пушкин, открывший реализм, мог беспощадно показать станционного смотрителя вернувшимся поднять в негодовании брошенные было им на тротуар деньги, данные ему гусаром за Дуню… Но художественный смысл этой повести – социальное открытие, что спасением России явится сословный консенсус (см. тут).  (То неважно, что таковой так в России и не наступил никогда; но Пушкин-то ощущал, что он открыл, что жизнь не только безусловно зла, но и… гусар и Дуня, например, счастливы не на миг, а на годы.)

Николай тоже ведь не признал вины, и Рома тоже ж знает, что отец не убивал. Поэтому, когда в самом конце местный Левиафан при каком-то богослужении, наклонившись к сыну, говорит: «Бог всё видит, сын», - мы, даже и атеисты, понимаем, что режиссёр нам говорит, повторю, что зло – не Зло. Что полное бессилие малых мира сего – не Абсолют.

Как оно на самом деле – не о том разговор. Ибо разговор о мироотношении автора, Звягинцева, пошедшего, - как и всегда бывает в настоящем искусстве, - путём наибольшего сопротивления, показав этот не абсолют, казалось бы, Абсолютом.

Даже при объективной ошибочности, субъективное переживание автора есть вдохновение. Но особенность реализма: социальное открытие, - далеко, при всей авторской вдохновенности, - от эмоциональности воздействия произведения. Поэтому я не верю, что кто-то возгорелся гневом во время просмотра. – Не тот стиль, чтоб зажигать. Разве что надо быть вне фильма очень подогретым жизнью, тенденциозным, чтоб обобщить и возгореться гневом на отвратительную власть, или, наоборот, на оранжевых, подрывающих нынешнюю российскую власть.

 

Один из признаков отличного кино – что от него нельзя отвязать и завтра, и послезавтра. Всё брезжат и брезжат смутные мысли, в которых предполагаешь новые доказательства правильно выведенного художественного смысла произведения.

Например, вот вопрос: зачем Звягинцев выбрал крайний север для места действия своей драмы? И не красоты тамошние, а исключительно угрюмость? Не для того ли, чтоб сама природа говорила людям, что они плохие? Но этот негативный говор же – воля автора.

Вот контраст. С одной стороны, как не вписывается в угрюмую природу «церковь» молодёжной тусовки, не приемлющей, судя по Роме (который там свой), этот безумный мир взрослых.

 

И, наоборот, как в неё вписывается изолгавшаяся нынешняя церковь.

 

Так если обнаруживается и такое противостояние молодёжи взрослым… То что есть при этом столь  мрачная констатация, что всё у взрослых* плохо: власть – бандит, церковь – её вдохновитель и покрыватель, любящая женщина – склонна к измене, друзья – предатели?