Почему всё так печально
Прострелили голову, кажется.
Не понравился он им или что?
Или просто хотели покуражиться?
Карл Либкнехт был в политике звезда,
европейски образован и культурен,
из него бы вышел канцлер хоть куда -
не то, что их придурковатый фюрер.
Не случилось бы войны с СССР,
и евреев не сжигали бы в крематории.
Вот вам поучительный пример
о роли личности в истории.
Ночью в дверь ко мне постучали.
Вошли. Угрюмые. В серых плащах.
Спросили:
- Знаешь, что было в начале?
- Не знаю, - ответил, - знает Аллах.
- В начале, мать твою, было Слово,
читай блять Евангелие от Иоанна.
Посмотрели укоризненно и сурово
и – хотя было ужасно рано,
а может быть, поздно (время не разобрал) -
надели наручники, посадили в воронок.
Старший, седеющий тучный амбал,
сказал водителю:
- Трогай, сынок!
Такой непредвиденный поворот
жизнь моя сделала негаданно-нежданно.
Знал бы, что всё так произойдёт,
читал бы Евангелие от Иоанна!
“Думаешь, я убивать хочу?
Но что поделаешь: приказ есть приказ:
не расстреляем мы – расстреляют нас,
а у меня, между прочим, жена и дети,
я за них перед Богом в ответе.”
Отвечал палачу палач:
“Мне их тоже жалко, хоть плачь!
Если вдуматься - они такие же люди,
ты их не суди – не судимы будем.
Может быть, они ни в чём и не виноваты,
но надо же отрабатывать грёбаную зарплату!”
- В наше время работать стало непросто:
бывает, в день человек по сто
в расход отправляешь – кровища, грязь!
Бойня какая-то, а не казнь!
Тут главное – не разжалобиться и не озлиться,
а ещё – не заглядывать жертвам в лица.
- Это точно! Жалость, как и агрессия -
плохие помощники в нашей профессии.
Тут надо работать спокойно и чисто,
как будто перед нами не люди, а числа.
Мы ведь не бьём никого, не пытаем,
а просто из тела жизнь вычитаем:
была единица – остался ноль,
цифры не могут испытывать боль.
Так разговаривали два палача.
Пили чай, котелками стуча.
Оба служили в расстрельной роте.
Перерывы положены в каждой работе.
Пусть говорят, что человечий прах –
одно, а вот душа неповторима:
вот мой сосед, в наколках и трусах,
стоит и курит на идущих мимо.
Стоял он тут и сто, и двести лет
назад, когда был этот дом построен.
Стоит, когда и дома ещё нет.
Стоит в Царьграде, Риме, даже Трое
на том же месте, в этих же трусах,
в наколках свежих после новой ходки.
Всё тот же мутный свет в его глазах,
всё тот же запах чеснока и водки.
Я вижу чёрный квадрат.
Это великое произведение! – мне говорят.
Неужели ты думаешь, что галиматью и ахинею
мы поместили бы в Третьяковскую галерею?
Ты знаешь, что он стоит безумно много?
В нём художник изобразил нам идею Бога!
Подошёл поближе,
раз говорят.
Ничего не вижу –
квадрат и квадрат.
Только чёрный цвет,
только белый фон,
ничего там нет
с четырёх сторон.
Квадратная чернота,
за ней – ни черта!
А впрочем, не даром же все так с ним носятся!
Вон два очкарика подозрительно косятся.
Наверное, думают: пришёл тут лох!
Сидел бы в деревне, ловил бы блох.
Дай-ка ещё подойду поближе,
может, и правда чего увижу?
Подошёл – на краске паутина трещин,
где краска гуще, где краска тоньше...
Вот вроде вижу каких-то женщин,
людей каких-то везёт паромщик...
От напряжения цветные пятна
в глазах поплыли, то свет, то тени,
и стало сразу мне всё понятно.
Да, это точно: Малевич – гений!
Грустная история
а пришпилен к полной даме,
шёл по парку господин,
поистёршийся с годами.
И откуда не пойму,
лёгкая, как майский вечер,
утомлённому ему
вышла девушка навстречу.
Господин втянул живот,
и, скосив глаза налево,
он подумал: «Вот же, вот -
королева! Королева!
Был бы я чуть-чуть смелей,
Господин пришёл домой
весь охваченный мечтами
и метался, как шальной,
от софы к оконной раме.
И уже ложась в кровать
со своей женой скандальной,
он никак не мог понять,
почему всё так печально.
И пришёл к нему в тиши
ангел с чёрными крылами,
и задул его души
растревоженное пламя.
И подумал Уриил,
взвившись в небо чёрной птицей:
“Не чудил бы ты, дебил,
прожил бы ещё лет тридцать”.
Космологическое
Бог солнца горящие стрелы метёт
на Землю за эрою эру,
бог тяжести держит, как щит, небосвод,
точнее сказать – атмосферу.
И страшные стрелы, пройдя сквозь озон,
теряют смертельную силу,
и падают наземь фотонным дождём,
идущим на корм хлорофиллу.
Другой бог сидит в сердцевине Земли,
полями магнитными крутит,
чтоб демоны космоса не испекли
её, словно яблочный штрудель.
Вот так по вселенским просёлкам пыля,
богами своими хранима,
живёт в мёртвом космосе наша Земля,
что, в сущности, необъяснимо.
Вот такое печальное стихотворение
Их всё больше и больше тянуло друг к другу,
а они всё неслись по привычному кругу.
Только лишь на вокзале,
когда уезжали,
они руки друг другу чуть крепче пожали,
чуть покрепче, чем принято между знакомыми.
И они электрической тягой влекомые
поразъехались каждый в своём направлении.
Вот такое печальное стихотворение.
Полёт
Самолёт всё выше и выше,
мы летим над белым от вишен,
мы летим над чёрным от пашен,
нам полёт нисколько не страшен.
Мы летим над нашей землёю,
облаками, морем, зарёю,
над горами и ледниками,
городами и городками.
Сёла, города, городочки,
облаков стеклянная вата,
и дорог портняжные строчки
тянутся куда-то, куда-то.
Ночью города, словно свечки,
свечки юбилейного торта,
в городах живут человечки,
верящие в бога и чёрта.
Я их никогда не увижу,
не пройдусь их радужным раем.
Самолёт всё ниже и ниже,
через пять минут прилетаем.
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы