Я желаю мирной революции.
Я предпочитаю сжечь институт собственности на медленном огне, чем придать ему новую силу, устроив варфоломеевскую ночь для собственников.
Прудон
Коммунистическая концепция коммунизма во многом близка идеям анархо-коммунизма, который вообще не несет ответственности за то, что коммунисты-государственники потерпели поражение на своей дороге к коммунизму.
Шубин
Субъективное резюме
«1. Под кроватями из карельской березы, как трупы, лежат мешки.
Это - не безвкусица?
2. Сосредоточенные солдаты перевозили каких-то людей, похожих на поломанную старую дачную мебель.
А эта гипербола на что похожа, вычурная такая?
3. Ваша физиономия татуирована грязью...
4. Клены вроде старинных модниц в больших соломенных шляпах
5. По небу раскинуты подушечки в белоснежных наволочках.
6. У Ольги лицо ровное и белое, как игральная карта высшего сорта из новой колоды. А рот – туз червей.
7. С тонких круглоголовых лип падают желтые волосы.
8.Через город перекинулась радуга. Веселенькими разноцветными подтяжками. Ветер насвистывает знакомую мелодию из венской оперетки.
9. голова в золоте топленых сливок от степных коров (какая-то цитата из Есенина...)
10. Рыжее солнце вихрястой веселой собачонкой путается в ногах.
11. Он (это о брате он говорит) вроде лохматого большого пса, о котором можно подумать, что состоит в дружбе даже с черными кошками.
12. Мягкими серыми хлопьями падает темнота
13. И тэ дэ...
Вот... Подряд просматриваю - и это всего лишь текст двух-трёх первых страниц... Подряд копирую обороты, которые меня раздражают.
Уж извините, не стала выискивать по всей книге, просто времени нет.
Имажинист, что с него возьмёшь - думаешь. Красоты, красоты. Сплошные вычурные красоты. Красивости...
Но когда и дальше всё то же самое, в каждой практически строке описания "его" жизни (героя), они начинают казаться мусором, мешающим воспринимать суть. Ещё как мешают! Мне лично, например. Вы же ищете противоречия? так вот вам одно, но постоянное: герой описывает драму своей жизни.
Даже две: внутренняя непричастность к реальной жизни - революции (из-за легкомыслия или сосредоточенности на своей любви?), а ещё изменчивая, неверная возлюбленная, жена, не знающая что такое верность (да и любовь, по-моему...).
Пустота? Но находятся же постоянно силы думать, воспринимать и изображать всё такими красивостями у я-повествователя.
А поэтому страдания выглядят рисованными, недостоверными, неискренними.
Сюжет – интересен. Это можно было так написать! Изображение же его таким стилем просто безобразно, настолько забивает впечатление этой оравой живописных красивостей. Любование. Самолюбование.
Вас не раздражает? А для меня Мариенгоф мысленно уже превратился в размалёванного клоуна, изображающего "ж-ж-жуткие страдания".
И знаете, что мне понравилось в этом романе? Короткие перебивки сюжета - сообщениями о житейских и политических/военных событиях.
Вот они - настоящие».
Из частного письма.
Если правда, что эстетика имажинизма
«вдохновляет Мариенгофа до конца жизни» (http://lib.rus.ec/b/267652/read#r18), и если иметь в виду, что к имажинизму негативно относились такие знаменитые люди, как Блок, Маяковский, Тынянов, - то к процитированному частному письму следует отнестись серьёзно.
Ответ на резюме
Я не искал тут противоречий. Они меня заколдовали с первых строчек:
«1918
1
- Очень хорошо, что вы являетесь ко мне с цветами. Все мужчины, высуня язык, бегают по Сухаревке и закупают муку и пшено. Своим возлюбленным они тоже тащат муку и пшено. Под кроватями из карельской берёзы, как трупы, лежат мешки».
Какое фурорное противопоставление духовного – телесному! Во время революции…
Дело в том, что у меня, - приверженца мысли о повторяемости в веках больших стилей и о том, что они, каждый, выражают собою идеал одного и того же типа, - у меня давно сложилось мнение, что во время революций бывает идеал высоковозрожденческого типа, который – это общепринято – кратко формулируется так: гармония небесного и земного, духовного и телесного, общественного и личного. Потому гармония, что идеал достижим. Революция ж – это сверхсила. Потому идеал и достижим.
И вот я встречаю подтверждение всей этой довольно большой сложнятине. На каждой строчке!
«Сосредоточенные солдаты перевозили каких-то людей, похожих на поломанную старую дачную мебель».
Весна, мол, обновление природы, люди готовят дачи к лету, вывозят с них хлам… А революция озабочена арестами своих врагов… Ужасное – прекрасно… Прекрасное – ужасно…
Работы Леонардо до Винчи
«…в совершеннейшем упоении глотаю книжную пыль…
- Ваша физиономия татуирована грязью»
Особым противоречием потом – я пишу эти первые абзацы почти последними в статье – оказалось то, что эта гармония была ложным сюжетным ходом.
Как должны были вести себя в социалистической революции, возглавленной большевиками, люди, идеал которых – социализм, но «на оси «умеренность – радикализм»» (http://lib.rus.ec/b/262767/read) сходные с эсерами, «чей общественный идеал основывался на общинном социализме» (Там же)? Как, если они не хотели быть мятежниками, как эсеры? – Их же трясло и корёжило каждое радикальное деяние большевиков, а революция – социалистическая, и восставать против неё, значит, нельзя… - Как им себя вести? – Говорить, и говорить – цинически.
Вот и корёжит их речь в романе соответствующего такой речи названия – «Циники».
ЧАСТЬ I.
«ОН» ПРОТИВ РЕВОЛЮЦИИ, ПОТОМ ЗА; «ОНА» - ЗА, ПОТОМ ПРОТИВ;
АВТОР, МОЛ, ПОДСОЗНАТЕЛЬНО – ЗА ГАРМОНИЮ СЕЙЧАС.
В иных произведениях искусства противоречия трудно находить. Настолько трудно, что приходится обращаться к статьям учёных в надежде там найти подсказку.
Нужно это – искать противоречия – чтоб иметь надежду, что тебя озарит, и от столкновения тех противочувствий, - что родятся от замеченных противоречий, - в свою очередь родится (рождение во второй степени) катарсис, то, ради чего автор произведение создал.
Ну так меня можно понять, как я рад, если противоречия лежат на поверхности.
«47
Деникин взял Орёл.
48
Юденич взял Гатчину.
49
Отдел изобразительных искусств Народного Комиссариата по просвещению объявляет конкурс на составление проекта постоянного памятника в память Парижской коммуны семьдесят первого».
Глава называется «1919».
Якобы дневник. Циника (так называется и роман). Издевающегося над революцией, народом и советской властью. (Собака лает – ветер носит. От осознания себя собакой издевающегося вообще надо всем.)
Время сочинения произведения я считаю неотъемлемой частью произведения. Тут время – 1928 год. Народ, революция и советская власть 10 лет как победили и Деникина, и Юденича, и всех.
Роман – трагический.
Значит, победа – иллюзия.
Так сделало подсознание автора, Мариенгофа, в 1928 году. Ибо сознание его, отдаваемое им «я»-повествователю только-только послереволюционного времени (глава 1924), считает иллюзию делом:
«13
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Мы [циники]смотрим в щёлочку чужого забора [народа, революции и советской власти]. Подслушиваем одним ухом.
Но мы несравненно хуже их. Когда соседи делали глупости – мы потирали руки; когда у них назревала трагедия – мы хихикали; когда они принялись за дело – нам стало скучно».
Что это за дело?
«1924
1
Заводом «Пневматика» выпущена первая партия бурильных молотков.
2
Госавиазавод «Икар» устроил торжество по случаю первого выпуска мощных моторов».
Завод «Пневматика» вряд ли нэпманский, а «Икар» прямо назван гос…
То есть НЭП (из главы 1922) срабатывает. «Я»-повествователь не скучает. Заскучала его жена, Ольга, неоднократная изменница, а в конце главы и вовсе покончившая с собой.
Не скучает «я»-повествователь, весь погрязший во лжи (как и СССР): «иногда -- впpочем, не очень часто -- сплю даже со своей женой», ставшей было любовницей брата, Сергея, высокопоставленного большевика (до того, как того отослали на фронт), а потом – любовницей процветающего нэпмана-миллионера Докучаева (когда Сергей вернулся с фронта контуженный, а потом его и из партии «вычистили»).
Вычищали в действительности сперва левых, троцкистов. Левая и Ольга: «Ольга с легким, необычным для себя волнением рассказывает [Сергею]о своем желании "быть полезной мировой революции"». Но Ольга изменила любовнику с мужем до всех несчастий с Сергеем.
Впрочем, нечего заедаться.
Она (в главе 1918) начала «резко и остро… чувствовать аромат революции» после начала красного террора, начавшегося после белого террора, но и после параллельного акцента на культуру:
«- …и за каждую голову наших вождей будем снимать десять их голов…
Ольга стоит от меня в четырёх шагах. Я слышу, как бьётся её сердце от восторга.
26
Совет Народных Комиссаров решил поставить памятники:
Спартаку
Гракхам
Бруту
Бабефу
Марксу
Энгельсу
Бебелю
Лассалю
Жоресу
Лафаргу
Вальяну
Марату
Робеспьеру
Дантону
Гарибальди
Толстому
Достоевскому
Лермонтову
Пушкину
Гоголю
Радищеву
Белинскому
Огарёву
Чернышевскому
Михайловскому
Добролюбову
Писареву
Глебу Успенскому
Салтыкову-Щедрину
Некрасову…»
И последний Ольги (глава 1919) акт верности Сергею (покупка и отправка на фронт пуховых носков), последовал вскоре после начала краха культурного акцента:
«24
Поставленный несколько дней тому назад в Александровском саду памятник Робеспьеру разрушен «неизвестными преступниками»
25
Сергей в собственном салон-вагоне из бывшего царского поезда – уехал «воевать»».
А может, идея Справедливости в ней пошатнулась от этого салон-вагона и «воевать» в кавычках.
И потому она изменяет любовнику с оставленным было мужем.
Отдаётся она ещё и Докучаеву, во всяком случае, за 15000 долларов, чтоб отнести их на нужды детей голодающего Поволжья.
По роману не известно, где и сколько раз свернула советская власть с верной дороги, чтоб выветрился из неё для Ольги «аромат революции».
Соответственно, неизвестно, было ли это достаточно осознано Мариенгофом, чтоб сделать трагедию из своего романа. В жизни он пробовал сотрудничать с советской властью, как и принявший её «дело» «я»-повествователь. Покончил с собой сын Мариенгофа, не он.
Впрочем, всё это – вилами по воде…
ЧАСТЬ II.
АВТОР СТИХИЙНО И СОЗНАТЕЛЬНО – ЗА ГАРМОНИЮ,
НО НЕ СЕЙЧАС, А В СВЕРХБУДУЩЕМ.
Его «я»-повествователь произносит следующее:
«- Вы не находите, Ольга, что у нас благополучно добирается до цели только тот, кто идет по канату через пропасть. Попробуй выбрать шоссейную дорогу и непременно сломаешь себе шею. После падения Орла и Гатчины я начинаю верить в крепость советского строя. Наконец, у меня даже мелькает мысль, что с помощью вшей, голода и чумных крыс, появившихся в Астрахани, они, чего доброго, построят социализм».
И почти на том кончается описание времени гражданской войны, которая – в 28-м году это известно – была выиграна.
«Почти на том»… Сергей вернулся калекой.
То есть победа – пиррова.
Пошли не «по канату»? А – проторённой дорожкой акцента на материальное?
Перед этой цитатой стоит подозрительный перечень:
«- Выберите пьесу, которая бы соответствовала нашему героическому моменту.
- Попробую.
Я надеваю очки и читаю:
- Большой театр – «Сказка о царе Салтане», Малый – «Венецианский купец», Художественный – «Царь Фёдор», Корш – «Джентльмен», Новый Театр – «Виндзорские проказницы», Никитский – «Иветта», Незлобина – «Царь Иудейский»… сочинения Константина Романова, Камерный – «Саломея»…
- Довольно».
И дальше – об Отрепьеве (которого «Любовь к «изящным искусствам, скоморошеству» не довела его до добра»), которого народ растерзал, а Грозного простил.
Ошиблись с репертуаром советские? Не к народу адресовались? Не давали на фронт, что ли, выездных концертов? Или в глубинку? Забыли, что народу нужно не только хлеба, но и зрелищ?..
Или в принципе отставили культуру с главного места?
То есть всё-то «я»-повествователь сознаёт, а его автор, Мариенгоф, тем паче!
И никакое этот роман не самовыражение подсознательного… идеала гармонии тела и духа, которым только и мог бы спастись социализм… в 28-м году лишь якобы победивший…
По крайней мере, даже если и не проявление подсознательного, то стихийного, может, имеет место быть тут? Может быть, стихийная художественность натуры человека «знает», что нужно всё подавать противоположностями? И, поскольку сознательна, - нажимать на противоречия стремится?
Хочешь опорочить победивший под именем «социализм» строй – сделай трагический конец романа о его победе. Хочешь воспеть морализм настоящего социализма – сделай аморальной ту, которая знаменует судьбу социализма (от настоящего к фальшивому).
Зачем эти все ужасы с голоданием страны? – Чтоб показать силу победы духа?
«42
Возвpащаемся бульварами. Деревья шелестят злыми каркающими птицами. Вороны висят на сучьях, словно живые черные листья.
Не помню уж, в какой летописи читал, что перед одним из страшеннейших московских пожаров, "когда огонь полился рекою, каменья распадались, железо рдело, как в горниле, медь текла и дерева обращались в уголь и трава в золу", -- тоже раздирательно каркали вороны над посадом, Кремлем, заречьями и загородьем.
43
В Москве поставили одиннадцать памятников "великим людям и революционерам"».
То есть ты-то, циник, каркай, каркай насчёт победы духа над плотью, а победа будет за столь поносимым тобою социализмом, - думает Мариенгоф, вполне рационально имея настоящий социализм за таки гармонию тела и духа. Поскольку гармонией руководствовался, постольку и победил. А победил иллюзорно, поскольку перестал этой гармонией руководствоваться. Истинная победа – в сверхбудущем.
ЧАСТЬ III
СУБЪЕКТИВНОЕ: МОЁ, ОСИПОВОЙ, ХУТТОНЕНА, -
С ВЫХОДОМ НА ОБЪЕКТИВНОСТЬ
То есть это – не имажинизм уже, если имажинизмом считать отказ
«от какой-либо концептуализации» (Хуттунен.):
««Заметьте: какие мы счастливые. У нас нет философии. Мы не выставляем логики мыслей. Логика уверенности сильнее всего»».
Или же… если никто, кроме имажинистов, настолько не чуял, что художественность – это противоречивость, то… сознательное следование противоречивости как раз и есть имажинизм!
То есть, когда говорят, что: «Бессмысленно искать ключевую идею этого направления» (Там же), - то это просто говорят от неумения (и Маяковский не сумел!) синтезировать всегда нецитируемый (из-за противоречивости текста) художественный смысл, здесь, в имажинизме, может – парадокс! – потому более умонепостигаемый художественный смысл, что нарочито противоречиво он выражен. У всех противоречия не так заметны, зато они незаметно же провоцируют в итоге катарсис. А от имажинистов – ступор.
Я, правда (признаюсь; чего уж?), заплакал в конце (я ж не знал какой он) от столкновения радости, что Ольга не застрелилась досмерти:
«31
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я шепчу:
-- Ольга, вам очень больно?.. я позову доктора... он обещал впрыснуть морфий.
Она с трудом поднимает веки. Говорит:
-- Не ломайте дурака... мне просто немножко противно лежать здесь с ненамазанными губами... я, должно быть, ужасная рожа». -
с холодом, скрупулёзной констатации:
«32
Ольга скончалась в восемь часов четырнадцать минут.
33
А на земле как будто ничего и не случилось».
А на земле остался жить идеал гармонии тела и духа. Который когда-нибудь в сверхбудущем только сбудется.
А чуть не задохнулся я ещё на первых параграфах:
«15
Казань взята чехословаками; англичане обстреливают Архангельск; в Петербурге холера.
[Я знал, что в действительности это был конец мирного шествия революции по стране. Но всё равно это был пик народного согласия с нею. Только иностранцы и природа – против.]
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
23
Каждую ночь тихонько, чтобы не разбудить Ольгу, выхожу из дому и часами брожу по городу. От счастья я потерял сон».
Идеал гармонии тела и духа по высоковозрожденческому типу, - подумал я про Мариенгофа неосмотрительно.
Но это оказалось только одним из противочувствий. Впереди по сюжету было душераздирающее в истории и страны, и этой вот любви.
Вот это качество – душераздирающее – и прикрывает и название «Циники», и весь внешне цинично и холодно организованный текст. Вот этого качества – душераздирающего – и не замечают те, кто считает имажинизм индивидуализмом и дендизмом:
«Дендизм, воспринятый как некая патологическая инакость, необходимое отличие, отторжение всего окружающего, встречающегося ей в прошлом, настоящем и возможном будущем» (Там же).
Художник Осипова соответственно и оформила обложку книги, изданной «Современником» в 1990 году.
Эти недостойные внимания хаотические разноцветные мазки, впрочем, с преобладанием серого, иногда (наверху) с потугой белого организоваться во что-то прямолинейное, так и не оформившееся… А им противопоставлен двухцветный чёрно-белый на чёрном фоне контрастный портрет денди Мариенгофа с полуулыбкой, обращённой на вас и всю эту суету. Нет. Даже не чёрно- и не бело-. Было б много чести – давать такую определённость. А дано беловатое и черноватое. Скорее очень тёмно-серое. «Чем темнее серый цвет, тем больше перевес удушающей безнадежности», - как писал в своём манифесте Кандинский. И – очень тонкие, наконец, прямые, зато не замыкающиеся рамки.
Имажинистам во времена их цветения было свойственно очень греметь поступками и манифестами. Так надо б, наверно, проанализировать это как текст литературного произведения: нельзя ли сделать синтез. Но я не стану отвлекаться на это. Тем более, что роман написан много после того шумного времени.
Правда, «анархический лозунг безгосударственности», может, и должен быть отмечен. Может, мнимость победы государства над врагами, природой и разрухой в романе и заключалась в том, что явной победа была бы, восторжествуй безгосударственность. В первой половине романа только и встречаются местные органы власти или стихийные сборища:
«2
После четырёхдневной забастовки собрание рабочих тульского оружейно-патронного завода постановило:
«…по первому призывному гудку выйти на работу, т.к. забастовка могла быть объявленной только в силу временного помешательства рабочих, страдающих от общей хозяйственной разрухи»».
«4
В Петербурге хоронили Володарского. За гробом под проливным дождём шло больше двухсот тысяч человек».
«7
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Московский Совет издал декрет…»
«19
В Вологде собрание коммунистов…»
Это в первой главе. Ещё во второй можно встретить.
«9
В Черни Тульской губернии местный Совет постановил…»
Дальше только крестьянские восстания. В последней – госзаводы. Но это уже не то.
Так что никакая у имажинизма не
«антиидейность», а вполне себе идейный анархизм. И вполне осознаваемый. И вполне трагический. Даже в мирное время, в Индии, не выдержал Ауровиль просто капиталистического окружения. Так чего было ждать от времени гражданской войны, иностранной интервенции, разрухи и засухи? – Только сплочения вокруг центра. – Вот для анархистского идеала только такая вредная для анархизма обстановка и нужна в качестве материала художественного произведения. Путь наибольшего сопротивления. Хуттонен ошибся насчёт антиидейности просто потому, что анархизм часто смешивают с хаосом. А это
«уже не анархизм. Отказ от конструктивной программы – путь отступления для анархистов в маргинальную подсистему общества. Общество выделило им этот безопасный закуток и отгородилось от него» (http://lib.rus.ec/b/262767/read#r159). На самом же деле
«Существуют два социализма… Один хочет добиться счастья для всех, другой хочет каждому доставить возможность быть по-своему счастливым» (Оттуда же. Такер. Государственный социализм и анархизм).
ЧАСТЬ IV
ПОДРОБНОСТИ
Фрагмантарность. Зачем она?
Раз социализм-самоуправление есть такая же стройная теория, как и государственный социализм, то можно б ждать, казалось бы, чего-то стройного и в «Циниках». Но если коллективистское по устремлению общество, наплевав на вашу иную идейную стройность, «выделило» вас «в маргинальную подсистему», в «безопасный закуток», и вы не бунтуете с оружием в руках, а дружите с государственниками и в 1918, и в 1919 годах… То бунт ваш в искусстве – с издевательством над своим приспособленчеством – будет внешне выражен именно фрагментарностью. Вы ж сами согласились, чтоб вас считали маргиналами? Сами. Сами согласились, чтоб считали, что нет у вас теоретической стройности, что вы хаос-анархия? Сами. – Вот имажинисты и взялись выглядеть циниками, против всех. Но всё же своими. Это как бандиты в воюющей стране. Не зря в реальности бандиты, ограбив Мариенгофа, но узнав, кто он, отдали отнятое и извинились. Свой. – Но то всё же бандиты. Наверно, всё-таки они только поверхность имажинистских произведений могли воспринимать. А даже столь ошибающийся Хуттонен пишет о глубине:
«Композиция «Циников» подчеркнуто отрывочна. Однако мы склонны предположить, что эта отрывочность мнимая, лишь поверхностная структура произведения. За ней скрывается глубинное единство принципа построения и организации материала».
Ну вот (чтоб не повторять наблюдения Хуттонена) хоть упоминавшееся движение по главам от самоуправления к государственности (отвергаемое итогом душевного движения героини: неприятие государственного социализма – приятие – опять неприятие).
Причём, если кругом-кругом героиня – циник (даже умирая: «противно лежать здесь с ненамазанными губами»), то смотрите, какая она, нанимаясь на работу к большевикам:
«-- У меня к вам, Сеpгей Василич, небольшая просьба.
Ольга с легким, необычным для себя волнением рассказывает о своем желании "быть полезной мировой революции"».
(Неужели и для другого социализма полезнее мировая революция, чем в одной стране?.. И выбор Сталиным второго к 1928 году тем более подвигло Мариенгфа свой роман-предупреждение написать…)
Вот вам: фрагментарность и… какая глубина. – Путь наибольшего сопротивления, характерный для художественности-противоречивости.
Для имажинизма характерна, Хуттонен прав, катахреза (греч. Κατάχρησις, злоупотребление), логическая несогласованность.
«…как трупы, лежат мешки». Это не с ядом мешки, а «муку и пшено» они содержат. Источник жизни среди голода и… как трупы. Телу нельзя принять процесс становления блага, социализма, через голод. Но дух хочет в итоге социализма. Выход – анархистский: самоуправление (сам себе не навредишь). Но что делать, если ты единственный так думаешь? – Издеваться над принятым в обществе путём «блага для всех». Изливать яд. Шокировать окружающих. Ушку девическому разлететься тронуту…
Именно девическому: «Под кроватями из карельской берёзы… трупы». Фи! Мечты девические – на кроватях. Чудные мечты, как красивейшая на срезе карельская берёза. Символ гармонии: и кровать, материальное место эротических утех, и карельская берёза, суть красота нематериальная, а тут… «трупы».
Так то-то и оно, что не «фи», а «в лоб» гармоническая подсказка – «кроватями из карельской берёзы». Подсказка на случай, если не дойдёт до публики равнодействующая двух сил: одна представляет «муку и пшено», другая связана «с цветами».
«Многое в дендистском поведении определяет страх остаться незамеченным» (Хуттонен).
Да, страх. Но не пустозвонства ради нужна заметность: имажинисту нужны сегодняшние хотя бы малые тенденции, чтоб в далёком будущем из них выросла гармония социализма. Надо сегодня встряхнуть всех, а то в будущем станут «трупы»: гармония и социализм. Что и случилось в 1991 году и даже раньше. Оттого и принятые меры: «в лоб» подсказка – пряник, и катахреза – кнут.
Писано в 1928 году. Конец НЭПа. Страна опять выбирает путь. Самое время вмешаться. А не "ж-ж-жуткие страдания", выглядящие рисованными, недостоверными, неискренними.
- Пустота?
- Нет. Глубина. Страдания без кавычек жуткие.
А скажите: если этак пройтись по всем, хотя бы перечисленным в письме, оборотам, что раздражают, то нельзя станет считать их мусором?
- Нет. Но раздражающих оборотов и между перечисленными полно. Между вычурностью «как трупы, лежат мешки» и вычурностью «людей, похожих на поломанную старую дачную мебель», например:
«Ваза сребристая, высокая, формы – женской руки с обрубленной кистью».
Что тут за глубина?
- А та же неприемлемая кровавость принятой революции по-большевистски… У пушкинского Бориса Годунова, про которого так и неизвестно, заказчик ли он убийства царевича, тем не менее, мальчики кровавые в глазах, а у примкнувшего к революции имажиниста (одна дружба с чекистами чего стоит) – у вазы форма «женской руки с обрубленной кистью».
Крутость большевистской революции определяет и крутость непринято-принявших её. – Путь наибольшего сопротивления проведению собственного идеала: самоуправления.
Вот – бьющая в глаза монтажность романа. Это – из кино того времени. А «в мировой киноведческой литературе даже получил широкое распространение термин «русский монтаж» (Иоскевич. Борьбв идеологий в мировом киноискусстве. Л., 1971. С. 5). Он был открыт Кулешовым для сопоставления двух миров: будничного барского прежнего и будничного советского внетрудового, использующего барские особняки. Своему зрителю простого сопоставления хватало для эмоционального выбора, на чьей стороне быть. Но Эйзенштейн сделал следующий шаг. До него монтажные планы только складывались, сцеплялись. А у Эйзенштейна - сталкиваются. До него между планами была только причинно-следственная связь. А у Эйзенштейна - из столкновения двух планов рождается третье: «сопоставление двух монтажных кусков больше похоже не на сумму их, а на произведение». И если такие мощные открытия направлены на советские успехи марксистски понимаемого социализма… То воинствующему имажинисту надо именно их и применить для выражения идеала немарксистски понимаемого социализма.
Или вот: зачем Мариенгоф сделал «я»-повествователя историком (высокопоставленный Сергей даже вернул его «в приват-доценты», вполне в духе циников, кем реальный большевик вовсе не должен был бы быть, - потому в духе циников, что этот историк прямо какой-то патологический враг русского народа, впрочем, и других народов тоже)?
Например:
«Если верить почтенному английскому дипломату, Иван Грозный пытался научить моих предков улыбаться. Для этого он приказывал во время прогулок или проездов "рубить головы тем, которые попадались ему навстречу, если их лица ему не нравились".
Но даже такие решительные меры не привели ни к чему. У нас остались мрачные характеры».
Или:
«- Стратегия Дмитрия Донского, великого князя Московского Василия, Андрея Курбского, петровеликских выскочек и екатерининских «орлов» отличалась изумительной простотой и величайшей мудростью. Намереваясь дать сражение, они прежде всего «полагались боле на многочисленность сил, нежели на мужество воинов и на хорошее устройство войска»».
Известно, что
«традиционно во многом определявшее и часто мифологизировавшее мировоззрение, как русского народа, так и русской интеллигенции понятие «земли» в своем конкретном значении в реальной, а не идеологически вымышленной русской истории могло оказываться существенным социально-психологическим стимулом «чернопередельческих», протокоммунистических настроений русского самосознания» (http://www.rhga.ru/science/conferences/seminar/russm/stenogramms/revolution.php#quot_1).
Быть за самоуправление, за социализм, особенно за общинный, в России было для большинства естественно перед Октябрьской революцией. Вот она и победила. Но большевики сумели перехватить у эсеров руководство этой революцией и повести её в совсем другом направлении.
Имажинисты (и Мариенгоф), бежавшие впереди паровоза революции, быстро поняли большевистский манёвр и своё идиотское положение. Но внешне получалось, что Октябрь – результат традиции и мифологизированного мировоззрения, закономерный продукт истории. – Ну так цинично восстать против истории! По крайней мере, сделать таким «я»-повествователя.
Это издевательство патриота является тоже катахрезой. Во имя настоящей истории и настоящего социализма.
До чрезвычайности тонко!
И так можно разбираться до бесконечности.
Если б я не подозревал Бродского в антисоветской предвзятости (я не могу исключить её у насильно лишённого своей родины человека), я б сказал, что не зря он «Циников» «назвал лучшим русским романом».
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Ну что? Придётся вводить новую дефиницию – «в порядке исключения художественное произведение». Идеал автором осознаваем, а не неосознаваем. Но публицистическим (сказанием или иносказанием, в том и другом случае с выражением «в лоб», в большей или меньшей степени) это произведение не делает. Потому что стихийно применено, так сказать, третьесказание – художественность. Придавшее произведению глубину (его даже не поняли: «в Советской России произведения Мариенгофа были признаны "антиобщественными"»; или (на Западе) недопоняли:«если жизнь такова, как она описывается <…> то вообще зачем жить? Нужно сказать, что этот вопрос — в сущности, единственно серьезный вопрос, который занимает сознание героев <…> Без насилия над жизненной правдой они в любой момент могли бы покончить жизнь самоубийством. Им нечем жить и не для чего жить. [Во имя чего так писателем сделано – даже вопрос не ставится] Нет ни сильных чувств, ни страстей, есть только какие-то следы чувств, какие-то душевные футляры, оставшиеся от давно растраченных ценностей. Книга Мариенгофа, при всей своей отвратительности, все же имеет отблеск человечности [ничего себе отблеск – идеал другого социализма]» - http://lib.rus.ec/b/241318/read; нельзя считать пониманием и то, что за публикацию романа за границей Мариенгоф «Во время кампании для разоблачения “контрреволюционных” поступков <…> был причислен к контрреволюционерам» - http://www.scribd.com/doc/58370598/Drugoe-Polusharie-15-2011 , хоть и правда, что другой социализм – это эволюция, а не революция). То есть я опускаюсь до признания, что бывают случаи художественности не только для выражения недоосознаваемого.
