Рейтинг публикаций

Идея обретает подлинную силу не тогда, когда она чётко сформулирована, а когда она выстрадана. Именно в этом случае идея превращается в миф. Этот миф создаёт новое понимание мира и человека, формирует новую систему ценностей. На его основе формируются новые традиции и типы социальных отношений. Каждая новая историческая эпоха начинается с рождения мифа, задающего вектор для последующей жизни общества.

я не сразу заметил стаю бродячих собак, которая, по-видимому, там отдыхала. Когда я их увидел, то было уже поздно. В ту же минуту я был окружен со всех сторон одичавшими животными: они не рычали, не лаяли, а просто молча расположились вокруг меня и пристально смотрели. Мне почему-то не было страшно. Я боялся лишь за покупки, поэтому вытянул руки вверх вместе с сумкой, и так стоял, окруженный стаей диких голодных псов.

Стою, трамвайчик подземный жду (в метро, стало быть), рядом погодки жужжат, юбчонками чуток прикрыты стыдные места. Не стерпел, думаю подзабыли, напоминаю тихонько, что места те самые моють, а не проветривают. Ох, что тут началось...

Первым дошедшим до нашего времени названием Города было Рушалимум. Под этим именем упоминается ханаанский город в египетских заклятиях враждебных городов, датируемых 19-18 вв. до н.э. В 14 в. до н.э. в Эль-Амарнских письмах упомянут Урусалем. В анналах Санхерива (конец 8 в. до н.э.) встречается наименование Урсалимму. В это время бывший город иевуси уже около трёх веков был столицей еврейского государства и носил ивритское имя, но, по-видимому, за рубежом именовался по-старому.

Мир, где нельзя провести границу между означающим и означаемым, лицом, маской и отражением. Где ни живая, ни мертвая вода не справляются со своей классической задачей, где кромешный ужас, предметы, не отбрасывающие тени, части тела, существующие сами по себе, благо приобретает продолговатую форму и светится, зеркала крадут души и неупокоенные призраки странствуют по не-человеческой земле, которая поглощает людей и скот, а кости сплёвывает в залив, детишки подбирают их на берегу, делают из них украшения, а от слов и смыслов избавляются, чтобы постичь мир вещей. Мир, где сделали выбор в пользу хаоса.

О происхождении Моше из колена Леви читатель узнаёт в первых стихах второй главы второй книги Учения. Там же — о старшей сестре. Позже — об Аѓароне, старшем брате, и его сыновьях. О семье самого Моше Текст сообщает только имя жены, имена двух сыновей, которые являются знаками на пути их отца. Всё. Никакой роли в жизни Моше ни жена, ни сыновья не играют.

«Трезвитесь, бодрствуйте, потому что противник ваш диавол ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить» (1 Пет 5, 8)

...политика имеет внешнюю и внутреннюю процедуры. Именно в них определяются протоколы врагов и друзей. Так, например, если государство не определяет внешнего врага и строит всю свою политику вне этой определенности, то этот враг все равно, рано или поздно, в силу онтологичной сущности политики определится, но уже в образе врага внутреннего. Складывается ситуация политического диверсуса...

Мы все стали абстракциями. У нас абстрактные глаза, абстрактные сердца. У нас абстрактная земля. Абстрактный человек пишет абстрактные стихи, у него абстрактная этика, у него абстрактная красота, у него абстрактные родители и абстрактная родина. У него абстрактная мудрость, которую он надувает абстрактным газом в абстрактные шары.
Абстрактный фашизм, абстрактное зло, абстрактная вина, абстрактное покаяние. Общий тип души современного художника мне чужд. Это жадное до удовольствий существо, влюбленное в себя либо в свой талант. Ладно, пусть бы он оставался нарциссом, но он лезет во все зоны сакрального, к которым не причастен ни сном, ни явью.

Одна отрада у меня, одна отдушина – дневник. Это я, ещё когда учительствовал, правило завёл. …как будто беседую с сыновьями. Вот по ним я очень скучаю. Без них тяжело. Морально тяжело. Ведь они моя семья. Родные. Оба давно улетели, с первыми разведывательными кораблями. Лёша, как я знаю, – на планету Кеплер 82b, Тёма – на планету, кружащую вокруг Тау Сетие.

Потемнело, сад зашатался, посыпались вороны. Метнулась змейка, ударил железный гром. Бледные руки проворно закрывали рамы. Я боялся взглянуть в сад: опять сидит на сочной траве, полуодетая, с младенцем у голой груди. Перешёптывались верхушки, в шкафу стукались вешалки. Колесо велосипеда крутилось под горку – литой диск. Голоса, Чапаев, пулемётные ленты, в стёклах брызнул слепящий Щорс. Подступило лицо в судорогах, всматривалось, лоб забинтован, в пятнах раздавленных красных вишен...
(...) Гости съезжались на дачу. Буква с чёрными крапинками на жёлтой спинке ползла через страницу. Реактивный гул спугнул курчавые бакенбарды, разлил чай, выскочили с боков два упругих чёрных крыла. Взвилась, возвращаясь в умное небо.