Искусство

Рок в Сибири

или Повстанческая армия им. Чака Берри

Книга 2

Глава 17 «Очевидцы на Лысой Горе» (ч.4)

1.

Через пару дней мы двинули автостопом, переехали через перевал
и, минуя поворот на Юрюзань, взяли курс в направлении Уфы. Потом
были ночи и дни на трассе. Потом Пенза, потом Рязань и, наконец,
Москва. В Люберцах мы навестили летовского брата Сергея. Который
известный музыкант и саксофонист. И который часами способен наяривать
на саксофоне всяческие витиеватые, импровизаторские пассажи, но
который, попроси его сыграть что-нибудь простое и осмысленное,
долго будет пыхтеть и потеть, но вряд ли сыграет вам хотя бы «Калинку-малинку».*
Понятно, не барское это дело, «Калинку-малинку» играть. Барское
дело, при помощи саксофона с Богом разговаривать. Видали мы таких!
Большие шельмы, как правило.

Задерживаться у Летова-старшего было не с руки. Нас ждал теплый,
красивый и древний, как Русь, город Киев.

Что это за чудо – летний, величественный, весь пропитанный стариной
и медленным воздухом, город Киев. Я никогда не был в Киеве зимой.
И я не хочу быть там зимой. Но в августе, когда в садах уже висят
спелые яблоки, груши и сливы, в августе я мечтаю приехать в Киев,
хотя бы еще раз. И не спеша пройти по Андреевскому спуску и попасть
на Подол. И снова подняться и пройти мимо дома Булгакова и мимо
замка Ричарда. И зайти, по дороге, в одно из маленьких, уютных
кафе и выпить там чашку кавы. А потом пойти по Крещатику. Сначала
по одной стороне. А потом вернуться по другой, и снова прийти
и сесть у фонтана, что на площади, у главпочтампа. Хотел бы повторить
это, хотя бы один лишь раз. Но, возможно, этому не суждено уже
быть никогда.

2.

Мы остановились в Киеве у летовского знакомого, на левобережье,
на первом этаже нового дома, в трехкомнатной квартире. Что их
связывало? Кажется общее увлечение коллекционированием винила.
Я с удовольствием осваивал новые для меня украинские слова. Оказывается,
это только в обрусевшем Киеве, хлеб это «хлiб», а на настоящем
украинском, на котором разговаривает западенская хохляндия, тот
же хлеб уже будет «паляныця». Это в русской транскрипции. Правильно
выговаривать это слово я так и не научился. Так что в городе Львове
меня за такое произношение могли бы, наверное, хорошенько вздуть,
исполненные самостийности украинские хлопци. Но именно тут я вспомнил,
что, по матери, наполовину сам являюсь «гарным хлопцем». Все мои
родственники, по материнской линии из Мукачево. Это в Карпатах.
И это такая «западенщина», что куда там городу Львову! Мы часами
гуляли по жаркому, благословенному Киеву. Пошли в Киево-Печерскую
Лавру. Там забрались в один из отдаленных уголков и несколько
часов лежали на траве, под яблоневыми и сливовыми деревьями небольшого
лаврского сада. Сейчас, наверное туда уже не попасть. Это внутренние
территории Лавры, куда туристов и посетителей стараются не допускать.
Но в тот период времени Лавра считалась еще наполовину музеем
и монахи чувствовали себя не совсем хозяевами. Вроде, как бы из
милости их в Лавру пустили, помолиться.

Мы лежали и наблюдали перед глазами синее небо. А раньше неба,
висели спелые огромные яблоки и сливы. А вокруг не было ни души.
Этот глухой лаврский тупичок, где растет несколько фруктовых деревьев
– напоминание о Рае. Несколько минут, проведенных там, все равно,
что вечность. Нет ощущения времени. Я даже не могу сказать точно,
сколько мы там пробыли: полчаса, час, два, три часа. Времени не
было. Иллюзия, конечно. К реальности нас вернул молодой послушник.
Он появился неожиданно и сказал:

– Что вы делаете? Зачем вы, это? Эти фрукты на трапезу идут.

Это в ответ на то, что мы с Егором яблоки, да сливы монастырские
давай сбивать и нагло кушать.

Напомнил, стало быть нам, что это не рай, а мы не херувимы. У
этого виноградника есть хозяин. Он нестрашный. Он не станет кричать,
гнать и стрелять из берданки. Он просто пошлет вот такого юношу,
и тот напомнит, что хозяин у виноградника есть. Мы не хамы. Мы
понимаем. Мы просто молча уходим. Спасибо, что дали немного времени
побыть в раю. Оно нам кажется вечностью.

3.

Через несколько дней, устав сидеть в квартире, решаем сделать
ночную вылазку в лес. В лесу, вернее в огромном парке, по ночам,
как нам сказали, можно встретить последователей Порфирия Иванова.
На Украине, как-то особенно много последователей его учения. Одна
девушка-ивановка пришла даже с нами пообщаться. Вела себя типично
для сектантов. Малейшая ирония по поводу учения или его основателя,
сразу настороженность, замкнутость, обида, отношение как к чужакам.
Не разделяем взгляды Учителя, значит потенциально – опасны. Если
вовремя не расшаркаться, и не проявить, хотя бы толерантность,
начнется прямой конфликт. Улыбчивость сектанта моментально переходит
в агрессивность, стоит только усомниться в учении. Это типично.
Сами можете наблюдать, при случае.

Решаем идти в лес, поглядеть на «ивановцев». Что за люди? На какую
гору лезут? Люди или «нелюди»?

В ночном лесу немного жутковато. Но идем. Я, Летов и наш друг
Коля. Папа Колин запомнился. Папа замечательный. Узнал, что мы
«москали», страшно обрадовался. Папа бывший ракетчик. Делал СС-20.
Когда ракеты при Горбачеве стали демонтировать, папа помешался
рассудком. Думаете это шутка? О, если бы!

Идем через лес какое-то время. Наконец, поляна. На поляне горит
огромный пень. У пня стоят крепкие мужики в одних плавках. Идет
дождь. Мужики стоят у горящего пня и говорят о своем. На нас как
бы не обращают внимания. Мы какое-то время стоим тоже неподалеку.
Дурацкая какая-то ситуация. Они стоят. Мы стоим. Ни здрасте, ни
«хау ду ю ду». Делают вид, что наше появление им пофиг. Тогда
мы решаем проявить себя первыми. Мы делаем вид, что уходим. Потом
разбегаемся и неожиданно выскочив из-за деревьев с громкими воплями
бежим мимо «ивановцев». Те удивленно смотрят нам вслед, но с места
не двигаются. Продолжают делать вид, что мы им до фени. Коля ведет
нас к купальне, где «ивановцы» окунаются в ледяную воду. Больше
мы ничего не придумали, чем бы нам удивить или смутить «ивановцев».
Скучно. Взорвись мы у них на глазах или улети на Луну, они так
же будут стоять у своего пня и делать вид, что нас как бы и нету,
вовсе. Можно было просто поздороваться и завести разговор. Но
ничего нового мы бы не узнали. Потеря времени. Однако, стало ясно,
что Порфирий Иванов – дядя серьезный и нанесенных обид не прощает.
Его месть настигла нас буквально сразу, как только мы вышли из
леса и очутились в обитаемой части города.

4.

Случилось так, что на нашем пути оказались овощные лавки. Лавки
были пустые. Но за их решетками, на прилавках, валялись остатки
не проданных за день овощей. Ну, помидоры, там, огурцы, баклажаны.
Из леса мы вышли проголодавшиеся, да и дома у Коли нельзя сказать,
чтобы царило продуктовое изобилие. И мы соблазнились взять эти
валявшиеся овощи. А взять их как? Протяни руку сквозь решетку,
да и бери. Вот мы их, значит, взяли и идем себе дальше. Вдруг,
неожиданно нас хватают и заламывают нам руки несколько дюжих милиционеров.
И нас тащат за шиворот в отделение милиции при автовокзале. Ларьки
эти, злополучные, метрах в 100 от автовокзала были. В общем, взяли
нас. Привели в комнату милиции. Посадили на скамейку. Сидим, переглядываемся.
Уворованные овощи прямо при нас. Все улики прямо в своих руках
и держим. Сидим. Я свою улику начинаю потихоньку хрумкать. Это
огурец. Звук моего хрумканья отрывает сидящего напротив мента
от работы. Он чего-то там пишет, понимаешь ли.

-Я те щас, пиздюлей как навешаю,– мрачно говорит он мне, глядя
бычьими глазами.

Правду сказать, непонятно, что его разозлило. Толи то, что я громко
хрумкаю, толи то, что я улику нагло поедаю, вещьдок, так сказать.
Как на такую его угрозу реагировать. Дураку понятно, что отмудохать
меня – это ему – одно удовольствие. Жутковато, конечно. Но я ему,
вдруг, спокойно так, но твердо, говорю.

-Если вы меня хоть пальцем тронете, то я во-первых, стану тут
же орать на весь автовокзал. И орать буду громко. А завтра пойду
к Ивану Михайловичу. Это прокурор по надзору. И напишу у него
заявление.

Никакого прокурора Ивана Михайловича нету в помине. Это и мне,
и моим друзьям совершеннейше известно. Летов шепчет мне на ухо:

-Ромыч! Кончай это дело. Не лезь на рожон.

-Ладно, – шепчу я ему в ответ, – поглядим, кто вперед на воле
окажется.

Коля вообще, молчит, ошеломленный всем происходящим.

К удивлению моих друзей, мент не только не делает попытки меня
избить. Он утыкается в свои бумаги и замолкает. Вызывает машину
и нас везут в здание отдела внутренних дел. Сидящий там мент,
пожилой уже, спрашивает:

-Вы кто будете?

Я ему рассказываю про лес и про ивановцев все,ё2 как есть.

-Понятно,– говорит он, – туристы значит. Тут появляется дежурный
следователь. Почему-то отделяет меня от Летова и Коли. Ведет к
столу, дает листок бумаги и ручку.

-Пишите, – говорит, – как дело было.

Я быстро пишу: так, мол, и так, шли из леса, с прогулки. Задержались
у ларьков. Милиция сочла наши действия подозрительными и нас задержали.
А мы ничего противозаконного и не помышляли. Огурец я свой доел
окончательно, еще в ментовском бобике. Так что, в руках у меня
ничего нет. Летов с Колей свои улики так и держат в руках. Капусту,
что ли, какую-то или еще что. Ну, идиоты, блин. Жрать их надо
было, улики эти. Я им пример подавал.

Следак бросил беглый взгляд на мою писанину и сказал, что я могу
идти на все четыре стороны. Я вышел из ментовки. Отошел метров
на тридцать и стал ждать товарищей. Ждал минут двадцать. Наконец
отпустили и их. Спасибо Иван Михалычу, прокурору по надзору. Ну,
думаю, Летов, ты Летов! А еще «нелюдь»! А Порфирий Иванов, все
ж таки жуткий мужчина, мстительный.

Через пару дней, мне стало в Киеве скучно, и я рванул в Крым,
в Алушту. Там, как сообщило сарафанное радио, я мог бы повстречать
своих тюменских друзей Вову Богомякова, Анку Максименкову, Янку
Дягилеву, Гузель, Аркаху Кузнецова с Иркой Кайдаловой. Это мне
показалолсь интересней, чем с Летовым в одной квартире сидеть.
Да и то сказать. Ну что он, в самом деле?! Двадцать с лишком лет
на свете прожил, а о том, чего можно в ментовке говорить, а чего
нельзя, не знает.

* Не все, высказанное автором в этой книге, редакция способна
подтвердить или отрицать, но в данном случае имеются много свидетелей
того, что старший Летов с такой же легкостью исполняет народные
и другие произведения, с какой и собственные импровизации. (Прим.
редактора)