Вячеслав Шевченко. 10. Астропсихология.
Аннотация. Западная
культура преобразовала восточную мандалу в гороскоп. Чтобы свершить
замышленное, не обязательно приводить в надлежащую форму себя, – достаточно
уловить момент, когда нужную форму примет мир.
Захар Петрович подумал: «На что похоже небо?».
И вспомнил про узловую станцию, куда его посылали за бандажами…
Небо было таким же, но только отдаленней и как-то налаженней
в отношении спокойной работы.
А. Платонов
Меж тем вверху звезда сияет –
Чигирь, волшебная звезда!
Она мне душу разрывает,
Сжимает судорогой уста.
Н. Заболоцкий
Что такое звезды? Дырки в мировой юрте – учили кочевники. Бивуачные костры героев – отвечали воинственные индейцы. Станционные огни – полагал платоновский железнодорожник. Небо всегда служило людям грандиозным экраном с зеркальным отливом: из рассказов о нем древними, да и не слишком древними, культурами мы больше узнаем о них самих, чем о звездах. Каждая культура имеет такое небо, какое заслуживает.
Для освоения космоса есть два способа: (I) научный – астрономия, космология, космонавтика; (2) мифопоэтический – астрология, антропокосмизм всех видов, звездная тема в мировой лирике. Первый пытается дознаться о том, что звезды есть безотносительно к человеку, второй о том, что они для него значат. Первый видит на небе вещи, второй – знаки, знамения, шифры. Ведь звездное небо всегда выглядит так, будто имеет что нам сообщить.
О чуткости древнего человека к сигналам из космоса мы уже знаем. Но Иммануил Кант, бесстрашный кенигсбергский мыслитель, в одиночку ходивший на ноумен, тоже сохранил пожизненное изумление лишь перед двумя вещами на свете: звездным небом над г. Кенигсбергом и нравственным чувством в г. Канте. А творец «Фауста», универсал Гете, величественным движением трости соединяя нравственность со звездами, говаривал: вот моя совесть. Стало быть, языческим поклонением космосу грешат не только астрологи.
В системе современных наук астрология занимает место известно какое – место ветхого предка астрономии, из-за преклонного возраста впавшего в детство. Чего не скажешь о месте, какое она выгородила себе в современной культуре.
Приступая к деяниям этой науки (единственной
из форм ведовства, вооруженной нешуточной математикой, а отчасти и философией),
мы еще раз, теперь уже с позиций не архаического, а высокообразованного человека
эллинизма, приближаемся к проблеме звездного неба. Факт то,
что облик неба волнует человека совершенно независимо от того, что он о нем
знает. Наука свое восхищение небом не умеет выразить иначе, как возведением
пиротехнических зрелищ в превосходную степень. Если бы величие неба возрастало
в той же пропорции, в какой умножаются расстояния, пробегаемые физической
мыслью, а глубина постижения космоса могла измеряться числом, то астрономия,
пожалуй, давно бы озвучила немую выразительность небосвода. Но чувство неба
глухо к блаженству числовых восторгов. Не выражается оно и художеством: трудно
припомнить картину или поэму, хоть отчасти ему созвучную. Тут самый прогрессивный
ум должен смириться и согласиться с наличием в объемлющем мире некоего таинства
– чувственно внятной, но рационально неразрешимой тайны. Ибо
небо являет нам облик самой трансцендентности – «вещи в себе», к нам обращенной
звездами, а изнанкой – к бог весть каким измерениям реальности.
Непостижимостью неба умеют распорядиться жрецы и пророки. Физики отвоевали у них лишь часть космоса, форма которой вымеряется геометрией, а величие измеряется числом. Границу Вселенной они отодвинули на фантастические расстояния, но не убедили нас в ее призрачности. Сколь бы ни возвышала мысль космос, она все равно возвышается над ним. Разве не сама астрономия созданием небесного глобуса, смущает нас видом «обратной стороны небес»? Та неубывающая при познании, неизбывная часть вселенной, что дополняет ее до целого, по-прежнему остается запредельной науке. Всю вселенную, Вселенную с большой буквы, немыслимо не только заполучить в лабораторию, но даже корректно помыслить: как целое она удерживается лишь в системе философских категорий.
Прообраз этих категорий видят в пифагорейском
наборе диад: качественных противопоставлений вроде «чет – нечет», «правое
– левое», «единое – многое» и т.п., собранием коих можно помыслить всякое
сущее. Сами эти диады восходят к системе архаических ориентаций, оформленной
в изначальных оппозициях тьмы и света, неба и земли и прочих полярностей.
Адресуясь внешнему миру, они выражают структурность сознания и по сути служат
зародышем координатных систем.
Кардинальный недостаток всех таких ориентиров состоит в их разнородности и, главное, в открытости: их перечень всегда можно пополнить другими. Напротив, «качественная физика» Аристотеля основывается, как мы видели, на замкнутой системе категорий, образующей на них некий круг. Другой пример такой же конструкции – теория «4 состояний» из «Корпуса Гиппократа» (рис.1), синтезирующая теорию античной медицины [ [1] ].
Возьмем систематику цвета. Физики представляют
цветовую гамму вещей линейным спектром, художники же предпочитают сворачивать
ее в круг. Перестроившись из ряда в окружность, цвета по-прежнему перетекают
друг в друга; но, кроме того, они обнаруживают свою естественную полярность:
дополнительные, то есть усиливающие друг друга цвета, сами собой выстраиваются
один супротив другого. К тому же цветовой круг выражает жизнь не только цвета,
но и света, являя все уровни его помрачения от яркого центра к темной периферии.
Стало быть, круговая схема делает наглядными такие отношения между цветом
и светом, какие невыразимы в линейной схеме.
Здесь видно, как изменение формы изображения объекта меняет его метафизику. Известно, что Гете считал учение Ньютона о цвете чудовищной ошибкой, нелепицей (Gespenst). Его призме он противопоставил цветовой круг, из коего явствует, что мир делает цветным не «разложение» белого света, а его сражение с силами мрака. А поскольку та же извечная схватка осуществляется во всех сферах реальности, то они все символически связываются изоморфизмами круга. Примером может служить «Роза темпераментов», разработанная Гете совместно с Шиллером по итогам многотрудных дискуссий, – синтез колористики с типологией личности [[2]].
Образцами подобного синтеза полнится эзотерика. Но самым популярным, доныне непревзойденным его шедевром стал, конечно, гороскоп. Как бы ни относиться к астрологии, нужно отдать дань дерзости, с какой она свела воедино самую отдаленную от человека реальность с самой близкой. Представила личность в координатах космоса, ее участь – частью космической жизни.
Разумеется, мы, постигающие космос в меру его отчуждения от человека, вправе усматривать в этой акции только наивность. Но нет ли в том некоторого фарисейства? Однажды увидев небо, человек в нем уже определился. Каждый так или иначе встроил в мировое целое образ своего маленького «я», но сделал это, так сказать, стыдливо, в потемках, в порядке сугубо приватного, а не публичного опыта. Многие из нас, наверное, ужаснулись, если бы сумели осознать детали этой процедуры. Астрология делает их явными и потому доступными наблюдению.
Первое сопряжение космоса с личностью мы нашли в мандале: ее окружность символизирует вселенский, а вписанный в нее многоугольник – собственно человеческий мир. А далее мы видели, как античная мысль, сосредоточившись на части мандалы, означенной кругом, расшифровала ее как плоский след небесной сферы и преобразовала ее в измерительные инструменты вроде астролябии или небесного глобуса [[3]]. Гороскоп – это отпрыск мандалы, переводящий символическое изображение вселенной в психограмму. Это приспособление астрономического образа космоса, выработанного античной мыслью, к нуждам «вечного человека».
Нынешняя критика астрологии страдает хроническим непониманием причин, какие ее порождают. С какой стати разбираться с ней призывают физиков? Давно пора бы признать, что астрология не претендовала и не претендует на решение проблем, называемых естественнонаучными. Астрология – это раздел популярной психологии, выясняющей отношения обывателя со звездами. А потому и судить о ней надобно гуманитариям – сведущим если не в небе, так в человеке.
Эллинизм свел античную астрономию с «халдейской» астрологией – гаданием по звездам. В этом можно видеть деградацию научного знания, а можно, напротив, усмотреть его долгожданное обращение к человеку. Античную науку всегда попрекали избыточной созерцательностью. Вот астрология и попыталась применить отвлеченные знания о космосе к нуждам живой жизни: это пример той (неожиданной) трансформации естествознания в «человековедение», к какой призывают порой точное знание и сегодня.
Если астрология и наука, так только прикладная: приложенная к психологии. Вся деятельность астролога направлена на решение одной задачи – описать движение неба в терминах его значения для запросов клиента. Первая ее часть: описание небосвода – является чисто астрономической, вторая – психологической, а в целом это задача на истолкование образа неба как психограммы конкретной личности.
Каркасом космограммы служит зодиакальный
круг – обруч, разделенный на 12 частей созвездиями эклиптики. Внутри него,
из «дома» в «дом» перемещаются (со скоростью времени) светила. Каждое из созвездий,
а также каждая из планет, наделяются своим «характером», известным из античной
мифологии. Все человеческие деяния находится под покровительством определенной
планеты. Меркурий, например, способствует деловым, Венера – любовным, Марс
– военным успехам. Важно, находятся ли они в своем «доме», а также в каком
«аспекте» или «конфигурации» они располагаются относительно друг друга: в
треугольном или шестиугольном. Если связанные планеты обладают схожим темпераментом,
то они усиливают свое влияние, в противном случае взаимно ослабляют друг друга.
Существенно и соотношение планет с зодиакальными знаками. Удачу сулит приходит
благодетельной планеты в благодетельное созвездие. Исходя из подобных соображений,
эти диаграммы и расшифровывались звездочетом. Живописуя психологическую атмосферу
на небе на загаданное время, он выступал в роли лоцмана, проводящего утлое
суденышко клиента через небесные рифы.
Судьба человека определяется его гороскопом. Слово «гороскоп» означало в античности точку круга «генитуры» (эклиптики), восходящую над горизонтом Земли в момент рождения человека [[4]]. Предполагалось, что от констелляции светил в этот момент мирового времени зависит темперамент человека. Кроме того, гороскоп однозначно задает последовательность моментов времени, благоприятных и неблагоприятных для успеха тех или иных действий. К описанию взаимного расположения светил и создаваемой ими на Земле духовно-душевной атмосферы и сводилось составление гороскопа.
Для этого нужно знать время и место рождения заказчика. Астролог вычислял расположение светил на этот момент времени, наносил его на специальную диаграмму небосвода, составленную из трех вписанных друг в друга квадратов; точки их соприкосновения отвечают пересечениям эклиптики с горизонтом и меридианами. Из анализа взаимного расположения планет и делались, в соответствии со специальными правилами, предсказания. Порой они касались и массовых событий: засух, эпидемий и даже войн. При этом ничуть не менее, чем разумение лепета звезд, от астролога требовалась чуткость к явным и особо к неявным запросам клиента. Хороший астролог – это прежде всего тонкий психолог. «Тот астролог, который предсказывает некоторые вещи по небу, не учитывая характера, души, разума, силы и телосложения того, кому он должен предсказать, поступает неправильно» – учил, например, Иоганн Кеплер.
Сегодня мы думаем, что судьба человека определяются его «генетическим кодом»; весь опыт его предков записывается в молекулярных узорах его органики, передаваясь потомкам. А древние думали, что судьба человека определяется его «генитурой». Гностики учили, что в момент рождения человека, то есть падения его души с неба, она мгновенно пронизывает все сферы мира и потому запечатлевает собой констелляцию светил. Генитура, как образно представил ее П. Флоренский, это «мгновенная фотография зодиакальной части неба» в момент рождения человека. «То самое предначертание личности, которое незримыми линиями записано в капле семенной жидкости, оно же, в письменах из звездных лучей, читается на «огненной стене мироздания» [[5]]. Идеальное начало человека, которое греки называли его «демоном», а римляне – «гением», стало печатью неба, сотканной из «живого света звезд».
Стало быть, во всех астрологических конструкциях просвечивает хореическое «колесо рождений». Естественно, что гороскоп, в отличие от астролябии, имеет гораздо более ясно выраженные признаки мандалы. Однако Запад, в отличие от Востока, преобразовал мандалу созерцателей в орудие подготовки решений. Задача не в том, чтобы перед судьбоносным действием привести себя самого в надлежащую форму, а в том, чтобы уловить момент, когда форму, удобную для свершения замысла, примет мир.
Истоки астрологии, как водится, теряются во тьме времен. Однако
классическая античность ее не знала. Самый ранний греческий гороскоп составлен
в 62 г. до н.э., а первый александрийский относится ко времени Августа, когда
появились астрологические трактаты. Астрология, противостоящая астрономии –
ярчайшее выражение именно эллинистического способа мышления.
Астрология считалась «искусством халдеев». Действительно, ее зачатки можно найти уже в хеттских текстах 13 века до н.э., связывающих будущее ребенка с месяцем его рождения. Самый ранний из сохранившихся гороскопов составлен в Вавилоне для 410 г до н.э. О том, что халдеи предсказывали по звездам не только погоду, но и судьбы, писал еще ученик Аристотеля Теофраст. Великий Евдокс тоже знал об этом искусстве, но знал также, что оно не достойно его внимания.
Прямой предтечей эллинистической астрологии считают энциклопедию лже-Демокрита
(некоего Болоса), составленную где-то около 180 г до н.э. и озаглавленную «О симпатии и антипатии живых существ,
растений и камней». Само сочинение не сохранилось, однако извлечения из
него, сделанные в разное время, указывают на него как на сводку египетского
ремесла, греческой науки и древнеперсидской мистики (учений Зороастра и
Остана). В отличие от энциклопедий Варрона (всецело гуманитарной) и Плиния
(излишне утилитарной), это сочинение пропагандировало естественнонаучный способ
мышления, о чем говорит уже его ориентация на демокритовскую традицию. Вторым
веком до нашей эры датируется и основной литературный источник оккультизма –
«Изумрудная скрижаль» Гермеса Трисмегиста, по имени коего герметическими стали
называться все эзотерические науки. В числе прочих оккультных знаний он
трактует также вопросы астрологии.
На рубеже 2 и 1 веков астрологические мотивы вводятся в пантеистический
стоицизм ученым-универсалом Посидонием. Астрологией занимается основатель
неопифагореизма Нигидий Фигул, друг Цицерона. А в 1-м веке ею равным образом
увлекаются императоры (например, Тиберий) и домохозяйки, о которых Ювенал
сообщал:
…а если зачешется веко,
Мази попросит она, посоветовавшись с гороскопом…
…Что ни наскажет астролог – жены поверят.
Бороться с ними практически невозможно: «Больше всех ценится тот, кого несколько раз высылали, неосужденный
астролог совсем не имеет успеха».
В 3 веке н.э. магические науки, выступавшие единым фронтом у Гермеса
Трисмегиста, были разделены александрийскими учеными на алхимию, астрологию и
кабалистику. Если в Риме естествознание полностью растворилось в технике, то в
Александрии оно исчезло в мистике.
Итак, греческая астрология рождается позже научной астрономии и
одерживает – на полном цикле развития античных наук – полную над ней победу.
Свидетельством тому служат хотя бы творения Птолемея – высшее создание античной
космографии и, вместе с тем, апология астрологии. Неверно, стало быть, школьное
представление об астрологии как о предшественнице научной астрономии,
безропотно уступающей ей место по мере прогресса разума.
Так в чем же суть астрологии? Формально – это соединение античной мифологии с ее же астрономией, переселяющее олимпийских богов на светила. Необозримая фантазия, все отношения между узлами которой так трудно распутать, вправлена в жесткую систему, считанную с астрономических моделей.
Гороскоп отражает символический пантеон, приведенный в систему, жесткость которой не имеет аналога ни в какой теологии: 12 звездных богов скованы зодиаком; 7 планетных божеств связаны в своем движении кругами, а их взаимные отношения выразимы правильными геометрическими формами.
Каждый из этих богов наделен особой силой, однако ее воздействие однозначно определяются его местом в системе. Бесполезно молить этих новых богов об участии и приносить им жертвы: занятые своими делами, человека они не видят и не слышат. Людям остается присматриваться к их поведению. Если молить о дожде, а тем более вызывать его магическими заклинаниями бесполезно, так все-таки можно узнать, что за летом наступает осень и быть к ней готовым. Прежние божества окончательно отлучаются от людей и обретают статус природных явлений.
Есть сцена, где движутся, выясняя отношения между собой, исполинские существа, меж ног которых путается и мечется зритель. Этим господам нет дела до нас, единственное, что мы можем – это учитывать их повадки, дабы не угодить им под горячую руку или под тяжелую ногу. А железную поступь этих божеств можно предвидеть, потому что она предписана им непреложными законами астрономии. Иными словами, человек начинает ощущать себя призраком внутри исполинского механизма, а астролога – как механика, сведущего в его устройстве.
Человек должен вычислить свое место в этой самоподвижной системе. Семь огромных разноцветных шаров равномерно катятся по направляющим мировой рулетки. Он сам – это маленький шарик, что вбрасывается в мировую систему и катится меж большими шарами в поле их симпатий и антипатий. Поскольку все движения системы предопределены извечно, случайным, а потому значимым, оказывается лишь момент вбрасывания шарика в систему – время рождения. К вычислению этого момента и сводится составление «карты судьбы» – гороскопа. Это указание точки на мировом «колесе рождений» – места в небесной хорее.
Трудно сказать, чего в астрологии больше: отчаяния, с каким человек соразмеряет свои интересы с ходом светил, или покорности, с какой он принимает их указания к исполнению. Он всегда находил, на кого списать свои невзгоды: фактов всегда достаточно. Чтобы обнаружить причину несчастья, достаточно вспомнить о черной кошке или о косом взгляде соседа. Надо признать, что обращая помыслы человека к небу, астрология возвышается над суетностью бытовых отношений. Необозримую вязь реалий, какую он называет «судьбой», она охватывает единой, связной, замкнутой системой понятий и сопоставляет ей жизнь объекта, самого регулярного, какой только возможен. Однако приписывая небосводу значение фактора, действующего на людей помимо их воли, она подрывает сами основания «нравственного чувства».
Какой бы этика ни была – пусть даже это примитив вроде «око за око», – она осуществляет закон воздаяния. На этом, собственно, и стоит всякое правосознание. Стало быть, если все изобилие человеческих действий нуждается в систематизации, так только в такой, какая позволила бы человеку проследить неочевидные следствия его решений. Христианство, к примеру, учит, что человек не может принести ни добра, ни зла никому другому, не причиняя его самому себе. Астрология же отдает его во власть сторонним силам. Какая счастливая возможность облегчить совесть – приписать свою низость возвышенной воле небес!
В отношении астрологии к миру нет никакой поэзии – это голый до оголтелости прагматизм. От научной антропологии она отличается лишь крайним познавательным оптимизмом – верой в то, что бесконечное многообразие воздействий на человека со стороны мира сводимо к исчислению обозримого перечня стимулов.
Астрология противостоит магии как искусству заклинания духов, способному подчинить их своей воле. С магией она смыкается лишь в предельных формах оккультизма, с которыми мы еще познакомимся на трудах Агриппы. Однако и в этом случае маг заклинает, конечно, не звезды, а клиента, играя на его упованьях и страхах. Астролог улавливает флюиды, исходящие не от неба, а от доверившегося ему человека, и только над ними и ворожит. Магической силой обладает не гороскоп, а небо, образ коего он оживляет в клиенте: звезды сами собой намагничиваются, когда человек спрашивает их о судьбе.
Астрология, конечно, не жила бы тысячелетиями, если бы ее прогнозы
порой не сбывались. Кеплеру принес известность первый опубликованный им
«Календарь и прогнозы на 1595 год»: трое из них (чрезвычайно суровая зима,
вторжение в Австрию турок и крестьянские волнения) вполне оправдались. Зимой
1598 года у самого Кеплера и у его наставника Местлина родились дети. «Составляя им гороскопы, Кеплер пришел к
выводу, что их ждет скорая смерть. Не искажая этот страшный прогноз, он
сообщает его Местлину. Дети и в самом деле скоро умерли, но не в предсказанное
время…».
Так нет ли в астрологии «рационального зерна»?
Известно, что Солнце и все его планеты влияют друг на друга как части
единой системы. От Солнца на Земле зависит чередование света и тьмы, тепла и
холода, от Луны – регулярность приливов и отливов. Вспышки на Солнце
сказываются на состоянии земной атмосферы и т.д. Все это физические:
гравитационные, электромагнитные, химические – влияния. Но между физическим и
психическим нет непроходимой грани. В ХХ веке открыта зависимость между
периодами повышения солнечной активности и интенсивного размножения бактерий,
миграции животных, их численностью и т.п. Периоды свирепства чумы в Европе
следуют 11-летнему циклу солнечных вспышек. Полнолуние повышает возбудимость
людей и, следовательно, их предрасположенность к приключениям. И так далее.
Этого достаточно, чтобы некоторые из прорицаний сбывались.
Однако астрология имела бы некоторый успех даже в том случае, если бы
влияние неба на землю полностью исключалось – достаточно, чтобы в жизни людей
сохранялась некоторая периодичность. Небо служит астрологам идеальными часами: их образ неба – это множество
циферблатов с небесными знаками вместо цифр. Они размечают космическое время
множеством циклов. В момент, когда вы
родились, эти часы показывали такой-то набор знаков, когда вы приблизитесь к
волнующему вас моменту времени, они покажут другой набор. И если некоторые
процессы на Земле происходят регулярно, то их нетрудно предсказать. Например,
считается доказанным, что существуют некие «биологические ритмы», в соответствии
с какими работоспособность человека может периодически меняться. Тогда, чтобы
связать свое самочувствие с небом, достаточно на небесных часах найти механизм,
работающий с тем же периодом. Но с тем же правом я могу связать этот ритм с
движением поездов по железным дорогам, найдя соответствующий цикл в их
расписании. Синхронность событий сама по себе не означает ни их связи, ни
наличия общей причины. Использование подобной регулярности в астрологических
прогнозах – вопрос наблюдательности, проницательности, осведомленности
астрологов в делах земных – не небесных.
Астрологи, конечно, объясняют основания своей науки совсем иначе. Вот,
к примеру, объяснение Кеплера. «Если
действительно верно, что согласно порядку природы появление кометы вызывает, а
значит и предвещает такие явления, как ветер, наводнения, засуху, землетрясения
или чуму, то это должно происходить следующим образом: когда на небе появляется
какой-либо исключительный феномен, то жизненные силы всех естественных вещей
должны испытывать это. Эта симпатия, связывающая все с небом, простирается в
особенности на силу, скрытую в Земле и господствующую над ее внутренним
состоянием. Вследствие этого из Земли выделяются влажные испарения, влекущие за
собой дожди, наводнения, а под конец и чуму» [[6]].
Всемирная «симпатия», в какую упирается все объяснение (во всем прочем
оно вполне научно), идет от стоиков, внедривших ее в философию за полторы тысяч
лет до Кеплера. Стоики же представляли в античности крыло материализма. Они же
ввели представление об универсальной телеологии, которой обосновывали
астрологию такие астрономы, как знаменитый Тихо Браге. В публичной речи 1574
года он задается вопросом: зачем созданы небесные светила? Если для устроения
времени, то мы можем измерять его по Луне и Солнцу. «Для какой же цели служат 5 остающихся вращающихся по различным орбитам
планет? Можем ли мы предположить, что Бог создал такое удивительное
произведение без всякого назначения и пользы?» [[7]].
Если звезды не для человека, так зачем же они? Как можно допустить мысль, что
небо бесцельно, если ни одна травинка не растет бесполезно? «Все идет к исполнению единого великого
плана – за исключением этих огромных тел?!» [8].
Учение о всеобщей «симпатии» вещей исходит из
той же естественной интуиции всецелой их связанности, что и учение о
божественном «провидении». Оба они посягают на свободу человеческой воли.
Однако Иисус Навин, когда потребовала история, остановил Солнце. А в Книге
Еноха рассказывается, как грехи людей смещают с орбит звезды. Эти решения
отличаются больше, чем негатив от позитива – за ними совершенно различные
образы мира. «…Ранние христиане верили, что вода крещения смывает полученную при
рождении печать созвездий и освобождает от власти судьбы».
Как учение о сквозной детерминированности мира, астрология – предвестие механического материализма. Не удивительно, что уже в 13 веке Р. Бэкон пришел к заключению, что движением планет определяются даже судьбы религий: рождение Христа, например, обусловлено сочетанием Юпитера с Меркурием. «Он принял также указание ал-Бумазара, что соединение Луны с Юпитером приведет в будущем к уничтожению всех религий». Полагают, что именно этим умозаключениям гениальный монах обязан двадцатилетним тюремным заточением.
Поэтому официальное отношение церкви к
астрологии всегда оставалось негативным. Булла Секста 5 против астрологов
гласила, что «никакого неложного
искусства предвидеть будущее нет. То, что выдается за таковое, ложи и тщета,
порожденная лукавством злых людей и кознями дьяволов.(…) Таковы прежде всего
астрологи, звавшиеся в прежнее время математиками, планетчиками. Делая ремеслом
своим мнимую и посмеяния достойную науку звезд и дерзновение беря на себя
разгадать порядок божественного предопределения, имеющий обнаружиться в свое
время, они по движениям и бегу светил вычисляют их расположение при рождении
человека и с дерзостью решаются предсказывать, присуждать, давать указания и
заверения относительно будущего хода жизни, почестей, богатства, детей,
здоровья, смерти (…) . А посему (…) повелеваем
епископам, прелатам, настоятелям, инквизиторам (…) возбуждать следствия против
астрологов, математиков и иных, занимающихся предсказательной астрологией с
иными целями, кроме земледелия, мореплавания и медицины…» [[9]].
Очевидно, что астрология не заслуживала бы специальной буллы, не будь она столь популярной. Напротив, «в течение всего средневековья именно астрология с ее мнимой практической применимостью поддерживала в обществе интерес к астрономическим наблюдениям» [[10]]. Загнанная церковью в подполье, она расцвела в эпоху Возрождения, осененную магическим натурализмом.
В 17 веке герои Шекспира издеваются над людьми, отдающими себя «влиянию планет», и берут судьбу в собственные руки. Но это вовсе не значит, что труды астрологии пропали напрасно – она успела преобразить мир на уровне, не видимом для драматургов. Их герои не замечают, что уже переселились в грандиозный часовой механизм, связывающий все их «страсти» не астральными «инфлюэнциями», а стальными шестернями и пружинами.
Решающий вклад в оформление механицизма принадлежит как раз астрологии. Поэтому к ней придется вернуться, когда мы доберемся до оснований новоевропейской физики. Здесь же нас занимал лишь вклад астрологии в духовную атмосферу античности, подводящий черту под ее символизмом.