Михаил Эпштейн

МЫСЛИ О ГЛАВНОМ

    В новогоднюю ночь хочется не только петь "о главном", но и думать о том  же. Каковы они, наши "старые мысли о главном" -  первые в новом тысячелетии?
 
БЕССМЕРТИЕ

У человека нет ни одной потребности, для которой не было бы источника удовлетворения в окружающем мире.  Человек испытывает жажду - и находит воду. Так же обстоит дело с голодом, вожделением, потребностью сна и т.д. Все, что желанно, то и возможно. Почему же должно быть иначе с желанием бессмертия? Откуда взялась бы эта потребность, если бы она ничему не соответствовала? Другое дело, что борьба за бессмертие может оказаться непосильной для данной личности - не всякий, испытывающий жажду в пустыне, имеет силы дойти до оазиса. Но если бы в природе не было воды, то не было бы и жажды...

 

ВЛАСТЬ

Когда власть достигает предела, во что она упирается? Или во что проваливается?  - В дыру. в природе не было воды, то не было бы и жажды...

Оба жесточайших кризиса президентской власти в США - в эпоху, когда она стала единственной сверхдержавой - вызваны невозможностью точно определить, какая степень проникновения в дыру позволяет считать ее дырой, а проникновение - проникновением.

   Вот недавнее сообщение (16 ноября 2000). "Судьба Соединенных Штатов зависит от ответа на вопрос, что такое дырка. Суд округа Палм Бич в американском штате Флорида решает вопрос о том, засчитывать ли при пересчете бюллетеней те из них, в которых дырка напротив фамилии кандидата в президены США не пробита насквозь дыроколом, а лишь слегка продавлена. Спор возник из-за того, что, с одной стороны, "продавленная", но не вырезанная дырка может считаться указанием на намерение избирателя проголосовать за ту  или иную кандидатуру, но с другой - она не является "дыркой" в строгом смысле этого  слова. В избирательной комиссии графства  возникли разногласия в отношении того, можно ли считать "дыркой" отверстие в бюллетене, если кусочек бумаги внутри его не вырезан, а хотя бы одним краем прикреплен к бюллетеню, и, тем более, если дырки нет вообще, а есть только след от дырокола. До решения суда избирательная комиссия графства Палм Бич приостановила "ручной" пересчет бюллетений, и десятки адвокатов  как со стороны демократов, так и со стороны республиканцев сейчас заняты спорами о том, как в законах о выборах США определяется юридическое понятие "дырка"."

 Но ведь нечто похожее мы уже читали года два назад, когда десятки адвокатов от обеих партий были заняты спором о том, что считать состоявшимся отношением между мужчиной и женщиной. В отчетах независимого прокурора со всей возможной и невозможной откровенностью на суд общества и конгресса выносились понятия "дырокола", "дыры", "следа от дырокола" (на платье Моники), обсуждалось, "пробита" ли дыра или только "продавлена", какова была мера проникновения и в какое из отверстий...  Когда для сверхдержавы не остается никаких соперников в мире, остаются только  двое: власть и дыра.

 Если в 20-ом веке верховная власть так близко подошла к дыре, то можно надеяться - или ужасаться - что в 21-ом она в нее провалится, к вящей радости анархии и террора.
 

ИСКУССТВО

Когда-нибудь по пьесам Шекспира и романам Достоевского будут сниматься не фильмы, а гиперпространства, экспериментальные миры.  "Драматические встречи" как жанр реального участия в чьих-то старинных фантазиях.
 

ЛЮБОВЬ

Читаю  посмертно изданные дневники философа Якова Друскина. Тончайшие переливы сознания. Сложнейшая вязь понятий, переживаний - от христианской медитации до игнавии (депрессии). И ничего о любви. Как я могу понять человека, если не знаю, кого он любил - и любил ли вообще?

 Проглядываю весь текст в поисках слога "лю" - а попадаются только "люди". Но мне интересно другое "лю" - там где страсть, томление, загадывание, вожделение, нетерпение, взаимность или невзаимность.

 Уже не первый раз ловлю себя на таком слоговом поиске: "лю" как яркое место, оазис в пустыне текста.
 

ПРИРОДА

Забежал ко мне в подвальном офисе паучок на клавиатуру. Я уж  хотел было его давнуть, да вдруг меня защемило: как же он должен быть растерян среди этих гладких пирамидок чуждой цивилизации. Мы в его честь окрестили то, чем изо дня в день занимаемся, чему посвящаем жизнь. Смотали его изделие из печных закоулков и растянули на весь шар земной - Повсеместно Протянутую Паутину. А сам он - чужой в мире своих метафорических подобий. Все эти сети, паутины, тенета, вебы, вебдизайны, спайдеры, нетскейпы возникли по образу и подобью  паучьих изделий, тонкого ловчего шитья, - а  живому паучку среди них уже  нет места, он, того гляди, завалится за клавиши и какая-нибудь буковка "ц" начнет цокать неправильно. Можно ли такое позволить?...

 Слабым щелчком согнал я паутенка с печатного блюдечка.
 

СЛОЖНОСТЬ

Непревзойденная психическая сложность людей Серебряного века. Вяч. Иванов, З. Гиппиус, А. Белый, А. Блок, Ф. Сологуб - какая-то россыпь переливчатых, сложных, бесконечно запутанных чувств и отношений. По сравнению с ними люди конца 20-го века - элементарные существа, состоящие из архетипов и стереотипов. Сложность кажется старомодной, как и вообще любой психологизм, любая внутренняя утонченность. И это упрощение - вовсе не результат коммунизма, истребления лучших;  во многих западных странах люди  психологически еще элементарнее. Таких сложных людей, как у Ф. Достоевского или Л. Андреева, просто больше нет на свете, а возможно, и не будет никогда.

  А ведь казалось - это только начало. По сравнению с рационально-социальным 18-ым веком, эпохой классицизма и Просвещения, люди 19-го и особенно начала 20-го - романтики, декаденты, символисты -  были необычайно  утонченными, кружевными натурами, и думалось, что такова и будет линия человеческого развития - на внутреннее усложнение, богатство оттенков. Но эта линия оборвалась - почему? - и неизвестно, будет ли у нее продолжение.
 

СМЕРТЬ

 Смерть - грамматическая категория третьего лица. То, что можно сказать о ком-то, нельзя сказать о себе. Нельзя сказать "я умер" - тот, кто умирает, всегда "он".

    У Толстого в "Смерти Ивана Ильича"  - интересное  противоречие.  И. И. раньше знал о смерти только то, что люди умирают, что  вообще человек ("Он") смертен, согласно тупому учебнику логики: "Кай - человек, люди смертны, потому Кай смертен". И вот впервые он понял, что это ложь, что смерть относится не  к какому-то абстрактному Каю, но к нему лично, что это он умрет, тот самый Ванечка, который помнит шелест платья своей матери, помнит и знает то, чего никто в мире не узнает никогда.

 Но потом, когда смерть и в самом деле подступает к нему  и он проваливается в потемки,  барахтается в черном мешке, вдруг появляется свет и оказывается, что именно для него, умирающего, смерти нет. "Какая смерть? Страха никакого не было, потому что и смерти не было. Вместо смерти был свет".

Толстой забыл указать, что учебник логики был прав. Смерть существует только для Кая, для человека вообще, для всех людей, кроме меня. Для меня, Ванечки, смерти нет.