Музы Цицерона
Светлана Леонтьева (19/03/2024)
Музы Цицерона
1.
Сказал Цицерон: «Пушки ввысь, муза, глохни!»
Стреляют снаряды, орут бомбы слева.
Ты, муза, не шлюха, чтоб в недрах эпохи,
когда людям плохо (а им очень плохо!),
в окопах, в грязи да в дерьме по колено,
писать о цветочках?
Пиши о комочках
отчаянной боли.
Встань, выйди на поле,
огромное поле – оно поле боя!
Осколком младенец убит беспардонно,
- Да лучше б меня! – мать вопит, – разорвало!
Чем мёртвое видеть дитя в одеяле!
Иль вот о любви голосочком слащавым
читает девица стихи на концерте,
по триста билетик входной всем во Мценске.
Ты, муза, молчи, я тебя ненавижу!
Должна быть во чреве, во сгустке, в плаценте!
А ты, как развратная пошлая дева
бежишь за наградами. Я б тебя съела,
пожарила б с гречкой
сухариком в печке.
Ну, право, мне стыдно, как нищий в час сытый,
важней мне АК, ПБС и глушитель,
саундмодератор активного типа!
Повесьтесь все музы на Киевских липах!
Мне уровень нужен Бродского с Пушкиным,
мне уровень Тютчева, как солнце, нужен,
ни этот слащавый, поддельный, кликушьий!
Коль пушки горланят,
молчите Все музы!
2.
Как ты, Брут, прекрасно знаешь, а ты
между прошлым и будущим, значит, лови…
…мою голову!
После в неё, в мой язык,
что когда-то был ценностью мира сего,
как искусство оратора. Жизнь – это миг,
кроме мига у вечности нет ничего!
Так вот в этот язык после смерти моей
будет сотню булавок вонзать Фульвия,
ненавидящая Cicero в сонме дней!
Даже мёртвый язык страшен – бойся меня!
Мою правую руку отрубят. Но всё ж
и она вам страшна – ей трактат сотворён,
и она, даже мёртвая, где может, сплошь
пишет, словно как дышит себе в унисон!
Смерть совсем не причём. Это есть переход
в обессмертиванье. И никто не умрёт,
если прожил достойно! Язык, говори,
сам собой говори – весь в булавках, в крови…
Так сказал Cicero,
это слово его!
Море бьётся о скалы, вороны летят,
и у каждой вороны вороний лишь крик.
А у сокола вопль соколиный, солдат
точно также кричит – и могуч, и велик.
А «любить так любить», воевать до конца,
коли падать, так в небо, а коль искупать
так лишь кровью: налейте мне в сердце свинца!
Мне народ нужен равный, не просто толпа!
Говорил Cicero: добродетель мертва,
коль не падал ты, не оступался, не выл,
свои волосы от исступленья не рвал,
что есть сил!
И упал, и упал, где росла сон-трава,
и полёг, и полёг на песок у камней…
Вижу руку:
надела сама рукава.
Вижу голову:
нет ея речи живей!
3.
ЗАВЕТЫ античности
Вы знаете как у меня бывает,
когда беспросвет, беспрогляд, тьма и морок?
Встречаются люди: и вновь я живая,
плечо подставляют и руку! За ворот,
как будто вытаскивают из напастей,
ненастий, несчастий.
Коль я умираю – рождается ястреб,
коль я возлетаю – рождается птица!
И в небо стремится, на солнце искрится,
такое в них чувство ко мне – соучастье!
Так, верно, работает ангел-хранитель,
был случай со мной: заболела страшенно,
и он появился – хирург дядя-Витя,
достал с того света светло и блаженно.
Они появлялись: юрист тётя Таня,
они приходили, как ветер попутный,
когда я кричала и била посуду,
когда я отчаянно выла, горланя.
Просила: спаси от наркотиков, пьянства,
мороки, от свинства, от хулиганства,
разврата, терзанья, от гнили, от блуда
детей моих.
Чудо яви! Просто чудо!
О, как распростёршись, лежала на травах,
на диких, кукушкиных стеблях напевных!
И небо, как будто из чрева рожала.
Я видела это: вот небо. Вот чрево…
И снова, и снова: закаты и алость,
по кругу, по кругу всё вновь повторялось.
Когда умирала – взлетал снова ястреб,
когда воскресала, то птица взлетала до Марса!
4.
БЕЛЫЙ ФЛАГ
Из рубахи посконной, из полотенца
сделай его, размыкающим мрак,
мне не нужно, поверь, твоё сердце,
просто мне нужен твой белый флаг!
Просто мне нужен твой белый флаг!
Чтобы накрыться им, чтоб насладиться им!
Вышка, столб, вывеска, знак и маяк,
просто мне нужен твой белый флаг
ситцевый!
Ты измотала мне душу вконец,
боль моя, дурочка, баба, сестра.
Предупреждал Солженицын-отец,
так и случилось. Нет зла без добра.
Просто мне нужен твой белый флаг!
Просто мне нужен твой белый флаг!
Мы убивали друг друга, свояк,
Ты убивал меня. Кто же еще?
Я убивала тебя, коль Хрущёв
Крым и Донбасс подарил просто так.
И бесполезно кричать: ты крещён
и убеждать, что ты тоже взращён
в этих пшеничных и синих полях,
что же,
помог тебе, сыночка, лях?
Просто мне нужен твой белый флаг!
Чтоб целовать его, к сердцу прижать,
хватит уже тем, где гниль, слизь и ржа
в споре славянских племён на ножах
рядом лежать.
Яблони цвет, вишни маковый цвет,
мой Феофан Грек – он твой Феофан,
две половины наших планет
либо ты пан, либо пропал.
Я же – Россия тебе из Россий,
дождь мой носи и, как плащ, снег носи.
Сердцем наружу чист, светел и наг,
на и мой флаг!
КИЕВСКИМ. Бродский и Цицерон
Не поминайте лихом, но мы вас к себе забираем
вместе с быльём и Доном, хлопцами, вертухаями,
вместе с Богданом Хмельницким, Серко, Артёмом, подземкой,
вместе с Киевской Лаврой и Феофаном Греком!
Есть у нас план! Бесполезно! Слушать вам хватит ляхов,
коль через вас полезли рубища, войны, плахи,
немцы, фашня, идиоты, шляхтичи, геббельсы – нечисть!
Да, этих мы убивали.
И нас убивали, калеча.
Вот он лежит – красивый (вижу, как Ваня, русский!),
вижу – лежит спесивый. День нынче мясопустный,
вижу – штаны в кровище,
вижу – в дерьмище бутсы…
Смерть – нет её огромней в поле, в лесу, в болоте,
смерть, нет её бездомней, ляжешь, лежишь – двухсотишь…
Сколько поубивали, сколько смертей напрасных.
Мы же вам говорили: вот черта цветом красным.
Что же потом, после будет, что же, скажи, с нами станет?
Ваня в крови и гное.
Он, хоть и мёртвый, но Ваня.
Он всей страной суицидник.
Не поминайте лихом.
Мы отделяем от плевел наши плоды с гречихой.
Вот погляди, как будет: мы заберём Одессу,
не принесут её люди, словно котлетку в тесте.
Мы её завоюем: переползём сквозь люки,
переплывём по морю.
мы же такие злюки!
Харьков нам сам отдастся, как Гумилёву Анна,
а Николаев классный. Мы заберём Николаев!
После, этапом третьим власть переменим вашу.
Страшно? Конечно, страшно. Но выхода нет у бесстрашья!
Боль моя, Украина, общая боль – Украина!
Что на кресте распята вместо Богова Сына.
Век двадцать первый, кровавый жгучей взойдёт полоской.
…Крепостью быть почётно, коль позади Кремль Московский!
ГОРОД РАКЕТ
1.
Название «Нижний Новгород» города моего,
Нижегородские «Мальвы» мы делаем для СВО.
Новая САУ готовится выйти сражаться в поля:
словно Будённого конница,
ужас пещерный суля.
Слышали про «Буревестник» Горьковское НИИ?
Я там была, мы вместе как-то «гоняли чаи».
Рей до небес, Буревестник! Взвейся, как знамя Z!
Лишь небеса – для песни.
А земля – для побед.
БАЗ 6610 – это «Вощины» ход,
тысячи километров может ехать вперёд.
80 оборотов скорость её по шоссе,
пушка её стальная держится на фрезе.
Мы вам совсем не Каддафи, мы вам совсем не Хусейн!
Есть у нас боекомплекты, танки есть, РСЗО,
гранатомёты «Корнеты» у города моего!
(Я бы оставила Горький имя ему! Нижний-град –
значит, низовье Волги, значит, мальвовый сад!)
«Мальвы» - цветы живучие, отроду много лет,
ибо стреляют кучно, Левиафану в хребет.
Хаос пещерный, шкурный не овладеет землёй.
В оранжерее «Антея» «Мальвы» цветут зимой!
2
В цехе было грязно. Морозило,
по бетонному полу текла эмульсия,
пятнадцатилетняя Анна Пекосина
загружала детали тяжёлыми брусьями.
В деревянных колодках, как будто на паперти
по две смены стояли: война – время девичье.
Никакой деликатности – бабы по матери
посылали, кто в гриву, кто в хвост, а кто в темечко.
В сорок первом году не до цветиков-лютиков,
слушай, я оболью краской лютики-цветики!
И стояли девчонки-подростки, в беретиках
да в фуфайках, а руки у них, словно прутики.
И вот этими прутиками в синих жилочках
мастерили детали к снарядам по-Горьковски
для арты на заводе.
И все тогда жили так.
Весь народ мой так жил, словно Анна Пекосина.
И голодные, грязные, взмокшие, блёклые
на муке, отрубях, рыбе, хлебе без корочек.
Не хочу сейчас сравнивать, в бок тыкать локтем я
Но какие цветы?
Себя чувствую сволочью!
Первый цех возведён был за месяц сверхпланово,
к маю сорок второго сто пушек подённо
выпускали с конвейера! Ах, Анна, Анна,
пушка весила тонну.
Ибо Левиафан полз над нашей землёю
и глядел он в глаза старикам, бабам, детям.
А у Анны потрескались пальцы от соли.
Либо пальчики, Анна!
А либо бессмертье!
«Зося»- 34, как Йорика череп,
прочь фашня, прочь бандера, прочь нечисть нацбата.
И распухшими пальцами крепит к шпалере
Анна: С Восьмым марта!
3.
Искандер Зулькарнайн, покоривший восток Македонский!
Он носил украшенье двурогое в память Геракла.
И шли русы за ним, топот слышался до ночи конский.
Сколько русов? Их – тьмы через свет, через огнь, в море мрака.
Весь доспех: только копья да медные крышки щитовы!
Искандер Зулькарнайн, покоривший восток, шёл бок о бок,
русов много, бесчисленно, райских, красивых, суровых,
у них мягкая поступь, и слух, и острейшее око.
Красной шерсти плащи да черпак на спине возле сбруи,
а шлем русов, что чаши стальные на рыжих затылках,
перья иволги в шлеме, поющие песню лесную,
несогласным – беду,
а согласным – несут дружбу пылко!
Никогда, никогда русы не согласятся на иго!
Александр Македонский и есмь Искандер, царь востока!
Это словно Ахилл, но без пятки в мозолях, ушибах,
это словно орёл, возлетящий на крыльях высоко!
Александр Македонский, что туша слона, так огромен,
он из «дивьих» людей, с гор Урала, а также Кавказа,
Искандер, Искандер в устье Дона, вблизи Черноморья,
«род славянский притёк там, где очи слепит солнце царства» …
Что такое война? В ней зловонье и ангелов стая,
два в одном, разделить невозможно на чёрных и белых.
Это песня Шамана «Я – русский» и песнь его «Встанем»,
Чернышевский «Что делать?»
Приэльбрусье и гниль серных ванн на болотах Тамани,
заантичность и сразу же век двадцать первый в границах
двадцать пятого века. «А что же с тобой?» —спросит мама,
Александр Македонский – есмь птица!
А ещё Искандер он, он комплекс ракетный, что косит
неприятелей стены, бетонные дзоты, подвалы,
это грозный, смертельный, во истину праведный комплекс,
в гиперзвуке запалы.
4.
Родина моя, матрица моя, масленица моя,
чучелко моё, Кострома моя вечная-извечная!
Раненый солдат по видео, словно вписанный в Жития,
«Не умираем!» - читает, а сам – искалеченный.
Впереди у него госпиталь, операция, жгуты, капельницы.
По венам будет втекать Христос, река-Стикс, Волга бескрайняя,
родина моя, матрица моя, масленица,
а он будет материться во сне, орать – дай ему, дай ему.
Я сама орала так, когда мне делали операцию,
когда ломала палец, когда варикоз заштопывали,
родина моя, матрица моя, масленица.
Да, подавись, Украйна, ты це европою!
По правде сказать, мне всё равно
поэт первый я или последний, или старенький!
Раненый солдат, пока его тащили через болотное окно
из этого мира в наш мир. А цветик аленький
растекался по его груди, бедру, ноге, спине розово,
кем он станет после того, как его зашьют, залатают голеностопные?
Человеком, птицей, цветами, листом берёзовым?
Но есть сермяжная правда, правда окопная
то, что наша планета, наша победа сладится!
Моя родина, колыбель моя, моя масленица!
ЦИЦЕРОНУ
У меня, Cicero, было когда-то всё,
отчего по-бабьи сходят с ума.
отчего в глаза глядят верным псом,
но не надо слёз и соплюшек! Сама
я разрушила: небо разбила в куски,
деревенское небо столицы-Москвы
и столичное небо деревни Пески.
Не познаю я более, как мы мертвы.
У меня, Cicero, сегодня война.
В этом госпитале среди всех, я одна,
поглядите, цела. Ни царапин, ни ран.
И выходит хирург, он ни трезв и ни пьян,
просто очень устал, как весна!
Понимаешь, Cicero, пусть музы молчат!
Эти жалкие музы провинций моих!
Коли вижу глагольный их, слабенький ряд,
коли вижу их хилость, не образность, ад,
их желанье печататься, хоть слаб их стих!
Но молчу.
Но терплю.
У меня было всё:
Янка Дягилева, Лола Льдова и Цой.
Возле «Госпиталя ветеранов» я войн,
только здесь хорошо мне. Мой плащик обсох,
апельсины в авоське, халат и лосьон.
Я теперь понимаю сей образ – «трёхсот».
Это пальцы дрожат.
Это тело трясёт.
Это стих – не умрём, не умрём, не умрём.
Вот его напечатала бы, Cicero!
На скрижалях, на рунах, ногтями скребя,
выковыривая грязь тугую ножом.
Да заткни ты ей глотку, сей музе чужой!
Если нет. То заткни ты себя!
***
Я пишу воспоминания обо мне
потому, что их никто не напишет кроме меня,
не из шёлка, из бабочек и не во льне,
пишут их из огня!
Я люблю оступающихся, кто с грехом
(кто не грешен, пусть камень бросает, хоть два!),
я люблю эту бездну над каждым стихом
и внутри! Цицероновая голова
вся булавкой пронизана, связь с языком
всё жива!
Всё жива. Всё жива. Как любовь моя в стон
восходящая.
Так не персидским ковром
поле боя расстелено! Со всех сторон
овеваемо ветром, считай, сквозняком!
И сюда: вот на эти святые поля
долетает гуманитарка моя!
Эти связанные мной зимою носки,
как для ангелов наших, кто мерзнут, солдат
и записка с молитвой, зажатой в тиски
между грузом в «Буханке», что рядом лежат.
Остальные слова обо мне – просто чушь!
Просто сплетни тупые. А сплетен полно!
Вот я – в госпитале…
Все вопросы к врачу,
кровь, лекарство, постель и оно.
(Зажимаю я нос. Разжимаю я нос. Всё одно…)
Ибо это изнанка. О ней я пишу,
как пишу о себе, вывернутой внутри,
вот кишки!
И не надо мне эту лапшу.
Вот сердечная мышца, смотри!
По затылку, по шляпке, по волосам,
по плечам, по кофтёнке, что мне широка,
меня гладит, как будто (не верю глазам!)
Цицерона отрубленная рука!
Последние публикации:
ПОСТЪ –
(22/04/2024)
Журавли-краснодневы –
(12/04/2024)
Матушкины шаньги –
(11/03/2024)
Царская баллада –
(21/02/2024)
Навсегда –
(06/02/2024)
Зимний путь –
(30/12/2023)
Я иду! –
(23/11/2023)
Песенка о двугривенном –
(12/09/2023)
Но бросить Крест нельзя! –
(10/07/2023)
Цикл «АВТОБИОГРАФИЯ из солнца» –
(05/06/2023)
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы
