Александр Грек
Лес Боснии
Манифест
 

О, великий могучий… изысканный, гибкий. Упругий и влажный. Гоголь, отец русского слова, долгое время жил и писал в Палестине. Даже в этом он был гениален – великое виделось ему издалека. Горизонт российской литературы по-прежнему чист. Редкие всплески убеждают: даже постмодернизм может быть бездарным. Можно красть у других, но красть у самого себя? Вместе с коллективным авторством римейк пришел в литературу.

Запрещенные писатели – редкий, исчезающий вид. Поспешно поднимаясь с творческий глубины, они плюют на правила творческой декомпрессии, забрызгивая бумажными потрохами наивных созерцателей-кровососов. Свобода – это разновидность изобилия, вакуума, пустоты.

Как же так вышло? Октябрьская революция принесла в литературу просторечие: кухарки не знали буквы "ять". Белая иммиграция увезла с собой ее тайный смысл – избыточность языка, его иероглифический контекст. Рабочая интеллигенция легко читала чертежи, но затруднялась с падежами. Я заговорил с древним русским иммигрантом и почувствовал себя простолюдином – "не соблаговолите ли Вы…" – то, что мы потеряли. А что приобрели? "Беспредел-передел", "моща голимая", "в натуре" – так сейчас пишут и говорят в Необъятной. Совершенно незаметно в лексикон вошел затхлый воздух тюрем. Это не авангард. Это скудоумие.

Кирилл и Мефодий позаимствовали у греков. Санскритский корень "пардати" перешел в русский язык, не поменяв своего кишечного смысла. Буква "шин", проделав неблизкий путь, перекочевала из иврита в кириллицу. Пришло время, и язык возвращается туда, откуда он пришел – в извне. Из прежних мест его уносят в своих височных извилинах недавние изгнанники, полупроводниковые специалисты, гейши, бродячие философы, нувориши, распорядители мафиозных кланов,  обменные студенты, трудяги-туристы и редкие, немногочисленные врачи.

Но, всякий раз, возвращаясь назад, мы не знаем, как обратиться к незнакомому человеку. "Господин"? Нелепо. "Гражданин"? Пахнет протоколом. "Любезный"? Глупо. "Мужчина, скажите! Женщина, постойте!" Де-факто люди стали обращаться друг к другу по половым признакам.

А чем был плох соцреализм? По структуре он николько не отличался от нормального, здорового поп-арта. Ну, чудные они были, эти большевики. Конечно, водка не кокаин, телогрейка не тампоны, Молотов не Черчилль, Solzhenitsin не Shit&Mech. Но… старина Булгаков! На все сталинское средневековье – один Булгаков?! Да, еще были Гумилевы – отец и сын и святой дух гуннов в степи… Великая степь… Урал, горы и снова степь... Так кто же кого завоевал?

Но, наконец-то! Перестройка! Свобода! Закрыли ЛТП! Спивающиеся, забытые интеллектуалы достали перья и, макая их в цирроз, начали писать. О дегенератах, для дегенератов. Скорей, скорей, в промежуток до очередного путча, успеть вставить свое жалкое пророчество. Все плохо, кругом одни тупицы, невозвращенцы, чонкины, лысые мужики, пьяная электричка, остров Крым, материк Сибирь – и кричать: совки, совки! Не слышат? Сбегают?! От лубка до лобка - путь читательского колобка.

А где Любовь? Где, крупным планом, лицо? Человек? Да, поначалу всем нравилось притворяться дураками. Казалось, вот еще немного поиграем в дураков и займемся настоящим делом. Засосало…

Люди не догадываются, что через пару десятков лет никто не поймет, о чем они писали. Самым лучшим оказался Бродский. Он творил, страдал, уехал в Америку и умер. Он был великим, но лгал всем, говоря: "Я – изгой". Этим мы закрыли ушедший век, отчитались перед Вечностью.

Апокалипсис? Ну, уж нет. Лучше еще раз пнуть мертвеца. Чапаев, пионеры и анальная жертва тоталитаризма снова и снова лезут на литературный экран. Ничего другого просто нет. Попытка заглянуть в будущее вызывает панику и очередной запой. Оставим в покое сводки новостей. Да, совсем забыл! Возрожденная духовность! Крещеный замполит. Бады-бады. Вы пишите про буддизм? Побывайте в Калькутте летом и вы узнаете, что такое буддизм!

Туманы залегли у реки. Большая Мошонка караулит Усталую Лошадь. Шашлычный соус растекается по карте просторов. Всем спать и немного бояться. Уммане-падме-ху-ммм…

А.Грек (с) 2001

ОБСУЖДЕНИЕ