Михаил  Эпштейн

                                       Начало статьи
 

2.  Эстетический образ судьбы.

 Kлюч к пониманию судьбы может дать искусство,  особенно литература,
которая благодаря своей повествовательной технике раскрывает
смысловую последовательность событий внутри человеческих судеб.
Именно искусство тяготеет  к постижению человеческой жизни как цепи
свершений,  в которой все звенья  связаны и определенное начало
приводит к определенному концу.  Эта завершенность,  нелюбовь к
разомкнутому и случайному  -  с одной стороны,  к жестко
предумышленному и предопределенному  -  с другой,  придают искусству
особый интерес для изучения человеческой судьбы и отличают
эстетическое от  эмпирического и логического.

 При этом разные направления искусства могут тяготеть к изображению
случайного (натурализм, реализм) или к построению жестких
причинно-следственных схем (классицизм, социалистический реализм).
Вообще разные стилевые доминанты в искусстве можно характеризовать
в зависимости от их ориентации на разные типы событий. Если
психологизм  направлен на объяснение и мотивацию поступков,  а
фабульность  соотносится с остротой и неожиданностью происшествий,
то эстетическая ценность произведения определяется не столько его
психологической глубиной или фабульной остротой, сколько внутренней
завершенностью -  свершенностью  всех событий,  замкнутостью  начал
и концов. Это относится не только к его внешне-композиционной
стройности,  но и к смысловой  завершенности изображенных в нем
действий, слагающихся в целостность судеб.

 Художественное произведение начинается и кончается в границах
свершения,  которое может охватывать малую часть одной жизни или
совокупность многих жизней. Если вне искусства мы обычно говорим о
жизни,  то искусство говорит именно о судьбе,  т.е. о жизни,  понятой во
взаимосвязи поступков и происшествий -  всех событий,  образующих
цельные свершения.

        Жизнь без начала и конца.
        Нас всех подстерегает случай.
        Над нами - сумрак неминучий,
        Иль ясность Божьего лица.
        Но ты,  художник,  твердо веруй
        В начала и концы.  Ты знай,
        Где стерегут нас ад и рай. (3)

 Александр Блок здесь дает почти математическую по точности формулу
искусства как сферы свершенности.  Художник должен знать прежде
всего начала и концы жизни,  а гениальный художник  -  и те начала и
концы,  которые выходят за пределы видимой жизни ("ад и рай").
Искусство  -  это искусство превращения жизни в судьбу,  а бессвязных
поступков и происшествий -  в свершения.

  В этой связи можно оспорить известный тезис французского писателя и
мыслителя Андре Мальро: "Искусство - это анти-судьба".(4) Мальро
исходил из экзистенциалистской позиции,  согласно которой в искусстве
человеку дано творчески преодолеть ту зависимость от  законов
мироздания,  на которую обрекает его реальная жизнь.  Если в жизни все
навязано человеку извне,  то в искусстве он творит свой свободный
выбор.  Это верное наблюдение, но из него сделан ложный вывод.

  Именно потому,  что искусство есть свобода,  оно выходит за пределы
жизни и выявляет в ней судьбу,  обнаруживает такую завершенность и
закономерность,  которые не вмещаются в  границы жизни. Ощущаемой,
эмпирической жизни судьба и имманентна,  и трансцендентна,  выявляясь
во всей полноте лишь за ее пределами, которые вмещает в себя
искусство. Все то,  что в жизни разомкнуто,  бессвязно,  поделено между
человеческим произволом ("поступки") и игрой случайности
("происшествия"),  -  все это в искусстве обнаруживает логику
свершения и красоту  завершенности.  Искусство есть анти-жизнь,  но
именно поэтому оно и есть торжествующий образ Судьбы.  Судьба больше
жизни, поскольку вводит в действие те начала и концы, которые не
вмещаются в  пределы рождения и смерти.

 Искусство как раз обнаруживает эту сверхжизненность судьбы - и
одновременно вводит судьбу обратно в пределы жизни, представляя ее в
сочетании казалось бы произвольных  и случайных событий. Жизнь
Родиона Раскольникова или Дмитрия Карамазова, Пьера Безухова или
Анны Карениной  романически явлена в ее судьбоносной значимости: в
связанности начал и концов, преступления и наказания, измены и гибели,
вины и осуждения, произвола и вышней воли... Искусство - это   жизнь,
соотнесенная со своими незримыми началами и концами и тем самым
являющая образ судьбы. Собственно, претворение жизни в судьбу и
составляет алхимию искусства.  Как верно замечает Освальд Шпенглер,
словно бы в заочном споре с А. Мальро, "идею судьбы можно сообщить,
только будучи художником, - через портрет, через трагедию, через
музыку". (5)

  Границы судьбы не совпадают с границами жизни, могут быть  шире или
уже, очерчиваясь яснее всего в свершениях - там, где своеволие
поступков обнаруживает свою  связь с  внезапностью происшествий. Вот
почему Пушкин покидает Онегина так внезапно, "в минуту злую для него"
- ведь судьба Онегина свершается именно в  этот миг, когда он все еще
стоит на коленях перед покинувшей его Татьяной и появляется ее муж.
Жизни Онегина еще суждено продлиться, но судьба его решена, очерчена
во всей полноте: его стремление к пустынной свободе, пренебрегающей
тяготами любви и дружбы, полностью осуществляется и получает свое
воздаяние в  этом, казалось бы,  мимолетном эпизоде. А для изображения
судьбы Акакия Акакиевича, наоборот, Гоголю понадобилось перенестись
за пределы его жизни, в посмертье, потому что только в проделках
привидения, снимающего шинели с проезжих, сказываются последствия
его сделки с нечистой силой в лице одноглазого портного Петровича.

 Судьба может быть  короче или длиннее жизни, обнаруживаться задолго
до развязки или в самом конце эпилога. Искусство,  концентрируя в себе
судьбоносность жизни как свершения-завершенности,  представляет
идеальный объект для исследования судьбы.  Конечно, теория судьбы не
ограничивается эстетикой  -  она имеет свою этику (по отношению  к
реальной,  внехудожественной жизни) и свою мистику (по отношению к
потусторонней, трансфизической  жизни)...  Но начать построение этой
теории удобнее всего именно с эстетики,  поскольку она,  в отличие от
этики,  не включает назавершенных,  спонтанных поступков и,  в отличие
от мистики,  не имеет дела с безначальными, немотивированными
происшествиями.  Основания теории судьбы как науки лежат в  эстетике.

3. А. Блок. Вступление  в поэму "Возмездие".

4. Андре Мальро. Голоса безмолвия. В кн. Писатели Франции о литературе.
Сборник статей. М., "Прогресс", 1978, с. 294.

5. Освальд Шпенглер. Закат Европы. Очерки морфологии мировой
истории., т. 1, М., Мысль, 1993, с. 273.