Литературная критика

 

В краснодарском издательстве «Традиция» вышла новая книга Сергея Лёвина «Камень». Сергей Лёвин – поэт востребованный, его имя хорошо знакомо читающей публике Анапы, где он живёт сейчас, да, пожалуй, и всей Кубани. Поэт, прозаик, журналист, автор нескольких книг, он частый гость различных мероприятий и конкурсов; многие не могут обойтись без его регулярных рецензий на киноновинки. Известен он также как культуртрегер, создатель оригинальных литературных проектов. Например, в 2016 году выпущены литературные открытки «12 мгновений Анапы» с его стихами, вышел первый том необычного коллективного сборника «сказок на новый лад» «Послесказие», с участниками из разных городов. В 2017-м читателей, на сей раз юных, порадовало уже продолжение проекта «Послесказие. Дети». На российском уровне творчество Лёвина отмечено лонг-листом по короткой прозе премии «Дебют» (2003),  с повестью «Рыбак» он стал лауреатом журнала «Дети Ра» (2005),  а в прошлом году - лауреатом фестиваля поэзии и поэтических переводов «Берега дружбы».

Когда я получил предложение написать послесловие к новой книге (ещё летом 2016-го), то долго колебался, ведь стиховедческие штудии всё же не моя сфера интересов, не мой конёк. Но вскоре, однако, меня осенило, как и что написать. Не анализ, а история, например, о пресловутом начале творческого пути. Ведь многое теперь, через 20 лет, трудно и представить (особенно анапчанам!), да и тамбовчанам тоже есть, о чём с улыбкой или даже с усмешкой вспомнить!..

 

Помню даже, как мы впервые встретились. Сергей был первым, с кем я познакомился, из моих сокурсников по филфаку Тамбовского университета. На одном из вступительных экзаменов подошёл субтильный товарищ, с цепким взглядом и привлекающей внимание стрижкой «площадка» – в стиле Шварценеггера! – и уже с первых фраз сразу заявил: «Я пишу стихи»…

 

В 2000-м году, когда мы уже оканчивали университет, я написал на его первую книжку стихов «Упал со стула» рецензию, которая называлась «Сергей Лёвин – поэт прогрессирующий». Это была первая моя рецензия. А до этого…

 

Курс у нас, как потом выяснилось, оказался весьма примечательным. Понятно, что «пишу стихи» для филфака – дело самое привычное. Но не все были прирождёнными культуртрегерами, из кого-то ведь эти стихи ещё надо как клещами вытягивать! Не все поголовно, конечно, но были люди пишущие, читающие, нетривиальные, постоянно что-то создавалось, тут же предъявлялось и всячески обсуждалось. Чего одна «эпопея» студента Ильинского стоит - под названием «Благодушный пёс Шарик»!.. И вот когда в начале первого курса (это 1995 год) семнадцатилетний поэт из города Котовска предъявил нашей нарождающейся компании сугубых ценителей толстую тетрадку со своими творениями, мы, честно говоря, были весьма – как писали в старину – фраппированы… Это были наскоро зарифмованные длиннейшие юношеские вирши, но главное – сюжетные и всё про каких-то немыслимых монстров! При этом автор сразу признался, что основной авторитет, даже идеал для него – не кто иной, как сам Стивен Кинг. Да это и так было видно. Мало того, все поля на каждой странице рукописи были изукрашены авторскими рисунками – детальным изображением, что и естественно, тех же пожирающих друг дружку чудищ. Причём писал и украшал он всё это, как мы поняли, тут же на лекциях и переменах и валять мог километрами!..

Наверное, едва ли не каждая из сотни наших однокурсниц познакомилась с очередной монструозной тетрадкой, приходилось изумляться и многим преподавателям… Хорошо, наверное, что в те времена не было Интернета, соцсетей и блогов, а нашей мечтой была публикация в филфаковской газетке с соответствующим названием «Пигмалион». Всё писалось вручную, переписывалось-редактировалось, даже копировалось. У меня, кстати, тоже была такая тетрадка, даже две – одна со стихами, другая с прозой, предъявляемые токмо ценителям, и мы с Сергеем подчас по-юношески непримиримо спорили о сущности творчества…

 

Нам очень посчастливилось, что в те годы на филологическом факультете преподавал известный поэт, исследователь авангарда и основатель международной Академии Зауми Сергей Бирюков. Он также вёл кружок журналистики и знаменитую ныне литературную студию «АЗ». Поскольку у меня уже была одна публикация (её солидности Сергей открыто завидовал – я оказался в числе призёров конкурса от воронежской «Комсомольской правды»), а факультет журналистики ещё не открылся, я сразу записался в число юнкоров, а после припожаловал и на литстудию. Сергей же, живший в Котовске и каждый день туда мотавшийся, экономил короткий световой день и весьма долго находился в некой оппозиции к студии, а заодно как бы и вообще к «вашему авангарду».

 

Но вскоре началось. Годы до отъезда Бирюкова в Германию, 1997-98-й – самые, наверно, интересные. При слове «литературная студия» довольно унылая картинка вообще-то представляется. А здесь мы действительно расшевелили, наверное, культурное пространство – выступали на разных площадках, на научных конференциях даже, понемногу печатались, но главное и незабываемое сами «заседания» студии «АЗ». Сформировались некие фракции, при обсуждениях творений друг друга возникали споры нешуточные, чуть ли не целые баталии. В 1997-м как раз возникло наше объединение «Общество Зрелища», ставшее неким радикальным крылом студии. При этом надо сказать, что Сергей Лёвин учился на «отлично», уже шла речь об аспирантуре. Или Лена Владимирова – она же Елена Борода (по фамилии мужа), ныне доктор филологических наук, поэт, автор замечательных и успешных книг для юношества. А мы на филфаке, как раз курсу к третьему, числились уже полным отщепенцами, чуть не каждый семестр фамилии участников «ОЗ» вывешивались на доску - нечто вроде советского «Позор пьяницам и дебоширам!» - для отчисления. В общем, провокативные жесты и тексты, перформансы и песенки действовали как катализатор, если не сказать… Короче, Сергею Евгеньевичу приходилось иной раз буквально разнимать драки. О какой-то «потлиткорректности», проникшей сейчас даже в литературу, тогда и мысли не было.

 

 

 

Конечно, не все АЗовцы были махровыми авангардистами, многие сочиняли (и сейчас сочиняют) стихи самые что ни на есть традиционные. Однако, контекст всё же влиял. Вскоре Сергей Лёвин сделался одним из активнейших участников студии, более того, начал всячески её пропагандировать, и вообще вскоре стал одним из ярких её поэтов. Получив авангардную прививку, он начал экспериментировать с формой, стал, можно сказать, не по дням, а по часам прогрессировать. Общих тетрадей и чернил на зарисовку монстров уходило уже намного меньше – намного! В какой-то момент возникла даже некая соревновательность с «Обществом» в радикализме, что называется, кто кого переплюнет. И вскоре взъерошенный С. Лёвин уже декламировал пред недоумевающей и глотающей валидол профессорской аудиторией международной научной конференции свои ставшие ныне культовыми в среде тамбовских поэтоманов строки:

 

 

 И далее по тексту – если найдёте сей раритет в Сети. На этот текст мы, кстати, даже записали композицию[1], правда, наш «радикальный радикализм» был уже таков, что последующие куплеты мы, так сказать, подвергли деконструкции, «изнахрабили» – а проще говоря, просто поменяли текст на «ещё более радикальный». Так же мы поступали и с куда более классическими авторами. Но первое четверостишие – монолит.

 

Если же всё же перейти к более серьёзному, но, к сожалению, краткому разговору о поэзии Сергея Лёвина, то следует, на мой взгляд, отметить вот что. Пресловутый прогресс – может быть, не совсем точное слово; поиск – звучит, пожалуй, так же тривиально, так же патетично, но всё же более точно. Беспрерывный поиск смыслов и форм, тем и жанров – именно это нам демонстрирует новый сборник. Вряд ли это поэзия внезапных озарений, лихорадочное бессознательное письмо с работой нахрапом (не зря С. Бирюков писал в предисловии к книге стихов «Снайпер» о «крепкости мастерового»), это, как мы видим, дело мастера, и дело действительно любимое. Поэт Лёвин словно сам добывает руду из чёрных хтонических недр, дробит и обрабатывает её, мощно и грубо орудуя молотом и кочергой, сам производит поэзо-алхимическую плавку драгоценного словесного вещества и отливает порой тончайше-фигурные снежинки поэзии. Он ищет на разных уровнях смысла и слова, и разные его творения порой как будто разной степени обработки, готовности. Но у мастера всё идёт в дело, все вещи нужные.

 

Лиризм, лирическое «я» – ядро, которое плавится и льётся нитями сомнений:

 

 

И:

 

 

Лирическое эго раздваивается, внутренние доктор Джекилл и мистер Хайд в поэзии Лёвина это, с одной стороны, автор бестселлеров и «нетленки»:

 

 

А с другой – Сизиф, посредственность, клоун:

 

 

«Клоун» – очень частотное слово, им обозначаются присущие автору-творцу сомнения и, конечно же, при всей, если можно так тяжеловесно выразиться, массмедийности оппозиции, самоирония. Это такая же сценическая маска, как и Супермен.

Но мне чем-то ближе тексты, в которых хрестоматийная тема поэта и поэзии решается по-другому. С напором и вызовом, в духе Маяковского:

 

 

Вот она, авангардная закалка, когда

 

 

Монстры, к слову сказать, тоже в стихотворениях Лёвина остались (см., напр., особый раздел книги «Смерть Супермена»), прирученные и окультуренные – как отголосок его увлечений комиксами и труда кинорецензента, имеющего дело в основном с продукцией Голливуда.

Но главное, что меня действительно привлекает и поражает в зрелом творчестве Лёвина – это его стихи о природе. Перебравшись жить на юг, он действительно нашёл пресловутое своё место, свой край солнца и моря, который он не устаёт живописать как с профессиональным наведением некоего открыточного глянца, так и без такового. Так, в разделе книги «12 мгновений Анапы» представлены те же стихи, что вошли в набор открыток с тем же названием, по одному стихотворению на каждый месяц года. Как тут не восхититься туристам, да и самим аборигенам:

 

 

Или уже не всем знакомый анапский «Вид из ноябрьского окна»:

 

 

 Таким же свидетельством зрелости художника и человека являются, на мой взгляд, некоторые стихи последних лет, посвящённые Великой Отечественной войне. Во время выступлений на традиционных для города - не только курорта, но и воинской славы - митингах ветераны, слышавшие за свою жизнь много заученных фраз, прислушиваются к не совсем привычному, живому слову…

Проникновенная элегия «В поезде» – на мой вкус, самая поэтичная вещь сборника:

 

 

Тут уже, как и в большинстве стихов о природе, исчезают такие недостатки стилистики поэта, как некое заметное конструкторское усилие автора, что-то от журнализма и придающая пестроту многим текстам молодёжно-субкультурная направленность.

Книга прекрасно оформлена. Ставшие артефактами, знаками на бумаге, камни с морского побережья, сфотографированные Ириной Серовой и расписанные художником Ильёй Копаневым… И всё же мне кажется, что поэзия Лёвина, как и проза (вспомним не так давно вышедшую книгу «Космос»), родом из свинцовых котовских пейзажей. Он может по-разному выглядеть – этот камень: по-другому огранён, облеплен новомодной штукатуркой, но это тот же камень, может быть, метеорит, запущенный оттуда, из далёких уже теперь, как другая галактика, лихих 90-х и нулевых. Сократить дистанцию, стать ступенью, стать оружием творческого пролетариата – «убить пересмешника», «убить в себе государство»! – и в то же время стать поэтическим «философским камнем» – вот для чего пущен этот камень.

 

---