Рейтинг публикаций

Что интересно, собаки обычно признают капитана судна как вожака стаи.

Его отец и мать были противоположностями друг другу: он ― рационалист и формалист, она ― «нечто вовсе иррациональное». Каждый из них пытался привить ребёнку любовь к собственным интересам (отец ― к математике, мать ― к искусству, особенно музыке), так что Боря «чувствами […] разрывался меж ними»...

"...Небольшой, щупленький, он ходил по парку какой-то странной ныряющей походкой. Он не ездил верхом, не ходил на охоту, не ловил рыбу, не рассказывал увлекательных историй. В общем, не занимался тем, чем, по нашим понятиям, надлежало заниматься настоящему мужчине, да ещё писателю, на которого все смотрят. И мы быстро потеряли к нему всякое уважение… Не пришёлся Белый ко двору в демьяновском обществе. Здесь он не нашёл почитателей своего декадентского творчества, широкая образованность В. И. Танеева, его острый язык и сарказм не пришлись ему по вкусу. К В. И. Танееву он относился с явной антипатией».

13 января 1972 года транспорт вспомогательного флота «Иргиз» вышел из Севастополя и взял курс на Босфор. В трюмах судна находилось продовольствие для советских кораблей, находящихся на боевом дежурстве в Средиземном море. Пройдя пролив Босфор, вышли в Мраморное море. 17 января в 02 часа 14 минут вдруг раздался сильный скрежет...

Аркадий Петрович ещё в конце 1920-х знал, предчувствовал, что на его веку «будет отчаянная» война. В 1929-м он писал: «Тот год и день, когда напряжённую тишину тысячевёрстной западной границы разорвут первые залпы вражеских батарей… этот год, и день, и час не отмечен ещё чёрной каёмкой ни в одном из календарей земного шара. Но год этот будет, день возникнет, и час придёт…». А события конца 1930-х―начала 1940-х годов в Европе утвердили его во мнении: Советскому Союзу придётся биться за своё существование с кровожадным, беспринципным, ужасающе сильным врагом.

Они хотели радости – получили смерть, или увечья, став жертвами чьих-то козней, чьих-то планов, отстоящих от светового вектора так далеко.

Чем больше проходило времени после маминой смерти, тем сильнее я ощущала её присутствие. От неё всегда шло столько энергии, тепла, любви – нерассуждающей, всепоглощающей, всепрощающей, всеохватной... Этой любви было так много, что она не могла вместиться в тот ящик и скрыться под землю, она осталась в воздухе, в каждой вещи, в каждом листике, дыхании ветра. Я её чувствую, ощущаю физически – это огромное тёплое биополе маминой души. Я чувствую, что она здесь, рядом, смотрит на меня, слышит меня, греет и хранит.

И ещё она жалела негров. Какая бы неприятность со мной ни приключалась, она с укором напоминала: «А как же негры в Америке?» И я пристыженно замолкала: действительно, что все мои беды по сравнению с несчастьями чернокожих! Сразу вспоминалась «Хижина дяди Тома»: Элиза, убегавшая по льдинам с грудным ребёнком на руках, которого собирались продать в рабство, смерть старого доброго Тома, свои слёзы, капавшие на страницы... Может быть, поэтому моей любимой куклой была не роскошная немецкая дива, которая восседала на комоде, как на троне, и, казалось, нимало во мне не нуждалась, а потрёпанная целлулоидная негритянка, названная мной Томой в память о замученном герое книги.