Поэзия

Двое

“Дорога не полога, не крута;
по ней нельзя ни ехать, ни идти,” –
сказал монах, сорвав цветок с куста,
и Ургу протянул его в горсти.
Ург взял цветок, как если бы не брал,
и положил, как если бы не клал,
и обратился не к монаху: “Брат,
природа Будды – клад или не клад?”
Монах сказал: “Клад в землю не зарыв,
его нельзя найти и откопать.
Природа Будды спрятана внутри,
а значит – не глупа или глупа?”

Ург встал, потряс цветущие кусты
и снова сел, – как и они, в цвету,
сказав: “Не нарушают пустоты
ни летняя гроза, ни сердца стук.
Но правильно ли будет понимать,
что Будда – это тоже пустота?”
Монах спел на мотив одной из мантр:
“Дорога не полога, не крута;
по ней нельзя ни ехать, ни идти,” –
и потянулся, чтоб сорвать цветок
и Ургу протянуть его в горсти.

Вдруг – трудноописуемый восторг
взорвался в недрах бездны бытия,
где звёзды – лишь веснушки на носу
у исполинской пикси; где сиять
умеет темнота; где нано-сумм
настолько много, что любая часть
неисчислимей целого; где путь
в любой эон проходит сквозь "сейчас";
где бесконечный мир – безмерно пуст...

Монах и Ург сидели допоздна,
друг друга понимая хорошо.
Затем один из них, увидев знак,
поднялся, поклонился – и ушёл
дорогой – не пологой, не крутой,
какой нельзя ни ехать, ни идти...
Другой – сидеть остался у кустов,
и лотос расцветал в его горсти.

 

 

Урганолептика версификации

Затем, что сагу сочинять – и лень, и западло,
Ург просто хайку написал – и отложил стило.
В окно пробрался пальцами чахоточный рассвет.
Ург потянулся и зевнул. Уже двенадцать лет
Прошло с тех пор, как он обрёл прозренье у реки.
Теперь он редко рисовал, зато писал стихи.
Точнее – он писал их так, что сам не мог прочесть:
Одну-две-три скупых строки, а максимум – пять-шесть.
Писал на стенах, на земле, – мелком и без мелка,
Карандашами по воде и пальцем в облаках.
Я как-то раз ему сказал, что стоило бы их
Издать. Он показал язык, хихикая, как псих.

Я так и не сумел понять естественных причин
Игривости его ума, но продолжал строчить
Свои стихи, как если бы зависела от них
Не только жизнь моя, но всех существований нить.
Ург их любил послушать, но при этом говорил,
Что ценно только то, что вызывает дрожь внутри.
Под дрожью он, конечно, понимал другой эффект,
Но я не лез с расспросами, – так лодырь без конфет
Домашнее задание не станет выполнять.
Кого сравнили с лодырем? – Понятно, что меня.

“Жизнь с расстоянья кажется нестрашной – потому,
Что не видны подробности,” – промямлил я ему, –
“Ведь автора хорошего не назовёшь плохим:
Он краток, содержателен... А сочинять стихи
Развёрнуто и длинно бы сумела и коза.”
Ург, выслушав внимательно все доводы, сказал,
Закутываясь в плед, который не был полосат:
“Зачем писать недлинно – если можно не писать?

С л ю б о г о расстояния жизнь вовсе не страшна,
А если и страшна, – во всяком случае, не нам.
Любой хороший текст раскритикуют дураки,
А вовсе не написанный – не назовут плохим.
Сегодня графоманы тем сильны, что – от и до –
Накачивают тексты пульпой образных рядов.
Читатель с ними свыкся так, что не почешет зад –
Пусть даже графоману трижды нечего сказать.
Поэтому – писать вообще, и в частности стихи,
Возьмутся лишь юродивый и дурень от сохи.”

На этом Ург закончил спич и пригласил пить чай
Меня – быстрей, чем я собрался новый спор начать.
А далее – мы мирно любовались на огонь.
При этом Ург рассеянно покачивал ногой,
А я, слегка куняя, всё подыскивал слова,
Чтоб выразить нагляднее – его, себя и вас...
Но слов не находилось. Вместо них пришёл покой,
Размеренность дыхания... Пошевелить рукой
Казалось – и ненужным, и неправильным. Затем
Я различил сияние за контурами тел,
Чьи формы колыхались, словно вишни на ветвях...
Тут мой писательский порыв значительно увял,
А также вера в то, что словом можно описать –
Явление, субстанцию... Как вырубленный сад,
Оно обозначает – то, чего по сути нет.
Привязанность к нему – сродни гулянию во сне.

И вот, свою лицензию поэта потеряв,
Я ощутил желание свободы: шелкопряд
Забыл свою нанизанность на шёлковую нить,
Вербальную линейность – оборвав ли, изменив...
Как знать, – для переставших быть рабами языка,
Возможно, устранятся лимбы языковых карм...
Отказ от алфавитов, что давно в глазах рябят...
Я ставлю здесь отточие... и чувствую себя,
Как из океанариума выпущенный кит, –
По правилу последней, н е н а п и с а н н о й, строки.

 

 

Литоральные беседы об абстрактном

“все идолы тебя всегда хотели удержать,
и только истинному Богу ты не нужен.”
лежи и наблюдай, как тучи пО небу скользят.
сиди и наблюдай за солнцем в луже.
и я сидел. лежал. сидел. лежал. сидел. лежал.
врастал всё глубже в почву, делаясь похожим
на подлежащий камень и, отчасти, на моржа
с неутепляемой декоративной кожей.

под вечер мне подумалось, что многоцветный Ург
при мне н и р а з у не коснулся темы Бога,
ведя беседы – о взаимодействии культур,
Камю, Ауробиндо, Сведенборге...
я вспомнил так отчётливо, как если бы вчера
он чай цедил, предвосхищал мои вопросы,
а северный предел, открытый северным ветрам,
закат закрашивал оттенком купоросным.

размеренно плывущая, огромная луна
глядела издали сквозь занавесок прорезь,
и мне, внезапно, открывалось дно, где спал до нас
за сто веков какой-то кроманьонец;
а Ург Цветастый повторял, что нет цветов таких,
среди которых н у ж н ы й не был бы пропущен,
чтоб им в граффити «мене, мене, текел, упарсин»
запечатлеть свою зияющую сущность.

 

 

Не ожидающий Урга

Я сидел однажды летом в огороде,
поджидая, что придёт Цветастый Ург;
наблюдал, что н и ч е г о не происходит.
Было жарко. Апатичные, вокруг
сонно нежились метёлочки укропа.
Вдоль забора опылялись огурцы.
Навевающие мысли о загробном,
корнеплоды вовлеклись в подземный цикл...

Ург не шёл, поскольку был "Так Приходящим", –
я успел понять за тот десяток лет,
что знаком был с ним. И вот, присев на ящик,
наблюдал за тем, как сотни малых лепт
привносились – мерным бегом насекомых,
овощами, лепестками облаков –
в мир, живущий миллиардами законов,
представляющими в нём о д и н Закон,

где не важно – сколько малых нас приходит,
не существенно – куда, зачем и как;
где буквально всё, что только есть в природе,
ждёт безбрежный, всесмывающий Закат...
Я сидел среди укропа в огороде,
наблюдая белых бабочек полёт;
думал: если Приходящий н е п р и х о д и т,
значит, Ждущий – тоже н и ч е г о н е ж д ё т.

 

 

Неузнаваемый Ургом

Я Урга повстречал, гуляя днём
вчера. – И, как обычно, не узнал.

Я столько говорил, писал о нём,
и даже сообщался с ним во снах,
что должен был узнать его тотчас, –
но не узнал, в который раз, увы.
И вот – моя тоскующая часть,
молниеносно, устремилась ввысь...
И я подумал, что когда-нибудь
я сделаюсь похожим на него, –
одним из тех непостижимых будд,
чьи мысли – ветер, чьи слова – огонь.
Когда-нибудь я буду проходить
сквозь мир, как сновидение, – и ты,
меня заметив, словно лунный диск,
не распознаешь – где мой фронт, где тыл.
Когда-нибудь я научусь играть
безжалостно. Я перестану ныть...

И Урга, как всегда – в последний раз,
узнаю даже ночью. Со спины.

 

 

Не повторяющий Урга

“В этом месяце тёплые зимы,” –
Ург сказал, очевидно, задумавшись.
Я хотел возразить, но неявный шип
в его голосе невыразимом
помешал мне, и я ограничился
покиванием глав и мычаньем.
“Если хочешь увидеть начало, –
Ург опять обронил, с безразличием, –
абстрагируй себя от влияний.”
Я задумался и позабыл спросить –
почему несущественно в старости
отделение иня от яня.
...Мы сидели так долго, что выросли
и увяли соцветия пижмы...
Ург казался похожим на Вишну.
Наконец, я собрался и, вынув лист,
написал – с неожиданной силой,
открывающей вход в неразбухший мир, –
очень чёткими крупными буквами:
«В ЭТОМ МЕСЯЦЕ ТЁПЛЫЕ ЗИМЫ».

 

 

Прощание с Цветастым Ургом

Ург целыми днями сидел и смотрел на закат.
(Закат продолжался и ночью, и утром, и днём.)
Охряные и золотые оттенки песка
сменялись другими, цвели над верхушками скал
и медленно-медленно таяли – в небе и в нём.

Я знал, что уже не смогу ни о чём расспросить
Цветастого Урга – и просто глядел ему вслед.
Закатные крокусы всё продолжали цвести,
но их интенсивность, в прогрессии солнечных сит,
слабела, попутно теряя фактуру и цвет.

“Твой Ург затерялся среди золотящихся скирд;
он больше не встретит – ни тяжестей, ни холодов,” –
сказал кто-то рядом, а я, хоть слегка и раскис,
подумал: пора прозревать где-нибудь у реки, –
уставясь на ставшую вдруг разноцветной ладонь.

 Наследие Цветастого Урга

«переживание начнётся в промежутке между
двумя дыханиями»; – как мне справиться с задачей?..
мой выдох – это стрекоза, летящая в кромешный,
неописуемый простор, который обозначен
блестящей линией пруда, широкого, как море,
где волны слуха шелестят слепящую поверхность,
хранящую черты – твоих и всех чужих – историй,
в микроскопическую рябь за плоскостью рассвета...

сознание потеряно, контроль над ним – потерян,
но в сущности – потерян Я; остались только вечность,
кружащиеся вороны и мой пустынный череп
среди разломленных небес и облаков овечьих.
периоды тотальных войн – с бессмыслием и смыслом –
уходят прочь, вослед другим, – приятий безучастных.
я знаю: Ург уже в пути, поскольку он в нём присно.
я отыщу его в себе – и снова буду счастлив...