Рейтинг публикаций

Я лежал и шепотом клял на чем свет стоит эту войну, Чечню, духов, судьбу, занесшую меня в разведвзвод и кинувшую на этот, никому неизвестный переулок Грозного. Ящур вторил в унисон мне те же вещи. Материл я и его за то, что он лежал на том же углу рядом со мной, а не спал сейчас где-нибудь дома под Краснодаром в тепле и чистой постели. И он был благодарен мне за мой мат, а я ему за его, потому, что это было единственное, что позволяло чувствовать, что ты не один и все еще жив...

Яник идёт к скамеечке под старой яблоней, замирает, долго стоит, точно болотная серая цапля, садится, кладёт на плечо скрипку, гладит её небритой щекой и так же нежно ласкает смычком. Звуки дрожат осиновым листом, отрываются, кружа, летят в неизвестность.
Заслышав, мама бросает все дела, укладывает модно волосы, надевает маркизетовое платье, обувает румынки, в ридикюль кладёт трофейный веер, себя и дамский платочек, отороченный кружевом, одаривает «Красной Москвой».

...Гладко было на бумаге, но забыли про овраги… У нас с собой БК минут на десять… максимум… Блефовать! Хоть какой-то шанс… У кого есть сигареты? Давай! Трек ситуацию по связи, быстро! Занимайте позиции… Если не выйдет моя задумка, то стоим до конца. Я пошёл!

...Апрель, залив. Пьянел, вдыхая струйку новой воли. Желтенькие, по обрыву; пробуждение, воскрешение, растительная душа, улыбка природы. Блеск, плеск, рыбаки в нимбах, радость на приморском бреге. Брезжит в голубом тумане голый стол Финского залива. Перышко пылится, забытое, ненужное. Чайка-парус. Куда ж нам плыть? (...) Телесная тоска, грусть на корабле. «Общее искусство знаков или искусство обозначения представляет чудесное пособие, так как оно разгружает воображение». Творец монад, Лейбниц. Темная власть этих клейм и печатей. Всё, всё помечено, всё и вся! Люди-знаки: у каждого на руках и на лбу – след Когтя. Читай Иоанна.

Я стоял у сгоревшего БТР и думал, что я даже не видел лица этого человека, прикрывшего наш неистовый бег от смерти. Стоял и крутил в руках пулю, пробившую тело моего неживого щита и застрявшую в тяжёлой броне, чуть не сломав мне лопатку. Прости солдат…

Кирпичное серое одноэтажное здание советской постройки вдруг выглянуло из-за стены высоких деревьев. По форме оно напоминало вытянутый параллелепипед. На табличке Антон прочитал «Государственное бюджетное учреждение здравоохранения. Бюро судебно-медицинской экспертизы. Департамент здравоохранения».

"...Без родины все болеют, вы не знали разве? Толстеют, худеют. Русские люди очень плохо переносят заграницу, если только совсем бесчувственные, то сразу привыкают, но обычно, все-таки, – нет.”

...Хочется сильной руки у власти. А куда повернёт голова эту руку. С какой стороны баррикады окажешься ты? Чья честь выше: атамана Анненкова, белого офицера, замучившего сотни людей, или честь чекиста Евдокимова, отличившегося в Крыму убийством ещё большего количества людей. И всё под лозунгом сильной России. Глубоко…

Когда я бываю пиренейской овчаркой, мой сосед со своими охранниками на улицу носа не кажет. Боится. Он – спившийся банкир, укравший собственный банк. Он пришёл с канистрой бензина и сжёг мой первый дом. Тогда тоже шёл дождь. Выгоревший дом как раздавленное насекомое укрывал свои дымящиеся внутренности полуобрушенными стенами, поворачивал ко мне обгоревшую шею почерневшей дымовой трубы.

"...В чем-то те люди зашли слишком далеко".

Очередная бездна оказалась глубокой и довольно широкой воронкой. Оля прекрасно в ней уместилась. Она летела, держа над головой раскрытый зонт, который, наподобие парашюта, замедлял падение. «Наверное, это специальная труба, - размышляла она. – На земле по трубам идёт вода. Значит, в воде по трубам идёт воздух. Потому что это логика! Интересно, куда эта труба ведёт? И кто её проложил?»

Наутро атаман продолжил свой путь домой, но не один – цыганку, ведьму молодую к себе в седло он посадил. Не мыслил более он жизни своей без чёрных её глаз, без смеха звонкого и ласк. В душе и сердце перекрыло, туманом сумеречным, серым его сознание заволокло, из памяти вдруг стёрся образ коханой дивчины...