Проза

повесть

Начало

Продолжение

13. «Старики, собственно, бывают двух категорий: болтливые и не
очень.

Болтливый старик – пожиратель вашего времени. Он поймал вас на
званом ужине, интеллигентно загнал в уголок дивана и давай потчевать
воспоминаниями… Глаза его тускло блестят. Рука, лежащая на вашем
колене, подрагивает. Он должен во что бы то ни стало произвести
впечатление, объяснить вам весь масштаб своих прежних побед.

Болтливый старик не видит ничего. Он подобен тетереву: токует
и токует беспрестанно. Закатив глаза к потолку, сосредоточенно
копается в собственных извилинах, дотошно вспоминая, в каком же
году произошла с ним эта дивная история… дай Бог памяти… в одна
тысяча девятьсот пятьдесят восьмом… или девятом?.. в июне или
в июле? А был тогда с ним кто – двоюродный брат Михаил или племянник
Николай?.. У Николая, кстати, чудесные дети, чудесные… вы не знакомы
с его дочерью Светланой? Студентка МГУ, одни «пятерки»!..

В общем, живого весу в той щуке оказалось семь килограммов, вся
зеленая, страшная, и вытащить ее из омута не могли три часа. Бревно
просто!

– Вас в то время и на белом свете не было, молодой человек,– наконец
с превосходством произносит он главную, контрольную фразу, и при
этом вертит в пальцах тупую серебряную вилку, давно унизанную
несчастной шпротиной.

– Да-а…

Обычно вы уже минут за пять до конца рассказа знаете, что там
произойдет, вежливо зеваете и смотрите на часы. Преувеличенно
ахаете и поддакиваете в самых «ударных» местах. Вас в то время
и на свете не было, а потому рассказанное абсолютно не волнует.
Титанические усилия старика бесплодны. Архив, пыль и паутина.

Если повезет, лет через двадцать и я буду таким же великим рыболовом.

Вот спроси меня сейчас: чем вообще занимаешься-то? Отвечу: активно
готовлюсь к старости!»

***

14. «…Ехал среди людей, ставших для государства обузой, слушал
их разговоры про болезни, про эти ужасные бесплатные лекарства,
про этих бессовестных нынешних правителей. Дышал кислым старческим
потом. Терпеливо внушал себе: все это нормально, при удачном стечении
обстоятельств и тебя не минует чаша сия. Имеешь возможность сейчас
приобщиться, что-то понять, усвоить... в конце концов, извлечь
из этой странной ситуации мораль. И все-таки на мгновение мне
стало жутко оттого, что во всем автобусе я единственный человек,
которому меньше шестидесяти лет. (Или когда там нынче выгоняют
на пенсию?..) Словно посреди стада динозавров оказался».

***

15. «В старости, надо думать, именно те с особенной горечью вспоминают
молодые годы, у кого они были золотыми, наполненными любовью,
работой, развлечениями. Не спасает даже осознание того, что провел
их «как положено». Тем мрачнее становится старик, когда сравнивает,
что было тогда и что – теперь…

За годы своей врачебной деятельности я успел много раз убедиться:
старость – это ежедневный, ни с чем не сравнимый подвиг. Только
за него не дают медалей, а разве что те же самые пресловутые бесплатные
лекарства.

Теперь я чувствовал свою инаковость по отношению к этим людям,
у которых было одно несомненно общее между собой – пенсионный
возраст, более значительный жизненный опыт. И ничего бы особенного
в этом... подумаешь... я одинок с детства... нет, здесь было что-то
другое.

А, кажется, понял. В случае катастрофы или вообще нештатной ситуации
на меня одного вдруг свалится ответственность за спасение всех
этих людей. Ну, скажем, автобус ляжет набок... перевернется...
надо будет вытаскивать еще живых через окна, а хватит ли у меня
на это сил? Когда-то там придет помощь...

Действительно, один за всех.

Но все же потихоньку-полегоньку, с кочки на кочку, с горки на
горку – добрались мы до места назначения. Автобус сделал тяжелый
разворот и причалил возле заржавленной железной будки.

Я сошел последним».

***

16. «Номинально это был все еще город, но уклад жизни здесь соблюдался
почти уже деревенский. В две стороны тянулась улица одноэтажных
деревянных домов, пыльная дорога была не асфальтирована, покосившиеся
гнилые заборы наводили уныние и, как ни странно, одновременно
вызывали и какое-то очарование, доступное лишь сердцу человека,
родившегося в России. Даже моему сердцу.

Я постоял некоторое время возле будки, давая возможность народу
разбрестись, а пыли осесть – и остался совсем один.

День пока не вступил в свои права полностью, в природе оставалось
еще что-то вроде утренней свежести, и, однако, уже сильно хотелось
холодного пива. Вообще – пива. У меня была в запасе одна бутылка,
но я решил пока приберечь ее на всякий случай.

Коллега объяснил мне, что от остановки следует двигаться налево,
в сторону высокого кирпичного дома с красной крышей… (дальше следовал
еще целый перечень примет). Довольно быстро я обнаружил похожий
дом.

Навстречу мне по пыльной деревенской дороге ехала на небольшом
велосипеде девочка лет четырнадцати-пятнадцати. На ней были линялые
голубые шорты из грубо обрезанных широких джинсов, сандалии и
легкая майка.

Девочка или девушка? По физическому развитию, хотя бы по той же
самой пресловутой округлости форм, которую так любили упоминать
великие писатели девятнадцатого века и плохие – двадцатого, это
была молодая женщина. В то же время в лице ее было нечто такое
наивное и простецкое, что становилось ясно: девочка еще не распрощалась
со своими любимыми куклами. Да, она научилась бросать на мужчин
обжигающие загадочно-холодные взгляды, но, кажется, до конца все
еще не понимала, что ей делать с этим умением и с этим свежим,
незаконченным, не устоявшимся телом, с этими алыми прыщиками возле
рта, возле растрескавшихся на солнце губ, с этой облезающей от
загара кожей на плечах… Но зато она хорошо понимала, что где-то
рядом есть люди, которые знают, что надо делать. И этих людей
много.

Ей очень шло ехать вот так на подростковом велосипеде по деревенской
улице. Было ясно, что этот велосипед – словно ненастоящий, эта
поездка – всего лишь игра, и самое главное в этот момент было:
ее высоко и радостно взлетающие колени, которым очень мешал руль,
так что ноги приходилось даже несколько разводить в стороны. Колени,
трудолюбиво пахтающие пока лишь воздух… Тень в провалах широких
шорт – местный центр мира и главная мишень – приковывала к себе
мужской взгляд намертво. Велосипед соответствовал тут какой-то
невероятно сложной сверхзадаче, загаданной творцом».

***

17. «Девочка внимательно посмотрела на меня, проезжая мимо. Мой
ответный оценивающий взгляд был короток и нейтрален. Рыжая, курносая,
веснушчатая. В общем, довольно миленькая. Рот широкий… Миленькая,
не более того. Мы разминулись.

Приметы вроде сходились, все было хорошо. Из пояснений коллеги
я знал, что после того, как кончится этот поселок, нужно будет
еще пробираться километра полтора через перелесок, через другие
дачные кооперативы, а потом я непременно должен оказаться на месте,
если только ничего не перепутаю. Но приметы, повторяю, сходились.
Вот старая огромная ива возле мелкого пруда, затянутого отвратительной
ряской цвета лягушачьей кожи. Судя по сохранившимся мосткам, из
пруда когда-то брали воду, а может, даже и купались здесь. Теперь
пруд годился разве только на то, чтобы топить в нем котят. А вот
и бесхозная бетонная плита у самой дороги…

Преодолев метров пятьсот, я вдруг понял, что не знаю, куда идти
дальше. Верные приметы кончились. Меня окружала теперь сплошная
«зеленка»; правда, сквозь листья проглядывали крыши дачных домиков,
к которым ответвлялись дорожки. Но – слишком много дорожек. Я
сбился со счета, возвращаться же обратно не хотелось. Решил все-таки
продвинуться вперед еще немного.

Возле самой дороги в железной бочке горели старые доски. Огонь
рвался из железного горла печи к небу активно, нетерпеливо и даже
с каким-то остервенением. Каждую секунду рвался. Словно там, наверху,
он не рассеется бесполезным дымком, а вечно будет плясать и радостно
хлопать горячими ладонями…

Тут дорога пошла в гору. Это меня обрадовало, ибо соответствовало
описанию. Правда, дорога теперь почему-то была покрыта растительностью.
Сначала свежая зеленая травка, потом огромные зонтичные стрелы
дуделя и, наконец, густые ивовые побеги. Видно, здесь давно не
ездили на машинах. Странно.

Показалась и искомая линия электропередач. Я зашагал через кусты
бодрее – и вдруг уперся в глухой деревянный забор, преодолеть
который не было возможности.

На этом путешествие можно было смело заканчивать. Забора на пути
не предполагалось. Заблудился.

Пришлось возвращаться. На спуске меня вдруг охватила усталость,
навалилось чувство бессмысленности происходящего и вообще всего
этого горячего летнего дня. Я успел уже пропотеть, натер в паху,
мои ботинки и брюки снизу были густо покрыты дорожной пылью. Солнце
поднималось все выше, и, казалось, конца этому не будет. А на
даче у коллеги колодец с ледяной и чистейшей водой…

Я ступил два шага в сторону, сразу надежно затерявшись в кустах,
и тяжело осел на какое-то трухлявое бревно. Благословенна тень!..

Не думал, что так быстро устану.

Вытащил стратегическую бутылку пива и немедленно применил ее.
Пиво нагрелось, мне пришлось сначала сглатывать противную теплую
пену.

Я снял ботинки, носки и так сидел некоторое время, пошевеливая
спекшимися пальцами усталых ног.

Вот это и есть цель твоего сегодняшнего путешествия?..

Я достал книжку и, используя алкогольное вдохновение, стал быстро
писать. Занимался этим довольно долго. Фиксировать недавнее прошлое
стало для меня теперь навязчивой потребностью. Хоть что-то не
пропадет даром. Пятнадцать минут назад – это тоже история. Я сам
ее автор и летописец.

А то и непонятно бывает иногда, жил вообще или нет. Ведь свидетельств
не остается».

***

18. «Одни мы правы – нет на нас управы!»

***

19. «Я поднял голову и посмотрел в небо. Там не было ничего, кроме
широко растянутого, выгоревшего до бесцветности ситца. Победитель
бросил на нас сверху старый пыльный флаг, и мы тонем и задыхаемся
в его тяжелых складках, без всякой надежды когда-нибудь выпутаться.

У горизонта стоит маленькое легкое облачко, предвещающее на вечер
перемену погоды. Да, так жарит – наверное, к грозе. Хорошо бы
все-таки найти какой-нибудь дом, крышу над головой…

Я услышал с дороги приближающуюся хриплую музыку, а потом голоса
– мужской и детский.

– Пап, а мы когда уже придем?

– Скоро, сын. Потерпи немного.

– Я пить хочу.

– Вот придем – и напьешься вволю. А сейчас воды у нас нет.

Родитель, видимо, крутил ручку настройки радио, скользя с одной
частоты на другую. Прием везде был неважный.

– Пап, смотри – забор.

– Вижу, сын. Куда же мы это с тобой зашли? Куда-то не туда.

– Пойдем назад?

– Сейчас. Надо подумать.

Скольжение по радиоволнам продолжалось. И тут на косогоре кнутом
ударил Джеймс Ласт, его одинокий пастух погнал своих коров, а
громкость приемника сразу увеличилась до предела. Я с удовольствием
прослушал эту известную вещь. Причем именно здесь, под широко
открытым небом, во взаимодействии с опорожненной бутылкой портера,
музыка породила во мне мысли, которых никогда у меня не возникало
раньше.

Да, пусть не удалось быстро дойти к цели, и неизвестно, удастся
ли вообще дойти. Но я был, я был здесь. И значит, могу быть где
угодно, присутствовать во всех мыслимых местах.

Торопиться смешно. Желать ускорения времени глупо. Время на самом
деле есть один очень сильно растянутый момент существования. И
нет ни прошлого, ни будущего, а ты существуешь всегда, пока существуешь.
Ты существовал час назад и желал, чтобы этот час прошел скорее,
потому что тебе хотелось попасть на чужую дачу. Но вот ты существуешь
и теперь, помня о том своем желании – и еще через час, возможно,
ничего не изменится. Торопиться не надо.

Дело, пожалуй, в том, что мир довольно равнодушен ко мне, да и
ко всем вообще людям, но он равнодушен не зло, а скорее доброжелательно-равнодушен.
И он ждет от меня, да и ото всех вообще, только одного – действия!
Это и есть наш долг.

Не раскисай, не расслабляйся!

Мне даже отчего-то хотелось заплакать, хоть я и понимал, что все
это чрезвычайно глупо. Да… Так и в самом деле из врачей можно
в пастухи уйти.

Наконец флейты и трубы отвыли, отстонали и принялись утирать свои
слезы очередным клочком гигиенической рекламы.

– Ну как, сын, понравилась тебе эта музыка?

– Ага, красивая. Пап, теперь мы пойдем нашу дачу искать?

– Конечно. А смотри, как здесь, на горке, хорошо. И видно далеко…

В самом деле – далеко, красиво… Неожиданно я совсем успокоился
и почувствовал себя гораздо лучше.

– Пап, ну я пить хочу!

– Ну идем, идем. Я, кажется, понял, где мы свернули не туда. Не
бойся, через пятнадцать минут будем дома.

Я почти физически почувствовал руку, властно вмешавшуюся в события;
рука эта нарушила мои планы, она повела меня к какой-то неведомой
цели, и не подчиниться сейчас этому диктату было бы просто странно.

Мне показалось, что стоит только пойти за этими ребятами, и я
тоже скоро отыщу «свою» дачу. Я выждал пару минут, натянул ботинки
и осторожно вышел из кустов. Две небольшие фигурки были уже на
порядочном расстоянии».

***

20. «Возвращаться пришлось недолго, вскоре отец с сыном свернули
направо возле малоприметной развилки. Когда я добрался туда, то
опять увидел рыжую девочку на велосипеде. Она ехала мне навстречу.
Снова она внимательно и как-то выжидающе осмотрела меня. И прямо
передо мной повернула в ту же сторону, что и мои проводники.

Это меня немного озадачило. Идти вслед за ней? Но я собирался
вовсе не за ней, а за теми двумя… Впрочем, какая разница. Дорога
общая.

Я решительно свернул. Девочка медленно ехала впереди, с усилием
преодолевая глубокое пыльное место на дороге, где колеса велосипеда
вязли, как в болоте. Ей пришлось встать на педали и давить изо
всей силы, тяжело переваливаясь с одной ноги на другую. Небольшой
аккуратный задок во всей красе. Демонстрация возможностей аэродинамики…
еще один сеанс, лакомое зрелище, пиршество для маньяка.

Переехав это узкое место, девочка вдруг вытянула в сторону правую
ногу и оперлась на нее, остановив своего металлического жеребенка.
А потом оглянулась через плечо и снова несколько секунд смотрела
с тем же странным выражением. Словно хотела кого-то узнать во
мне.

Ее нога, удерживающая равновесие системы, была длинная и загорелая,
чуть запыленная. Ну надо же уродиться таким кузнечиком… Поправила
свои длинные волосы, потом отвернулась от меня, толкнула землю
ногой и резко взяла с места».

(Продолжение следует)