Проза

"С каждым днем  все в моей жизни становится во всех отношениях лучше и лучше", -  повторять утром двадцать один раз. В течение дня повторять при любой возможности.

Ей показалось этого мало, и она для большей убедительности добавила: «… и с каждым часом».

Теперь это звучало как "С каждым  днем и с каждым часом...". На этом она решила остановиться: силы небесные не могли  не услышать ее. 

 

Поздним летним вечером шла одна такая вот доверчивая  девушка  по лесопарковой полосе, машинально шептала свое  заклинание и  одновременно, в который раз,  пыталась разобраться, как же дошла она до жизни такой.  В общем-то, если  называть вещи своими именами,  куда ни кинь – получалась полная задница.  Это слово Катя произносила с особой застарелой ненавистью.   

 

Для начала хотелось бы определиться: «куда кидать» в первую очередь, то есть,  что для нее было главным.

Для солидности хотелось считать, что главным в ее жизни был вопрос с работой, призванием, карьерой. И вообще, с самореализацией.

«Женщина должна была быть успешной, целеустремленной и деловой», - в зубах навязло, но от этого никуда не денешься. И Катя изо всех сил старалась соответствовать. Она окончила приличный институт и получила модную специальность  маркетолога.

 

Пока училась, одновременно работала  в бюджетной организации, где подругами у нее были, в основном, пенсионерки, мужественно  боровшиеся с:

1. обстоятельствами места:  нищей бюджетной организации,

2. времени: внезапного, как  ежегодный  приход зимы, наступления пенсионного возраста,

3. образа действия:  неумелых и отчаянных попыток противостоять этому новому, непонятному времени, когда их  собственные выучка, старательность и опыт оказались никому не нужными, а они сами вдруг оказались в малопочитаемой  категории «бабок».

 

С "бабками" у Кати отношения сложились хорошие. Они учили ее тому, что сами знали: не особенно доверять электронике,  а быть готовой в любой момент, когда программа вдруг  из-за вируса обвалилась, или просто «Чубайс пришел» - читай,  электричество вырубилось, - самой сделать то, что сейчас мало кто умеет. Например, сосчитать на счетах проценты от суммы, вывести кумулятивный итог, от руки аккуратно составить  любую таблицу. Это было забавно. 

 

Трудились «бабки» добросовестно, план выполняли, но говорили, в основном, не о работе, а о том,  как  лучше засолить огурцы на зиму и сварить варенье из райских яблочек так, чтобы яблочки были прозрачными и внутри были бы  видны маленькие косточки.

На Новый год и на Восьмое марта Катя уносила с работы домой разнокалиберные  баночки с разноцветными  нарядными  крышечками: «бабки» любили дарить друг другу, а заодно и ей,  свои соленья и варенья.

Но не оставляло ощущение того, что, как на машине времени, попала она на тридцать лет назад и вокруг нее - люди из далекого прошлого. 

 

С того времени Катя уже поменяла две работы. Честно, без блата,  проходила собеседования в кадровых агентствах  и вот уже несколько лет  работала в корпоративном бизнесе. Варенье там никто не варил, говорили о целевой аудитории,  рекламных носителях и запуске новых брендов. Катя изо всех сил старалась, торчала на работе до десяти часов, потому что очень хотела понять, как же устроена эта огромная и густонаселенная страна под названием «корпоративный бизнес».   

 

Первый раз Кате пришлось уволиться,  потому что она не понравилась начальнице. Компания занималась продажей одежды от ведущих европейских дизайнеров. Начальница – смуглая, сухая и тонкая, как дорогая сырокопченая колбаса, - скорее всего, «Брауншвейгская»,  - была сама ходячей рекламой этих европейских брендов,  и Катя, которая по причине природных данных в этом деле была человеком совершенно бесполезным, ее раздражала.

 

В Катины обязанности входило организовывать различные вечерние мероприятия с участием модельных агентств и московской модной тусовки. Показы  новых коллекций компании проходили в пафосных гостиницах в самом  центре города,  и слеталась туда публика самая пестрая:  желтая пресса, актрисульки из сериалов, какие-то телеведущие. Катя обычно старалась держаться от них подальше,  поскольку общалась с ними всегда сама «Колбаса», как  про себя называла Катя свою начальницу.

 

Кате же надо было внимательно следить за происходящим – чтобы все были на местах, чтобы из графика не выбиваться, чтобы  раздевалки для моделей были  готовы, чтобы  в нужный момент официанты начали бы обслуживать приглашенных гостей.

Катя бегала по подсобкам, ругалась с администрацией и с удивлением для себя обнаруживала, что в этом красивом мире все совсем не так, как она думала.

 

Модели  тырили у официантов бокалы с дорогим  французским шампанскими,  директрисы модельных агентств, больше похожие на бандерш,  крыли своих  «девочек» распоследним матом, гоняя их, в чем мать родила, по раздевалкам. А модные газетные и тележурналисты с до боли  знакомыми лицами  в пять минут опустошали накрытые за счет щедрого корпоративного бюджета столы с многочисленными богатыми закусками.

Модели были  сильно потрепанными и наглыми, светские хроникеры – прожорливыми и суетливыми, а сами мероприятия оставляли у Кати ощущение какого-то антисанитарного действа. Богатые  клиентки – новорусские жены – доверительно обсуждали  с «Колбасой»  какие-то  свои дела. Катю они не замечали. 

 

Сама «Колбаса»  новорусской женой  не была,  у нее, вообще,  по этой части были серьезные проблемы. Однажды, уже поздно вечером, Катя нечаянно застукала свою начальницу в кабинете,  когда та беспомощно сморкаясь в мокрый платочек, говорила кому-то по телефону, что она совсем не готова быть только партнером по бизнесу, и просит помнить о том, что она еще и женщина.

Катя тихо изумилась увиденному и решила, что «Колбаса» не такая уж прокопченная и засушенная, как это казалось на расстоянии, и что тетка она, судя по всему, одинокая и не очень счастливая.

Общие женские печали сближают. Катя готова была забыть высокомерие и вредность своей начальницы и готова была даже поддержать и утешить, если потребуется. Но этого не потребовалось. После  того вечера «Колбаса» начала методично и  с видимым удовольствием Катю травить.

 

В ход пошли мелкие укусы  по поводу  несоблюдения корпоративного дресс-кода и неумения  носить модные  европейские бренды, пошитые,  как назло, на узкие плечи и плоские зады, а не на Катину щедро раскинувшуюся вширь фигуру.  Потом начались не только публичные замечания   по поводу ее внешности в целом, но  и серьезные прицельные удары по рабочей репутации.  Модельный бизнес и Катя вместе смотрелись неважно, и ее попросили уйти по собственному желанию.

 

Второй раз она тоже уволилась почти сама. Дурачить иностранных инвесторов и пилить корпоративный бюджет, получать откаты от рекламных агентств,  тратить чужие  деньги на несуществующие благотворительные   проекты Катя не умела.  Сначала ей намекнули, потом сказали прямым текстом: или «пили», или не мешай работать.

На Катины робкие возражения, что, вообще-то, это называется  не работа, а воровство, она получила ответ, который золотом по мрамору впечатался  в Катино сознание: «Воровать – это тоже труд». 

Начальник был тихим, послушным человечком. Сцепив маленькие лапки над животиком, он шепотом объяснял Кате, что нужно молчать и слушаться во всем акционеров, иначе вылетишь на "раз-два".

Она не очень жалела о том, что расстается с большой зарплатой и престижной компанией.  «Трудиться»  в том смысле она  все равно там бы не смогла.

Но результатом этого увольнения и была  та самая «задница», пребывание в которой на данный момент зафиксировала  Катя, идя по узкой, засыпанной весенними  березовыми сережками   и  бумажными фантиками тропинке  Битцевского лесопарка.

 

Но все это, в общем-то,  было не очень важно. Потому что были еще и другие неприятности, и они мучили Катю гораздо больше. Самая главная неприятность называлась «муж».

Катя на себя смотреть не любила. Большие зеркала в пол обходила стороной – там было видно то, что Кате не нравилось больше всего. Прямой нос,  удивленный излом бровей, четко очерченный подбородок.  Длинный рот с приподнятыми кверху  насмешливыми уголками.  Светлые глаза с пушистыми ресницами. Но зачем природа так подшутила над ней? Этот вопрос оставался без ответа.  

У нее было тонкое, как у отца,  лицо  и обширное тело. Фигурой Катя вышла в мать – веселую и толстую женщину, которая никогда не считала свои килограммы  и никогда не считала эти килограммы лишними. Когда женщина знает, что ее любят, она тоже начинает себя любить. И  мать любила себя такой, как есть.

 

Но у Кати не было мужчины, который бы нежно любил ее в комплекте с ее лицом и фигурой - во всяком случае, последнее время. У нее был муж Андрюша. 

В гостях она  больше всего не любила вставать из-за стола. Плечи были еще ничего, а вот все, что ниже,  Катя не воспринимала и называла себя  не иначе как «баба на чайнике»,  решительно не желая замечать свою игнорирующую Закон всемирного тяготения грудь и узкие, с прозрачными прожилками, руки.

 

Война с собственным телом велась  всеми доступными методами.  Использовались и запрещенные приемы. Каши на воде без соли и сахара, овощные отвары, которые Катя упорно называла супами, обезжиренные йогурты и много зеленого листового  салата. Ничего не помогало, попа жила своей отдельной жизнью и чувствовала, судя по всему, себя неплохо.

А у Кати, вместо того, чтобы уменьшалась в сантиметрах линия бедра, проваливались глаза,  и становилось синюшным от постоянного недоедания лицо.

После праздников  или просто после  воскресного обеда в доме родителей  с котлетами и борщом она пила слабительное. После этого у нее до критической отметки падал гемоглобин, а сама Катя падала в обмороки.

 

"Верхи" и "низы" не хотели уживаться и реагировали на  Катины боевые действия по-разному. Верх  убывал,  нижняя половина торжествовала в своем упорстве.

И эта пораженческая  война без  шансов на победу тоже способствовала тому, что Катя, идя по лесопарковой зоне спального района Москвы,  оценивала свою жизненную ситуацию так критически.

 

Господи, но какая все это была ерунда по сравнению с тем, что недавно вошло в ее жизнь.

Измена. Она была ужасна своей неуловимостью, незаметностью, неопределенностью. Ее не было нигде, и она была повсюду. Ею было пропитано пространство, в котором Катя жила, в котором она дышала. И Катя задыхалась. По ночам ей снились сны, что какое-то существо - страшное, мохнатое, с липкими  щупальцами, сидит у нее на груди и улыбается.

Эта молчаливая,  холодная улыбка не оставляла никакой надежды:  было очевидно, что шанса на спасение нет. Катя  просыпалась, смотрела на соседнюю подушку. Рядом спал ее мужчина, или тот, которого она считала своим и считала мужчиной. Он был еще здесь, но тропинка, по которой он уйдет, уже была различима Катиному глазу даже в темноте, и начиналась она прямо от их общей пока кровати.    

 

Все началось с раздражения. Не было ни криков, ни ругани. Просто легкое раздражение, начиная с утра. Катя перестала делать зарядку, потому что видела, что Андрюше это неприятно. Потом она стала стесняться пить при нем чай.  Делала она это, обычно, по-деревенски прихлебывая, немножко поддувая и шумно глотая. И очень любила к чаю что-нибудь – любое, что хрустит. Чуть-чуть, самую малость. Получался такой вкусный прихлеб с похрустыванием.

Раньше муж ухохатывался над Катей и смешно ее передразнивал, но теперь все изменилось.  Однажды она перехватила взгляд мужа. Горячий чай обжег горло, Катя долго потом еще кашляла, а он смотрел в стенку.

 

Как-то Катя заметила,  как муж рассматривает ее висящее на сушилке нижнее белье – трусы то есть, если вы не возражаете.  Катя обычно выбирала эту деликатную деталь дамского туалета с особой тщательностью – это обязательно должно было быть что-нибудь  полупрозрачное, невесомое и в высшей степени привлекательное.

Когда-то она прочитала и запомнила, что на съемках любимого всеми девушками фильма «Унесенные ветром»  для Вивьен Ли выписывали самые дорогие кружева на отделку всего того, что тогда носили под юбками. Только для того, чтобы Вивьен чувствовала себя действительно дамой. Это, оказывается, помогало. Поэтому Катя  на эту статью расходов денег тоже не жалела и надеялась, что и ей тоже поможет. Когда в моду вошли стринги, Катя стала носить их. Это было ужасно неудобно, но зато спереди выглядело очень симпатично. Как это выглядит сзади, она  думать не хотела.

Муж с усмешкой  поддел пальцем  прозрачный лоскуток с веревочками, сохнущий на распялке, потом спросил:

- Не велики? 

Катя, еще   не подозревая подвоха, отозвалась:

- Ну что ты, они же совсем крошечные…

Он весело расхохотался:

- Это твои-то крошечные?  Крошечные – они совсем другие …

 

Наверное,  другие. И, наверное, Андрюше  это лучше известно: он так искренне  рассмеялся.

С того дня Катя перешла на нулевой кефир на завтрак  и зеленый чай на ужин. На обед ей полагались овощи. А по ночам она, давясь слезами и сыром, положенным на колбасу и прикрытым толстым ломтем белого душистого хлеба,  преступно обнуляла свои и без того более чем скромные результаты по укрощению весело прыгающих цифр на прозрачных напольных  весах. 

Муж  приходил домой вялый, водил ложкой по тарелке,  потом вставал из-за стола и шел курить на лестницу. Катя молча убирала посуду: спрашивать его о чем-либо она боялась.

Ну почему так?  Еще недавно Катя зарабатывала большие деньги и старалась, чтобы  не травмировать Андрюшу, лишний раз  об этом не напоминать.

Еще недавно они планировали купить Кате шубку и съездить куда-нибудь отдохнуть. Катя даже стала заранее переживать  из-за того, как будет смотреться в купальнике. Но переживать ей пришлось недолго. Сейчас нужно было опять искать работу, ходить на собеседования  в кадровые агентства, демонстрировать там бойцовские  качества, которых у Кати не было, и думать, что делать со своей семейной жизнью.

Самой начинать разговор на эту тему Катя не хотела.  Не хотела вытягивать из него правду, стыдить, взывать к совести. Вернее, если честно, конечно, хотелось и очень. Но надо было терпеть. Почему?

- Он свободный человек, он должен сам выбирать, – твердила про себя Катя, - он сам должен принять решение. Вокруг столько  красивых девиц, интересных и умных баб. Надо объективно и спокойно  смотреть на эти вещи.

 

Но объективно и спокойно получалось не всегда.

По ночам Катя представляла, как она их выслеживает, идет за ними и потом ждет, когда они выйдут из одолженной  на два часа приятельской  «хазы».  Вот она неожиданно спускается на три ступеньки вниз, прямо к ним,  хватает ту  интересную, красивую, а, может быть, еще и умную бабу за волосы и бьет ее головой об стену.

От этого сладкого  ощущения чужих  волос в собственных руках, от звука  биения ненавистной чужой головы о бетон у Кати  становились потными ладони и сбивалось дыхание.  Саму эту красивую и умную тварь Кате представить никак не удавалось, а вот волосы ее видела ясно – они обязательно должны быть длинными, прямыми и тяжелыми. Ну,  то есть такими, о каких она сама мечтала всю жизнь.   

 

Катя молчала, Андрюша приходил с работы вовремя, но дома сидел с отсутствующим видом и тихо ненавидел Катю. Она спиной (естественно, прежде всего, совсем не спиной),  стоя  у раковины, чувствовала, что он  внимательно  смотрит,  как она моет посуду, поправляет рукой в резиновой перчатке упавшие на глаза волосы и  наклоняется с веником к полу.

Это было странное время. Не было его потаенных разговоров  по мобильному в ванной под шум воды, не было секретной переписки по электронке, задержек по уважительной  причине после работы и  неожиданных «мальчишников»  в выходные дни.

 

Все было как всегда, только все изменилось. Дом стал чужим,  и Катя с удивлением смотрела на вещи вокруг себя, как будто она видела их в первый раз и никакого отношения к ним не имеет. Все, что было так легко и приятно до недавнего времени, стало трудно, неприятно, невозможно.

Ложиться спать Катя старалась в темноте,  чтобы не раздеваться перед мужем,  на стол накрывала только для него, чтобы при нем не жевать, не глотать, не вытирать рот салфеткой.

Вечерние посиделки  за чаем теперь стали совершенно невозможными: о чем мужу говорить  с ней, «бабой на чайнике», неудачницей без работы и с непонятными перспективами?  Вечерами, когда он приходил с работы, Катя кормила его и старалась тихо смыться из дому, чтобы прийти попозже и сразу нырнуть в кровать.

 

Последние дни Андрюша стал спать в большой комнате на диване. Однажды, как бы случайно, заснул там перед  телевизором, потом повторил удачный эксперимент, потом и притворяться перестал. Объяснять ничего не хотел, просто  перенес подушку  с пледом на постоянное место жительства на диван в большой комнате. Катя никаких вопросов ему не задавала.

Но по ночам она без конца шепотом  повторяла: «Что будет дальше?».  Решила ждать. Самостоятельно наделать глупостей она еще успеет.

Однажды вечером, после того как убрала посуду со стола, все же не выдержала:

- Андрюша, что, вообще, происходит? (Изо всех сил нейтрально-доброжелательно)

- Ничего не происходит (Еще бесцветным, но уже многообещающим тоном)

- У тебя какие-то неприятности? (Немножко заискивающе)

- Никаких неприятностей нет (С видимой неохотой и с видимым удовольствием)

- Ты очень изменился. Может быть, я в чем-то виновата? (С ясным ощущением собственного ничтожества и  неизбывной вины перед мужем)

- Да  ни в чем ты не виновата. Ты, вообще, не при чем.  (Мрачное удовольствие соревнуется с раздражением)

- Тогда что, можешь ты мне объяснить? (Откровенно жалобно и виновато)

- Нечего объяснять, все нормально. (Удовольствие идет с опережением)

- Но так ведь жить больше невозможно.   (Только не разреветься, держаться изо всех сил)

- Тогда не живи. (Удовольствие показывает язык раздражению)

 

Вскоре до Кати дошло, что все  обстоит гораздо хуже. Дело не в измене, которая своими мерзкими щупальцами пытается дотянуться до Кати. Ее Кате только еще предстоит пережить.

Дело в том, что, -  тут Катя вспомнила еще один свой любимый фильм «Золушка», - «мальчик влюбился!».

Да, ее мальчик  влюбился!  Потому он вовремя приходит с работы,  молча тоскует на диване и никуда не торопится по выходным.  Тогда сразу ясно, почему он так возненавидел свою «бабу на чайнике».

Если раньше Катя с упоением мысленно разбивала голову той мерзавке,  которая  склеила ее мужа, то теперь она готова была биться головой об стену сама. Она глупая, толстая, старая: ей уже за тридцать. Бездарная, бестолковая. С двух работ ее поперли: так ей и надо.  Толстокожая, нечуткая, бестактная.  Она – страшная.

Ох, как это больно, как это тяжело.

Конечно, там где-то есть другая, о которой он думал, еще лежа рядом с ней на их широкой кровати. Наверное, она со смешными, как у Буратино, острыми коленками (а у нее  колени, как у футболиста),  с плоским животиком. И  в  пупочной ямочке  еще какой-нибудь камешек пришпандорен (а она всю жизнь в глухих купальниках, живот свой показать стесняется),  с  легкой  девчачьей походкой (а она как ходит?  Как утка, которая вот-вот яйцо снесет…)

 

Катя есть перестала совсем, прочно замолчала и по ночам  уходила плакать в ванную – главное прибежище всех  обманщиков и обманутых.  Включала  воду, становилась под душ и начинала по-детски всхлипывать. Видя в зеркале свое сморщенное, мокрое лицо, старалась приучить себя к мысли, что такая жена Андрюше не нужна. Куда ей тягаться с той, которая, наверное, «бегущая по волнам».  С той, которую мужики наверняка провожают долгими взглядами, сворачивая себе шеи.

Какой стыд. Нет, она ни за что не станет навязываться. Она исчезнет из его жизни навсегда.  Найдет в конце концов работу, ну не может не найти, квартиру разменяют, брать с собой особенно ничего не будет.

Было странно представлять, как на ее постели, может быть, даже на ее подушке будет спать совсем другая, трогательно хрупкая и красивая девочка. Вернее нет, спать она, конечно же, будет на его плече, длинные волосы будут закрывать ее лицо, и он губами будет тихонько отодвигать их, чтобы  увидеть ее еще раз и убедиться, что это именно она, а не Катя. 

 

Все. Надо было остановить это безумие. Надо было срочно что-то делать. Преодолеть себя, вздернуться, взбодриться. Завести в своем организме  заветный гормон. Он и радость подарит, и от боли убережет. Эндорфин – вот что ей нужно. 

Лучше всего, конечно, был перец чили, положенный на язык. Первая попытка подарить себе радость и уберечь себя от боли столь радикальным способом оказалась и последней.

Катя поняла, что ей легче расстаться с Андрюшей, навеки остаться безработной и поправиться еще на тридцать килограмм, чем повторить эту термоядерную реакцию  у себя во рту.

В доме появились бананы и какао – тоже сплошной эндорфин. Катя по утрам пила какао без сахара, заедала его бананами и потихоньку заливала свое горе слезами. Эндорфин в организме заводиться не хотел. 

 

Андрюша работал авиадиспетчером в аэропорту Внуково.

Целый день он смотрел на экраны мониторов, и от напряжения глаза его к концу дня становились красными, а веки опухали. После этого он шел домой. Когда-то Андрюша, как и многие диспетчеры, мечтал сам сидеть за штурвалом и смотреть в настоящее, а не виртуальное, небо.

Но – не получилось. Сначала думал, что в диспетчерской временно перекантуется, пока не добьется своего, потом оказалось, что работа уже затянула,  время прошло, сил поубавилось. Появилась Катя – ласковое, любящее существо.

Если бы Андрюшу спросили, какая Катя,  он бы сказал: "Мягкая и горячая". Это касалась и Катиного  нрава, и Катиного тела.  Появилась домашняя жизнь, появились  удивительные утренние часы по выходным, когда, если не было Андрюшиной смены,  можно было подолгу  не вставать с постели.

И потом просто молча обниматься  или говорить обо всем, что не успели обсудить за неделю.  Или шепотом рассказывать то, что обоим казалось очень важным и серьезным, но чего никак было не объяснить никому другому.

 

Катя знала, что Андрюша до сих пор не может спокойно смотреть на летчиков, до сих пор переживает. Интересно, а зачем, вообще,  этим летчикам стюардессы?  Собственно, они даже и не стюардессы, они скорее, официантки. Их дело – обеды раздавать и посуду собирать. Ну, воды, там, подать, про «пристегнуться» по  динамику пробубнить.

Только излишнее напряжение создают. Из-за этих  «бегущих по облакам» переживают все: и жены пассажиров, и жены летчиков и она, Катя, жена авиадиспетчера.

 

Каждый  день Андрюша видит их, смотрит им в спину в очереди в служебном буфете, перекидывается  с ними словами приветствия:

- Привет, ромашка, что-то давно тебя видно не было!

- Да это ты куда-то пропал, я тебя уже две недели не видела!

- А ты что,  считаешь?

- Ну, не считаю, само как-то  получается. Ты у меня, как талисман:  если перед полетом тебя увижу, значит, все будет нормально.

- А если после полета увидишь, тогда что? Давай попробуем?  Вернешься - не исчезай сразу, малыш. Я буду ждать.

Рано или поздно это должно было произойти. Возможно, что так, а может, - иначе.     

 

Болела голова, болел живот, болели ноги. Голова – потому что которую ночь не спала. Живот – потому что не ела. Ноги – потому что ходила уже второй час, наматывая большие круги по лесопарковой зоне. Из высокой травы на   полянке послышался противный писк. Писк повторился, потом опять стало тихо.

Когда Катя снова поравнялась с этим местом, пройдя очередной круг,  она поняла, кто это тут пищал. Кудрявая девица вынимала из травы пушистый  комочек, который издавал истошные вопли.  Девица прижала  комочек к груди и, благодарно улыбаясь, дала себя обнять за плечи своему парню. Так, обнявшись, они и пошли по тропинке. 

Через какое-то время девица с парнем  встретились Кате еще раз. Они шли, взявшись за руки. Котенка с ними не было.   А еще через несколько минут Катя услышала все те же  требовательные вопли.

Он был совершенно голубой, с такого же цвета  глазами и острыми ушками. Ему было недели три.  Он совершенно запутался в высокой траве и вытаскивать его пришлось очень осторожно.  Прозрачные коготки были острыми и сильными, они тут же впились Кате в грудь. Розовый ротик, растянутый на ширину пушистой головки,  застыл в непрерывном плаче, круглые глазки смотрели на Катю с ужасом.

Катя несла его из парка и думала, что теперь делать:

- Домой нести никак нельзя, мне сейчас совершенно не до котенка. Отношения с Андрюшей достигли высшей точки кипения, не сегодня-завтра он объявит о своем решении расстаться. Я же  чувствую.

Кроме этого, утром надо ехать на собеседование, доказывать там свою профпригодность. Соответственно, выглядеть  надо хорошо, а этот ушастый наверняка   до утра спать не даст, пищать будет. Господи, куда его деть? В Андрюшкину шапку старую посадить, в ванне оставить, пусть до утра сидит. Нет, Андрюша взъестся, он теперь злой такой ходит.

Скажет, куда притащила заразу в дом, может, он больной какой.   Да, точно так и скажет. Действительно, откуда он в траве взялся? Если бы породистый был, не бросили бы так. Хотя  при чем тут породистый или нет?  Вот он сидит под ладонью, малюсенький, мелко трясется.

 

Дома она сразу  даст ему молока и вымоет его крошечные лапочки.  Потом, уже в постели, положит его себе под шею. Его пузо будет лежать прямо на ее горле, и он согреется, перестанет дрожать. Утром она посадит его в свою собственную меховую шапку, как в гнездо, пусть сидит там ее дожидается. А по дороге домой после собеседования она  купит для него все необходимое – малышовый корм и лоточек.

Днем он будет спать и немножко играть. Она сделает ему уютный кошачий домик, но он, конечно же, по ночам все равно будет приходить к ним на кровать и  растопыренными лапками сосредоточенно топтаться на ее животе,  как это делают все котята, и после засыпать между ними. 

По воскресным дням  они уже втроем будут  подолгу валяться в постели. Котенок будет ласкаться то к ней, то к Андрюшке, даже не пытаясь понять, кого он любит больше. А по вечерам, перед  Андрюшиным возвращением, котенок заранее будет садиться, обернувшись хвостом,  у порога,  подняв мордочку наверх, туда, где в проеме двери должно будет показаться лицо хозяина. Котенок будет любить их, а если у них с Андрюшей однажды все получится, полюбит потом и их детку.  

И Кате не придется ходить по кадровым агентствам и демонстрировать там свои профессиональные  качества. Она будет заниматься любимым мужем, ребенком и котом. К тому времени кот уже станет взрослым и научится, ласкаясь, бодаться  своей  большой, лобастой головой.

 

И она никогда не будет отказываться приласкать его. Она ведь знает, каково это – ждать, когда  на тебя посмотрят, прижмут к себе и скажут на ухо что-то до того   ласковое и глупое, что вслух произносить даже неудобно.

И Андрюша с появлением котенка, конечно же,  изменится, станет таким, как раньше. Он опять будет по сто раз за вечер подходить к ней сзади и целовать ее в шею под волосы,  ноздрями втягивая в себя  воздух,  и ночью снова будет класть ее ладонь себе под щеку и быстро засыпать. И она подолгу будет лежать без движения, чтобы не спугнуть свое счастье.

А котенка они так и назовут: Эндорфин. Пусть будет в их доме такое вот маленькое, пушистое счастье с серьезным научным именем. 

А кто этого кошмара в своей жизни не пережил, тот все равно не поймет… 

 

...Решение было уже принято. Нести его к себе  нельзя. Андрюша разорется и будет скандал, а его только Кате сейчас и не хватало.  Утром надо рано вставать и ехать  устраиваться на работу.  А это сейчас для Кати самое важное. Если Андрюша потребует развода, ей даже жить будет не на что.

Котенка она оставила на газоне около кафе. Был теплый вечер, на открытой террасе еще сидел народ, между столиками носились дети.

"Кто-нибудь подберет", -  утешила себя Катя и, не оглядываясь, пошла домой.

 

Андрей сидел в кресле, раскачивая на ноге тапочек и глядя в стенку. Вместо воздуха  комнату наполняла тихая тоска. 

- А я котенка нашла, - сказала Катя, чтобы  как-то разбить эту тоску.

- Господи, какого еще котенка?

- Голубого. 

- Ну, понятно. Нам только котят для полного счастья не хватает.  Ушанку мою старую найди, положи его туда. Или в носок шерстяной запихни.

- Не получится.

- Ну, так давай я сам его туда запихну, если у тебя не получится. А ты пожрать ему что-нибудь сооруди побыстрее.

- Я его на улице оставила. В парке нашла и возле кафе оставила.

 

Андрей поймал тапок ногой и обернулся к ней. Катя рассказала, как услышала писк, как парочка котенка сначала подобрала, а потом на старое место вернула, как Катя шла с котенком на руках,  и он царапал ее своими острыми,  прозрачными  коготками. И как она его оставила.

- Как это – прямо на улице и оставила? Бросила, что ли?

- Ну, во-первых,  не бросила. Я его около людей оставила, кто-нибудь заметит и подберет.

- Он большой?

- Да что ты, малюсенький, только глазки открылись. Хвост морковкой еще.

- Так его же раздавят просто, наступят на него в темноте, понимаешь ты это?

- Да он так вопит, что сразу заметят.

- А если он устал и уже не вопит, если от голода умирает там? Если замерз? Если собака рядом?  Нет, ну  ты подумай! Бросила беззащитную животину. Предательница.

- Знаешь Андрюша,  не тебе об этом говорить. Я хоть котенка бросила, а ты меня бросил, и ничего. Живешь себе спокойно, особо не мучаешься.

- С какой это стати я тебя бросил, что за бред?  Вроде вместе живем, ты, вроде, здесь, в тепле,  а не на улице, на холодной земле. 

- Ну, разве что не на улице и не на земле. Мы с тобой как бы еще вместе, но на самом деле ты меня давно уже бросил. Ты же меня ненавидишь, я вижу. Я тебе мешаю и когда молчу, и когда сплю, и даже когда в парке гуляю. Ты меня каждый день предаешь и все никак определиться не можешь. А я тебя удерживать не буду. Хочешь – иди, или я уйду. Я не  котенок: меня не раздавят. Выживу и без тебя.

 

Андрей молча шнуровал кроссовки.

- Пошли, покажешь, где оставила. Никогда от тебя этого не ожидал.

- Ну, я тоже от тебя много чего не ожидала. Не думала я, что ты такой жестокий.

 

По улице они уже почти бежали.

- Господи, что же я сделала, как же я смогла?

До нее постепенно доходило, что она натворила. Она сделала то же, что сделала та девица в парке. Даже еще хуже. Пока она несла его из парка, она ведь успела его немножко полюбить, помечтать о том, как будет им хорошо вместе. Она уже дала ему имя. И, несмотря на это,  все равно бросила. Почти на верную смерть. 

 

Андрей отмеривал своими длиннющими ногами метры, Катя смотрела ему в спину и думала:  "Если котенок найдется, то все еще срастется, все еще в их жизни образуется".    

Было уже совсем темно.  И тихо. В траве никого не было.  Андрей сбегал в кафе, попросил у официанта свечку. Со свечкой тоже никого не нашли. Искали не только голубой  клубочек, но – с ужасом - и  расплющенное  на земле тельце. Никто ничего не видел, никто ничего не находил.

Пошли вокруг дома, обшарили газоны: никого. Поспрашивали у собачников. Один мордастый ротвейлер особенно был Кате подозрителен. Она с ужасом представила эту страшную пасть рядом с котенком.

 

- Боже мой, я же просто тварь, как я могла это сделать? И Андрюша здесь не при чем. Захотела бы, нашла бы возможность оставить его у себя.  А  Андрей пусть уходит к своей голенастой стюардессе. 

Очень важно было его найти.  Уже не для того, чтобы у них с Андрюшей все «срослось»,   все снова вернулось. Надо было просто найти котенка.  И все. 

- Господи, пожалуйста, сделай так, чтобы его не съели, чтобы не раздавили, чтобы его никто еще не взял, наконец! Он мой, мой, это я его спасла, это я его притащила сюда. Он мог бы  уже сладко спать у нас на подушке, а вместо этого сидит сейчас  где-то в темноте и от ужаса даже пищать не может.

 

Возвращались молча. Каждый шел сам по себе. А ведь раньше они всегда ходили, взявшись за руки.  Ничего уже не вернуть.

- Андрей, нам надо развестись. Я так больше не могу.

- Это с какой стати?

- С такой. У тебя  женщина, или просто любовь. Не знаю точно, да и знать не хочу. Я все ждала, когда ты сам об этом скажешь. 

- Какая женщина, какая любовь? Что ты несешь?

- Не знаю, может, стюардесса какая, может еще кто. Мало ли их.

- Да какая стюардесса, мне сейчас вообще не до кого!

 

Слезы закипали и в глазах, и в горле, и даже в носу.

- Ну, так что же это тогда, черт тебя дери? Что у нас, вообще, происходит? 

- Да, так. Не обращай внимания. Кризис среднего возраста, наверное. Депрессия. Я же, в общем-то, неудачник... Ладно, проехали. Не хочу об этом говорить.

- Знаешь, ты совсем другое. Ты – просто сволочь. Я из-за тебя котенка бросила.

- Да не из-за меня совсем, а из-за себя.

Катя попыталась дать ему пощечину, но опыта в этом деле в нее не было, она промахнулась и чуть не грохнулась.

 

"Раздался  истошный, требовательный  вопль. Котенок, тесно поставив лапки, сидел на переплете здоровенной решетки  над подвальным окном  и, судя по всему,  как Гадкий утенок Андерсена, размышлял о том, стоит ли продолжать собственные мучения. Рядом с решеткой лежал кусочек пиццы на бумажке.

Домой шли быстро. Андрей сам нес котенка за пазухой, сказав, что теперь Кате доверия по этой части нет. Он сам его выкормит и сам воспитает. И когда этот клоп станет взрослым, сильным, невиданной красоты  зверем, то он еще припомнит ей, как она чуть его  не погубила. Коты все понимают. И ничего не забывают. Так что пусть Катька готовится.

Катя  на ходу прикидывала, чем кормить их утром. Встать придется пораньше:  в девять у нее собеседование в кадровом агентстве. Она должна будет хорошо выглядеть и убедительно продемонстрировать там свои бойцовские качества, волю к победе и стрессоустойчивость...".

 

Так, именно так все и должно было бы закончиться.

 

Вот решетка, вот кусок пиццы валяется на асфальте. А здесь мог бы сидеть котенок. Ее Эндорфин. Но его нет.  И где он, – этого Катя уже  никогда не узнает.  Не засунет его Андрей за пазуху, не отнесут они его домой, не накормят и спать с собой не положат.

Утром Катя, совершенно разбитая, с зареванным лицом пойдет устраиваться на работу, а Андрюша останется дома, проживать еще один свой выходной день, сидя в кресле, раскачивая тапок на ноге и пристально вглядываясь в рисунок обоев на стенке.