Онтологические прогулки

 

Заметки на полях истории Отечественной войны 1812 года

 

Эту статью доктор исторических наук Александр Якимович Дегтярёв прислал почитать 10 лет назад – её опубликование предполагалось в журнале "Наше наследие". В августе 2021 года я напомнила ему об этой статье, спросила, не могу ли опубликовать её в "Топосе". Александр Якимович разрешил публиковать его тексты в "Топосе", тем более что журнал "Наше наследие" перестал существовать. Но сайт журнала существует, ссылка будет приведена ниже. Статья представляется мне чрезвычайно актуальной для понимания того, что определяет динамику развития нынешних мировых катаклизмов и участь России в них. 

Валерия Шишкина

 

 

 

Слава Кутузова неразрывно соединена со славой России, с памятью о величайшем событии… Его титло: спаситель России; его памятник скала Святой Елены!.. Кутузов один облечен был в народную доверенность, которую так чудно он оправдал.

                                                                                   Александр Пушкин

 

В дни уже довольно давнего юбилея Великой Французской революции какой-то бойкий журналист спросил Чжоу-Энь-лая, тогда второго человека великого Китая, как он оценивает ее всемирно-историческое значение. Ответ второго человека обескуражил вопрошавшего. «150 лет, — сказал Чжоу, — еще недостаточный срок, чтобы судить о последствиях этого события».

Полагаю, что приведенное мнение несомненно выдающегося политического деятеля ушедшего века побуждает независимых мыслителей задуматься и о достаточности 200-летнего юбилейного срока для осмысления и оценки военных событий начала XIX века.

Как ни странно, отечественная и европейская историография этих событий находится в плену концепций, сформировавшихся еще примерно к середине того же столетия. Этот невольный европоцентристский плен сохраняется до сего дня, несмотря на накопленный исторический (и исследовательский) опыт позднейшего времени, который пока странным образом не коснулся обветшалых концептуальных конструкций. В современной зарубежной и российской историографии непрерывные военные события и противостояния 1804–1815 годов, охватившие три континента и значительную часть мирового океана, рассматриваются обособленно друг от друга, подчас предстают просто как малосвязанная военная чехарда.

Если очертить этот подход в самой общей форме, преобладающие историографические схемы для самого активного периода войны сводятся к следующему. И старые дореволюционные, а вслед за ними советские, а ныне и новое поколение российских историков выделяют Отечественную войну 1812 года и Заграничные походы русской армии 1813–1814 годы. Это сопровождается традиционным «дроблением» военных событий: война (1813) за освобождение Германии, победоносный поход во Францию (1814). При этом тесно примыкающие к ним, более того, вытекающие одно из другого военные события, берущие исток в 1804 году, и даже подписание второго Парижского договора в 1815 году считаются стоящими особняком самостоятельными явлениями.

Ситуация в европейской историографии немногим отличается от российской. Зарубежная историография в самых общих чертах имеет такую периодизацию: Русская война (июнь 1812 – март 1813 г.), война в Германии 1813 года (две кампании — весенняя и осенняя), война во Франции (1814). Кампания 1815 года, как правило, рассматривается особо, выпадая из общего военно-исторического контекста. А уж Египетский поход, вторжения в Испанию и Португалию, другие авантюры и тем более действия, например, французских каперов на многих морях вообще выводятся за скобки как не имеющие отношения к конгломерату европейских событий.

Подчас, вникая в события наполеоновских войн, современный исследователь испытывает чувство устойчивого «обратного» дежавю. Тильзитский договор, в который с момента подписания не верили ни Наполеон, ни Александр I, поразительно напоминает пакт о ненападении между СССР и Германией (тут было и очередное расчленение Польши и даже секретная статья о помощи друг другу во всякой наступательной и оборонительной войне). Напоминал этот мир, заключенный с участием короля Пруссии, и мюнхенский сговор 30-х годов XX века, развязавший руки агрессору. В формировании Наполеоном воинских контингентов во всех завоеванных странах Европы живо узнается выверенная тактика Гитлера, гнавшего на Восточный фронт всех зависимых иноземцев — от испанцев до эстонцев. Стихийное возникновение в России народного движения, направленного на изгнание французских завоевателей — знаковое предшествие партизанских движений Второй мировой — в Сербии, Франции, Белоруссии, России, Украине...

Кстати, именно Михаил Кутузов был первым европейским мыслителем, уловившим глубинное изменение приближавшихся войн, когда столкновения армий стали активно дополняться военной самоорганизацией гражданских масс. Он в доходчивой форме разъяснил это наполеоновскому посланнику генералу Лористону, а затем в письме начальнику главного штаба французской армии маршалу Бертье. Наполеон через своих ближайших сподвижников требовал от Кутузова принять меры, «дабы война получила ход, сообразный с установленными правилами», и прекратить действия, которые много позднее Лев Толстой назвал «дубиной народной войны». Кутузов отвечал спокойно и твердо: «Трудно остановить народ, ожесточенный тем, что он видел, народ, который в продолжение двухсот лет не видел войн на своей земле, народ, готовый жертвовать собой для родины и который не делает различий между тем, что принято и не принято в войнах обыкновенных».

Более того, точно уловив ток этих тектонических изменений мирового военного искусства, Кутузов активно содействовал его развитию не только в России, но и в той части европейского похода, в которой ему довелось участвовать.

«Конгломеративный» подход исследователей к рассмотрению наполеоновских войн разительно отличается от идейной основы, которую сам Наполеон закладывал под свои действия и постоянно имел в виду: «Я хотел всемирного владычества, а кто на моем месте не захотел бы его?»; «Одной из моих величайших мыслей было собирание, соединение народов… единое национальное тело, европейский союз народов»; Дальше больше: «Старая лавочка, нора для кротов — ваша Европа! Великие империи основываются, и великие революции происходят только на Востоке, где живет шестьсот миллионов людей»; «Я вхожу в Константинополь с несметною армией, низвергаю турецкое владычество и основываю великую империю на Востоке, которая обессмертит меня в грядущих веках!»; «Я дошел бы до Константинополя, до Индии, я изменил бы лицо мира!»

Идею мирового господства в новых исторических формах Наполеон привнес в европейский мир впервые после Александра Македонского. Эта идея стала главенствующей в мировых войнах XX века. Постоянно видоизменяясь, она остается таковой и в современных глобальных противостояниях.

Мало кто осознает (и это еще одно воспоминание о будущем), что главный герой нашего повествования Михаил Илларионович Кутузов волею военно-политической судьбы в преддверии великого столкновения сумел обезопасить юго-западное направление от возможного дополнительного (он стал бы решающим в случае прорыва наполеоновских войск на юг России) удара.

К 1811 году, когда очередная война России с Турцией зашла в тупик, Александру против воли своей пришлось призвать на этот фронт Кутузова, который до этого пять лет по воле монарха пребывал на второстепенных должностях – то военным губернатором Киева, то командиром корпуса в Молдавской армии, то литовским военным губернатором.

В первых числах апреля, приняв командование ослабленной из-за отзыва нескольких дивизий на защиту западной границы армией, Кутузов прибыл в Бухарест. Отдав под его командование тридцать тысяч солдат, император предложил ему одолеть стотысячную армию турок.

Задача выглядела заведомо нерешаемой. Но Кутузов ее решил. Уже через два месяца он сокрушил основную часть превосходящих турецких сил в Рущукском сражении, а еще через пять месяцев после нескольких блестящих маневров вынудил турок сдаться. Бухарестский мирный договор, подписанный за месяц (!) до вторжения Наполеона, обезопасил огромный юго-западный фланг будущего театра военных действий на Восточно-Европейской равнине.

Император пожаловал Кутузову графский титул, отозвал в Петербург и оставил не у дел.

В связи с этими событиями возникает еще одна аналогия с кальками будущих войн. Точно так же упреждающие действия СССР за считанные годы до решающего столкновения имели в виду обезопасить южные и восточные рубежи Советского Союза и, более того, стали фундаментальным сдерживающим фактором для Турции, которая так и не вступила в войну даже после того, как гитлеровская Германия овладела Крымом и сделала Черное море бассейном союзных ей государств — Турции, Болгарии, Румынии…

Наконец, к войне начала XIX века относятся и первые элементы глобализации военных конфликтов. Военные события, как мы уже сказали, шли на трех континентах (Европа, Азия, Африка) и на просторах Мирового океана.

А еще одним удивительным всемирно-историческим по своему значению следствием первой и единственной протомировой войны явилось то, что феноменальную, жизненно важную выгоду по прихоти судьбы извлекли из нее едва родившиеся Соединенные Штаты Северной Америки. Британская империя, самым серьезным образом вовлеченная в инициированные Наполеоном европейские дела, лишилась реальных силовых возможностей восстановить там свое владычество, чем дала Америке возможность получить не просто передышку, а великий исторический шанс превращения в полнокровное государство.

Соединенные Штаты хорошо усвоили этот позитивный для своей судьбы исторический урок. Для них стало правилом выходить из всех последующих мировых войн, включая и недавно завершившуюся «холодную войну», не просто победителем, но и великим приобретателем материальных богатств.

Возможно, время переосмысления масштабов и значения так называемых наполеоновских войн уже приблизилось к нам. По сути своей без малого десятилетние военные столкновения 1804–1815 годов были единым целым. Они развивались на огромных пространствах. Численность погибших в этих событиях с учетом жертв мирного населения впервые в истории отдельных войн превысила миллионные показатели. Думается, мы с полным основанием можем переименовать наполеоновские войны 1804–1815 годов в первую и единственную протомировую войну, трагический эскиз мировых боен, которым XIX век одарил век XX. В противном случае с тем же историографическим успехом можно и события Второй мировой войны раздробить на многочисленные кампании – аншлюс Австрии, оккупация Судетской области, война с Югославией, война с Польшей, война с Францией, война с Великобританией, оккупация Бельгии и Голландии, африканский поход Роммеля, союзы с Италией, Венгрией, Румынией, Болгарией, Японией, наконец, блицкриг против коммунистической России… И вполне «научно» именовать этот кровавый набор «гитлеровскими войнами».

Война начала XIX века, о которой мы говорим, — яйцо, из которого вылупился дракон глобальных столкновений следующего столетия. Многим из нас свойственно и привычно мыслить масштабами отдельной человеческой жизни. Между тем в истории народов действуют другие закономерности. Протяженность иных процессов и взаимодействий длится сотнями лет, а то и тысячелетиями.

 

Полководец и император

 

С учетом адекватного понимания масштабов и значения войны начала XIX века еще более выдающейся, чем это признавалось ранее, выглядит роль Михаила Илларионовича Кутузова.

Следует отметить, что личностный фактор (это относится к М.И.Кутузову, императору Александру I, Наполеону Бонапарту, австрийскому императору, прусскому королю и всем придворным политическим кордебалетам) сыграл в ходе войны огромную роль.

Отношения Александра и Наполеона — тема изъезженная вдоль и поперек, оставим ее классикам. Обратимся к уточнениям внутрироссийских реалий. Отношения императора и полководца были очень сложными. Александр I давно и прочно не любил, а точнее, ненавидел Кутузова. Неприязнь к полководцу сопровождала его долгие годы и откровенно отравляла жизнь монарху. Тому были свои причины. Корни глубокого и неизбывного чувства, сопровождавшего половину царствования императора (вплоть до смерти Михаила Илларионовича), уходили, скорее всего, к событиям, связанным с гибелью Павла I, и постыдной ролью Александра в устранении отца. Кутузов, входивший к тому времени в высшие российские придворные и масонские круги, несомненно, был о них осведомлен. Это и явилось действительной причиной первой за всю жизнь опалы опытного царедворца в 1802 году и ссылки в дальнее житомирское поместье.

Прослеживая историю их отношений, можно утверждать, что Кутузов был для Александра I постоянным крестом тяжким. Будучи искренне к нему нерасположенным, Александр был вынужден постоянно призывать Михаила Кутузова к высокой и ответственной службе, а после успешного осуществления великих дел одаривать полководца высокими знаками отличия, присваивать награды и звания.

Многое совершалось вопреки воле самодержца. Военный гений Кутузова был, выражаясь современным языком, национальным достоянием. И элита тогдашнего российского общества это хорошо осознавала. Именно поэтому дворянские собрания двух столиц практически против воли императора и чуть ли не в один день определили Михаила Кутузова в руководители своих ополчений в период нависшей над страной величайшей опасности, связанной с вторжением Наполеона.

Престарелый (67 лет) полководец деятельно занялся подготовкой резервов для будущих сражений. Их неизбежность была ему ясна.

Консолидированное выступление двух крупнейших отрядов российской элиты заставило императора сделать следующий шаг. Спешно созданный по высочайшему указу чрезвычайный комитет состоял из важнейших сановников империи. Вечером 17 августа 1812 года этот комитет провел в доме председателя Государственного совета генерал-фельдмаршала графа Н.И.Салтыкова, возглавившего собрание, единственное многочасовое историческое заседание. «Имя Кутузова было произнесено последнее, — свидетельствует придворный историк эпохи А.Михайловский-Данилевский, — но зато, как только его выговорили, прекратились прения». Александр I, ознакомившись с решением комитета, скрепя сердце, осуществил его рекомендацию. 8 (20) августа 1812 года генерал от инфантерии светлейший князь Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов был назначен главнокомандующим всеми российскими армиями и ополчениями, действующими против императора Наполеона I.

«Публика желала его назначения, я его назначил. Что же касается меня, то я умываю руки» — сказал, подписав указ, император своему генерал-адъютанту Е.Ф.Комаровскому.

До генерального сражения при Бородине оставалось всего 18 (!) дней.

 

Бородинский крест

 

Я отсылаю читателя, интересующегося ходом великого Бородинского сражения к многочисленным описаниям, имеющимся в отечественной литературе, и обращаюсь к тяжелейшим во всех отношениях — от военного до нравственного — решениям, которые М.И.Кутузов принимал сразу после него.

На рассвете 8 сентября (27 августа по старому стилю) 1812 года русская армия оставила Бородинское поле и начала отход к Москве. Расстояние от Бородина до Москвы было преодолено за шесть суток. Важнейшим вопросом, над которым думал все это время Кутузов, был вопрос о том, как поступать с Москвой. Сражаться у ее стен до последнего солдата или оставить Первопрестольную без боя, но сохранить армию для грядущих битв.

Дать Наполеону еще одно генеральное сражение (а такой вариант тоже рассматривался Кутузовым) армия могла, лишь получив свежие резервы. Но на все предыдущие требования фельдмаршала следовали отрицательные ответы со стороны Александра I. А на новые просьбы уже и времени не было. Оставалась еще возможность усилить армию, открыв московские арсеналы и вооружив патриотов. Но и этого не допустил руководивший созданием резервов московский военный губернатор генерал Ростопчин. В итоге полторы сотни орудий и 80 с лишним тысяч ружей и карабинов, хранившихся в московском Арсенале, в конце концов, попали в руки противника.

При этих условиях давать новое кровопролитное сражение у стен Москвы было чрезвычайно рискованно. 13 (1 по ст. стилю) сентября вечером в деревне Фили собрался навсегда вошедший в русскую историю военный совет. На обсуждение был поставлен только один вопрос: сражаться у стен Москвы или оставить ее без боя. Мнения генералов разделились — многим кощунственной и недопустимой казалась сама мысль об оставлении Первопрестольной.

Вся тяжесть решения лежала на плечах главнокомандующего.

«С потерею Москвы еще не потеряна Россия, — сказал главнокомандующий, взяв по традиции слово последним. — ...Доколе будет существовать армия и находиться в состоянии противиться неприятелю, до тех пор сохраним надежду благополучно завершить войну, но, когда уничтожится армия, погибнут Москва и Россия. Приказываю отступать».

Самостоятельное решение Кутузова об оставлении Москвы — не только акт большого мужества и силы воли великого полководца, но и свидетельство его выдающихся стратегических способностей. Он принял это решение единолично, не озаботясь оглядками на царский гнев и свистопляску придворной камарильи. Он счел нужным не советоваться с императором по вопросу о жизни и смерти России, поэтому, послав рапорт о Бородинском сражении, следующее донесение отправил уже после ухода армии из Москвы. Адресатом оно было получено больше чем через неделю после оставления Первопрестольной.

По своему значению решения, принятые Кутузовым в эти сентябрьские дни, имели всемирное значение: они имели своим неумолимым следствием изменение хода европейской, а значит, и мировой истории и обессмертили имя старого русского полководца.

О том, насколько император Александр I был осведомлен о положении дел и какие принимал решения, написано много. Но, пожалуй, ярче всего это видно из вновь обретенного (почти целый век оно считалось утерянным и никогда не публиковалось полностью) письма Александра I от 21 сентября (8 сентября по старому стилю) 1812 года. Это письмо в конце XIX века было найдено в собрании Ф.Мазурина, поступившем в архив Министерства иностранных дел, но затем в период революционного разорения российских архивохранилищ оказалось утраченным. В советское время автограф Александра I попал в руки фронтовика Н.Волкова, который в 1987 году подарил его своему однополчанину — писателю Юрию Бондареву. Юрий Васильевич передал его известному собирателю российских древностей Владиславу Козлову, в чьем собрании оно и находится сегодня.

Письмо адресовано графу П.А.Толстому, который в 1812 году «начальствовал в Нижнем Новгороде третьим округом военного ополчения и имел сверх сего особые полномочия по гражданской части». Написано оно на трех листах голландской почтовой бумаги. Все письмо, от первого до последнего слова, собственноручное императора Александра I (орфография и пунктуация сохранены).

«Граф Петр Александрович!

Время настало где вы можете оказать знаменитые услуги Отечеству и мне. По видимому враг впущен в Москву. Хотя я рапортов с 29-го Августа по сие число от Князя Кутузова не имею, но по письму от Графа Растопчина от 1-го Сентября через Ярославль извещон я что князь Кутузов намерен оставить с Армиею Москву. Причина сей непонятной решимости, остается мне совершенно сокровенна, и я незнаю стыд ли России она принесет, или имеет предметом уловить врага в сети.

В первом случае действии Ополчения вам в веренного становятся на и важнейшими. Я надеюсь на привязанность вашу к Отечеству и ко мне, и на дух оживляющий всех Русских, что вы неупустите ничего из виду дабы поразить врага и наказать его за без божное его вторжение.

При сем прилагаю рапорт вице Губернатора Нижегородского о Тайном Советнике Сперанском. Если он справедлив то отправьте сего вредного человека под Караулом в Пермь с предписанием Губернатору от моего имени, иметь его под тесным присмотром и отвечать за все его шаги и поведение.

Пребываю на всегда вам благосклонным

АЛЕКСАНДР.

С.-Петербург.

Сентября 8 го 1812-го года».

Письмо Александра I со стопроцентной уверенностью позволяет утверждать, что он не только не владел политической и военной ситуацией, но даже не имел информации о вершившихся в стране делах. Паника и раздражение — вот две доминирующие черты его поведения в это время. Паника из-за возможного рейда наполеоновских корпусов на Северную столицу. Раздражение из-за того, что, находясь в полутысяче верст от театра военных действий (а кто мешал ему, подобно Петру Великому при Полтаве, находиться в гуще событий?), он совершенно потерял ориентацию в быстротекущих изменениях ситуации. Именно поэтому, фактически поставив крест на армии Кутузова, он склонен расценивать действия откровенно слабого нижегородского ополчения «наиважнейшими» для спасения Отечества.

Что касается наполеоновского похода на Петербург, то Кутузов наверняка проанализировал его вероятность и пришел к выводу, что она крайне невелика по многим причинам. Отдаленность Северной столицы, осенняя распутица, присутствие русской армии в тылу, резкое уменьшение численности основных французских сил, остававшихся под Москвой, делали подобную авантюру невозможной, чего в отличие от Наполеона и Кутузова не понимал сидевший в Северной Пальмире царь.

Все, что оставалось бессильному и рассерженному императору, — это корить из своего петербургского далёка гениального полководца: «Вы еще обязаны ответом оскорбленному отечеству в потере Москвы!». Каково было читать такие строки Кутузову в труднейшие трагические дни!

Злость и раздражение по отношению к гениальному полководцу стали в эти дни буквально “mania grandiosa” для российского императора. 18 сентября в письме к сестре, вспоминая довольно давние события, он еще раз мимоходом выказывает свое отношение к М.И.Кутузову: «по воспоминанию, что произошло при Аустерлице из-за лживого характера Кутузова». Заноза позорного поражения при Аустерлице, видимо, всю жизнь досаждала Александру I.

Стоит напомнить те полузабытые события. В 1804 году Россия вошла в антинаполеоновскую коалицию, и уже в следующем году двинула против Наполеона две армии. Командующим одной из армий был назначен Кутузов. В августе 1805 года она вошла в союзную Австрию. Наполеон не был бы сaмим собой, если бы дал союзникам возможность соединиться. Его удар по слабому звену союза — австрийской армии, завершившийся ее полным разгромом под Ульмом, в корне изменил военно-политическую ситуацию.

Трезвая оценка ситуации заставила Кутузова, оказавшегося перед превосходящими силами противника, совершить беспрецедентный марш-маневр от Бранау до Оломоуца (425 километров), который до сих пор изучается в военных академиях.

Он раcсчитывал перейти в контрнаступление против войск французского императора после подхода русского подкрепления к австрийской армии из Северной Италии. Однако по воле двух монархов, Александра I и Франца II, союзные армии уже 20 ноября (2 декабря) 1805 года приняли решающее сражение при Аустерлице. Оно закончилось полной победой французов. Кутузов, подчинившийся решению монархов, был ранен осколком, а его зять граф Тизенгаузен погиб в бою.

Александр открыто не обвинял Кутузова в неудаче (все знали, кто принимал решение о битве, кто, когда все рухнуло, публично разрыдался и бежал с поля боя), но никогда не простил ему поражения, втайне считая, что Кутузов сознательно подставил его под эту трагическую неудачу. Последующие невнятные полу-удачи (Прейсиш-Эйлау), новое позорное поражение (Фридланд) не изменили его отношения к великому полководцу, сосланному на второстепенные роли. Можно полагать, что именно Aустерлиц сформировал в императоре некий комплекс стратега-неудачника. Его влиянием, видимо, был обусловлен и панический (иначе не скажешь) отъезд в 1812 году из Дрисского лагеря в Москву сразу после вторжения Наполеона, а затем, после обозначившегося движения французов на Первопрестольную, и в Петербург. К победоносной российской армии под предводительством Кутузова он присоединился лишь после того, как появилась полная ясность в исходе войны.

Почивший в феврале 1813 года полководец оставил Александру пышный лавровый венок победителя в огромной войне. 

Стоит отметить, что новообретенное письмо, от которого мы отвлеклись, вспоминая о взаимоотношениях полководца и императора, высвечивает еще одно примечательное обстоятельство, характеризующее российского правителя.

В час, когда решается судьба Отечества, он не забывает осуществить примитивную жандармскую акцию по отношению к недавнему приятелю по якобинскому кружку и даже скрупулезно намечает полицейские маршруты! Донос нижегородского губернатора Крюкова состоял в том, что Михаил Сперанский в августе 1812 года, находясь у нижегородского епископа Моисея, заявил, что Наполеон, занимая немецкие земли, щадил духовенство, не допускал разграбления храмов и даже приставлял к ним караулы для сбережения. Заявление это было сочтено крамольным и вызвало резкую реакцию царя. Граф Толстой немедленно выполнил предписание. Уже через десять дней он доносил государю, что, получив высочайшее повеление, «в ту же ночь отправил тайного советника Сперанского в Пермь под присмотром полицейского офицера и с должным предписанием тамошнему гражданскому губернатору».

Такими разными делами занимались царь и полководец в трагические дни 1812 года.

На рассвете 14 сентября русская армия начала движение по улицам Москвы, уходя по Рязанской дороге на Бронницы. К вечеру главные силы находились уже почти в двадцати километрах за Москвой.

 

Судьба, подернутая мглой

 

Я оставляю читателя наедине с мыслями об этом трагическом времени. Война входила в новую фазу, пока не ясную всем ее участникам. Никто не знал, что через несколько месяцев, в апреле 1813 года Кутузов умрет в германском городке Бунцлау, написав за несколько дней до кончины жене: «Я к тебе, мой друг, пишу в первый раз чужою рукою, чему ты удивишься, может быть и испугаешься, — болезнь такого роду, что в правой руке отнялась чувствительность перстов…» Никто не ведал, что меньше чем через год после этого, в марте 1814 года император России и король Пруссии торжественно въедут в Париж, а отмечавшие победу русские гвардейцы своими криками «Быстро! Быстро!» дадут новое название французским забегаловкам, которые с тех пор именуются не иначе как бистро. Никто не предполагал, что славная победа принесет России малоприятное звание «европейского жандарма», и эта слава не пойдет ей впрок. Победив в самой крупной войне XIX века, она умудрится стать самой несчастливой державой в трех последующих мировых войнах XX века. Воюя на стороне победителей, она ничего не обретет по итогам Первой мировой войны, более того придет к саморазрушению. Внеся решающий вклад в победу над фашизмом, понеся при этом неисчислимые жертвы, она окажется тут же отторгнутой вчерашними союзниками и ввергнется в новое полувековое противостояние. За поражение в Холодной войне историческая Россия заплатит распадом и критически опасным ослаблением.

В наступившем веке Россию ждут пока неведомые нам испытания. Их неизбежность, уже осознаваемая многими, лучше всего выразил глубокий русский мыслитель Александр Зиновьев. Незадолго до смерти он утверждал, что нам следует «отбросить всякие иллюзии насчет XXI века. Он будет не веком благополучия, праздников и развлечений, а веком ожесточенной борьбы, одних — за выживание, других — за господство над первыми, одних за национальные интересы России, других — за закабаление ее… Рассчитывать на то, что произойдет какое-то чудо, что кто-то нам поможет, кто-то нас спасет, бессмысленно. Все зависит от нас самих, от того, сможет ли наш народ выдвинуть из своей среды достаточное число мужественных, честных и умных людей или нет, сможет ли народ поддержать борьбу этих людей за его же интересы или нет, окажется ли власть и интеллектуальная элита на стороне своего народа или нет…» Этим предвидением русского философа я заканчиваю заметки на полях истории протомировой войны.

P.S. Наполеон Бонапарт был последним иноземным полководцем, взявшим Москву.

Да пребудет так во веки веков!

_________________________

http://www.nasledie-rus.ru/podshivka/10302.php

https://dzen.ru/id/61342688ceb1b5778caef326

https://vk.com/public213300385