Проза

Начало

Окончание

Душа требовала продолжения банкета. И Александр Федорович, ощущая
себя полным тез-кой оставшегося в русской истории Александра
Федоровича Керенского, снизошел в знако-мое пивное заведение,
где на видном месте, как бесценный раритет все еще
красовалось объ-явление из советского прошлого: «После отстоя пены
требуйте долива пива».

Его здесь знали. И он тоже многих знал. Среди завсегдатаев подвала
было полно художни-ков, правда, не тех великих, стригущих
лавры в столицах и заграницах, а тех, кому в наши дни стало
совсем худо. Худющие, лохматые бородачи, днем они толкали возле
монастыря туристам свои незатейливые акварели и офорты, а
ближе к вечеру оттягивались пивком. И, кажется, не было для
них, да и для Сурина тоже в этот час минуты сладостней, чем
та, когда после первого глотка, колупая бок вяленой вобле,
они заводили свои долгие разговоры за жизнь.

- Федорович, рули к нам! – приветствовал его Федя Соколов, беззубый
пятидесятилетний мужичок в китайском пуховике. С виду
сморчок сморчком, а по части пейзажей подстать Шишкину. Беда, что
самоучка. Да и в выпивке меры не знает. Из-за пристрастия к
Бахусу его и к Союзу художников на пушечный выстрел не
подпускают. – Ты последнюю пулю слы-шал? Говорят, Серега Хватов
ласты склеил!

- Как склеил?

- А то ты не знаешь, как склеивают?! Махнул какой-то гадости, да,
видно, лишка - почки и накрылись. На Новом кладбище, говорят,
его похоронили. Надо будет навестить маэстро...

Александр Федорович знал Хватова, пожалуй, не хуже, чем самого себя.
Не раз писал про его вернисажи - художник в городе
известный. По молодости лет, правда, раза два в психуш-ке лежал. С
диагнозом вялотекущая шизофрения, но как потом сам Серега
объяснял, это он так от армии косил. А нынче на клиентов
психбольницы большой спрос: он уже и в Москве выставлялся, и в
Париже – на Западе русские модернисты в цене. В этом смысле
Соколовские пейзажи были Сурину куда ближе Хватовских путан с
кошачьими головами. Хотя, как из-вестно, на вкус и цвет
товарищей нет. Но, видно, не судьба Сереге стать вторым
Сальвадором Дали. Говорят, что оставшуюся после матери однокомнатную
квартиру он обменял на дач-ный домик в деревне, полученную
разницу положил в банк и как былые рантье собирался жить на
проценты. Но ничто не вечно под луной: банк лопнул, денежки
плакали, а Серега впал в глубокий запой…

- Талантливый был мужик! – словно готовясь пустить слезу, хмыкнул
носом Соколов. – Ты бы это, Федорович, со своим бойким пером
тиснул про Хвата что-нибудь в газетке.

- Непременно... Я сегодня Лапшину такой некролог состряпал, что
самому завидно стало.

- А что Лапшин тоже приказал долго жить?

- Скончался на 81-ом году жизни, царство ему небесное.

- Так помянуть бы надо?

Поминали до половины двенадцатого, пока их не стали выпроваживать.
Феде Соколову, как натуре утонченной, грубость охранника
пришлась явно не по нутру. Он попытался про-тестовать:

- Извините, но с людьми интеллигентными в наше время так нельзя…

- Ну, ты, институт конченный! – беря его за ворот, рыкнул, по всей
видимости, недавно разжалованный мент. - Закрой свой рот, ты
не в Овальном кабинете!

Поджав хвосты, приятели быстренько ретировались. Волю эмоциям они
дали на улице:

- Вот так, брат, - бурчал Соколов. - Везде новые хозяева жизни,
новые порядки! Кто был никем, те стали всем...

- Это еще как сказать! - хорохорился Сурин. – Мы ведь тоже не
пальцем деланные. Не зря говорят, что пресса – четвертая власть. С
нами только свяжись, мало не покажется!.. Зассым и
заморозим! Подумаешь, какой-то охранник возомнил из себя два себя...
Вот возьму завтра и позвоню хозяину этого кафе...

- И правильно сделаешь.

- Так, мол, и так... Это вас из редакции беспокоят, из отдела
писем... Читатели газеты жа-луются на вашего охранника, что вчера
работал... Ведет себя с посетителями по-хамски, ос-корбляет.
Примите меры!.. И помяни мое слово, что он вылетит с
работы, как пробка от шам-панского…

- Давно пора.

…Как Сурин добрался домой, стреляй – не вспомнит.

А утром его вызвал главный редактор:

- Пишите!

- Что писать? – с трудом выходя из состояния невесомости,
переспросил заведующий от-делом писем.

- Некролог.

- По ком?

- По себе!

- Как по себе?

- Обыкновенно, как о других писали, так и о себе, любимом, извольте
написать. Опыт у вас большой – не зря Мастером некролога
зовут. Кстати, любопытно: сколько же вы их за свою жизнь
настрочили?

- Не считал.

- А вы посчитайте!

- Попробую, - согласился Сурин. – Можно идти?

- Идите, Александр Федорович! И чтобы через полчаса некролог был готов.

«Платный?» – по привычке хотел переспросить зав отделом, но,
подумав, что кто же за не-го, нищего, заплатит, согласился писать
даром. И тут же поймал себя на мысли, что слишком уж легко он
на это подписался. Мог бы и покочевряжиться. Не человек, а
глина – лепи, что хочешь. Уважающие себя люди наверняка бы
отказались! Да им бы и не предложили. Как та-кое можно? А ему
сказали – и он пошел. Мало того, уже и сочинил первую
строку: «Вчера в шесть часов утра после тяжелого и
продолжительного запоя ушел из жизни член Союза жур-налистов России,
дипломант всесоюзных и всероссийских конкурсов, заведующий
отделом писем газеты «Районные будни» Александр Федорович Сурин…»

На глаза навернулись слезы. Буквы стали расплываться. Прощай,
четвертая власть! Про-щай, Лиза Мещерякова – верная ученица и
помощница! Прощайте, друзья, коллеги, читатели!

В узкий редакционный коридор уже заносили гроб, длинный, несуразный,
словно обитый красным бархатом пенал. Небритые мужики, с
какими-то жуткими лицами, играючи управ-лялись с домовиной,
словно она была не из сырых досок, а из пенопласта. Увидев
стоящего в дверях Сурина, старший из них, по всей видимости,
менеджер, кивнул ему головой:

- Принимайте, уважаемый, все, как заказывали. Можно примерить.

- Что примерить? – не понял Сурин. – Гроб примерить?..

- А что такого? Люди обувь покупают – меряют, а тут вещь более
серьезная, да и не на один сезон – на века! Примерьте, не
стесняйтесь – мы в коридоре постоим. Не зря говорят, что живые
закрывают глаза мертвым, а мертвые открывают глаза живым. Это о
нас, работни-ках ритуальной службы. Фирма у нас серьезная,
не какая-нибудь однодневка, даже сертифи-кат соответствия
требованиям международного стандарта ИСО 9001 есть. Можем
предъя-вить. В ритуальном бизнесе сейчас очень большая
конкуренция. Чтобы привлечь клиента, мы и прижизненные заказы берем, и
в кредит оформляем, и, как свадебные платья, даем на
про-кат.

- Спасибо, спасибо.

- Достойные проводы на тот свет – это все, что мы можем предложить
вам на этом, - не унимался менеджер. - Вы писателя Вересаева,
случайно, не читали? Очень, говорят, большой специалист по
похоронной обрядности был. Писал, что провожать покойника
непременно должны девушки с зелеными ветками, в белых
одеждах... Если есть желание, можем и деву-шек по вызову с зелеными
ветками устроить – фирма «Анастасия» в одном здании с нами
на-ходится. У них в первой половине дня все равно простой. А
барышни, надо отдать им долж-ное, хорошенькие, чистенькие, у
каждой за плечами десятилетка или вуз... Красиво обслужат,
эротично – не пожалеете!

- Ни к чему мне на том свете вся эта эротика...

- Можем предложить другие варианты. Для проведения гражданской
панихиды у нас есть свой духовой оркестр: четыре трубы и барабан.
Конечно, это вам не ансамбль песни и пляски имени
Александрова, но все пользующееся спросом мелодии - от Шуберта до
Шопена у ре-бят в репертуаре. Естественно у нас свой катафалк и
автобус. А так как своего крематория в городе пока нет,
имеем выходы на загородную котельную, работающую на твердом
топливе – эффект тот же. Урны под прах всегда в ассортименте и
только импортные. И не какой-нибудь там дешевый Китай, а
самая настоящая Германия. По желанию клиента мы можем
пристро-ить ее где угодно, вплоть до столичного колумбария на
Ново-Девичьем кладбище. Последнее желание клиента – для нас закон.

- Что-то не по душе мне эти ваши колумбарии...

- Нет проблем! Если вы человек крещеный, православный – заказывайте
церковное отпе-вание. Заочно – полторы тысячи. В церкви со
священником – пять. С выездом на кладбище – семь. Настоятель
храма – отец Григорий у нас на полставки грузчиком оформлен.
Бас, что у Шаляпина. Как грянет «Вечную память» не только у
живых, у мертвых - мурашки по коже! Так как, выбрали?

- Погодите, ребята! Никуда я от вас не денусь... Что-то мне совсем худо.

- А кому сегодня легко?

- Если время терпит, перезвоните попозже…

…Звонок раздался буквально через минуту, резкий, настойчивый. Не в
силах подняться, Сурин перевалился с дивана на пол и на
четвереньках пополз к телефонному аппарату:

- Алло...

- Александр Федорович! Это Лиза Мещерякова из редакции...

- А-а, здравствуй, Лизонька...

- Шеф интересуется, как вы себя чувствуете?

- Плохо я себя чувствую, Лизонька. Совсем плохо... Да что я тебе
рассказываю – сама ви-дела, как гроб в редакцию приносили...

На другом конце провода испуганно замолчали. Но, напрягая слух,
Сурин все же расслы-шал, как Мещерякова, закрыв трубку ладошкой,
кому-то объясняет: «До чертиков допился – гробы мерещатся!»

- Александр Федорович, какой гроб? У вас там все в порядке?

- Все нормально, Лизонька, все нормально, - стряхивая с себя остатки
сна, обрадовался Сурин. - Это у меня шутка юмора такая...

- Значит, сегодня на работу уже не придете?

- Вряд ли.

- А завтра?

- До завтра надо еще дожить... Захворал я, Лиза...

- Выздоравливайте, Александр Федорович!

- Постараюсь, - Сурин на манер морской черепахи заполз в постель и,
чувствуя озноб, с головой укутался ватным одеялом. Все
суставы, особенно ног, ломило так, словно по ним проехался
гусеничный трактор. Нечто подобное, пожалуй, испытывают только
наркоманы во время ломки да хронические ревматики, с ужасом
вглядываясь в ползущие с неба струи дож-дя.

Отравленный этиловым спиртом и истощенный сухомяткой организм
газетчика уже давно потерял всякую способность к сопротивлению и,
образно говоря, напоминал несмазанную телегу, готовую в
любой момент развалиться, но вопреки всякой логике все еще
скрипящую по жизненной дороге. На беду Сурина с каждым годом он
переносил похмелье все тяжелей: у него, казалось, уже не было
такого органа, который бы не напоминал о своем
существовании отдаленной болью. Словно поддетая на штык каждое утро ныла
поджелудочная железа – и, вертясь ужом, Александр Федорович
не находил себе места, скрипел зубами, выл, взывал к Богу.

Но около двух часов дня все же был вынужден подняться, привести себя
в порядок и пой-ти в поликлинику. Разумеется, не ради
лечения – тут участковый терапевт вряд ли чем помо-жет, а чтобы
заручится больничным листом. Голубенькой бумажкой с
треугольной печатью. И хотя Сурин прекрасно понимал, что день – два,
а если попросит, так и целую неделю он может взять на работе
в счет отпуска – для этого и ходить никуда не надо, только
сними трубку и позвони главному редактору, он все равно
потащился в поликлинику. Вот что зна-чит для человека, которому
с детства втемяшили, что без бумажки – он букашка, а с
бумаж-кой – человек, привычка!

Он сидел возле кабинета врача и, пряча ноги под кушетку, любовался
проходившими ми-мо медсестрами. Их легкие танкетки и туфельки
на шпильках в отличие от его суконных бо-тинок не оставляли
на паркетном полу никаких следов. А под его резиновыми
подошвами красовалась целая лужа – и Александру Федоровичу
постоянно казалось, что все вокруг смотрят на него с осуждением.
Пенсионного возраста мужчина читал свежий номер «Район-ных
будней».

- Вон в газете пишут, что Владимир Павлович Лапшин умер, - произнес
он вслух. – Пи-шут, что на 81-ом году жизни умер...

- А на каком же? – похолодело в груди у Александра Федоровича:
неужели вчера наврал что-то по пьяни?!

- Мы с Владимиром Павловичем вместе в исполкоме работали... -
продолжал ветеран.

- А сейчас?

- Что сейчас?

- Чем занимаетесь? Работаете еще, наверное?

- Я свое, голубчик, уже отработал... Вот, думаешь, сколько мне лет?

- Лет, наверное, шестьдесят пять – семьдесят...

- А восемьдесят четыре не хочешь?

- Шутите?

- Какие, милый, могут быть шутки на девятом десятке лет? Вот смотри,
- он протянул свою медицинскую карту, где рядом с фамилией
стоял и год рождения - 1920. – Володька-то Лап-шин был
моложе меня на четыре года...

- Бобылев! – выглянула из кабинета медсестра, и долгожитель исчез за дверью.

«Наше поколение столько не протянет, - ухмыльнулся Сурин. – Дай бы
бог до пенсии до-скрести».

Он поднял с кушетки оставленную ветераном газету, и еще раз
отстранено, как бы ставя себя на место подписчиков «Районных будней»
перечитал свое вчерашнее творение. Складно получилось, как
в песне – ни одного лишнего слова. Представив на минуту
сразу всех читате-лей, склонившихся над «Горечью утраты», он,
пожалуй, впервые за последние годы почувст-вовал в себе
профессиональную гордость. Не зря его зовут Мастером некролога.
Кто, кто еще в «Районных буднях» смог бы вот так душевно
написать о давно забытом всеми чиновнике? Никто! Понятно, что
незаменимых в газете не бывает, припахали бы к этому делу Лизу
Ме-щерякову. Пошла бы девчонка в местную администрацию,
получила сухую казенную бол-ванку из личного дела и, расставив
знаки препинания, добросовестно переписала. А куда де-ваться?
Лапшина она никогда не видела и не слышала. А у Сурина
получилось чуть ли не ху-дожественное произведение. Родственники
покойного сейчас над каждой строкой слезами обливаются: как
живой Владимир Павлович получился в газете - вся его
трудовая биография на виду. И оперативность, как у сверхзвукового
самолета: покойник еще без штанов в морге отдыхает, а народ
его уже добрым словом вспоминает. Как бабка говорила, дорого
яичко в Христов день!

Может, родственникам позвонить, слова сочувствия высказать, а между
делом поделиться, как было трудно нужные сведения для статьи
собрать – глядишь, и на поминки позовут...

У Сурина знакомо засосало под ложечкой... Но отправиться на поминки
с больничным листом – верх цинизма. Что на работе скажут,
когда узнают? К тому же, как не раз случалось, родственники
весьма известных в районе людей, хоронили покойных на их малой
родине - на каком-нибудь занесенном снегом сельском
погосте.

Однажды, поддавшись соблазну проводить знакомого начальника
автотранспортного предприятия в последний путь, Александр Федорович
попал в такую глухомань, что вернулся только под утро. В
красный уголок АТП, где стоял гроб, он пришел в надежде, что
поминки будут справлять в ресторане, да получилась промашка.
Полтора часа траурная процессия на-матывала километры до
соседнего райцентра, где покоились родители покойного. А мороз
стоял, наверное, градусов двадцать девять! Плевок на лету
замерзал. Метель. Ветер. Ноги у Сурина в суконной обуви стали
дубеть, а в автобус не уйдешь. Дальше – не легче. Брат
по-койного под поминки городской Дом культуры снял. Здание
огромное, а закуски из соседнего кафе привезли – все замерзшее, в
рот не возьмешь. Хорошо, что водки было, хоть залейся. Брат
же покойного таким совком оказался, что в самый разгар
поминальной трапезы стал до-пытываться, кто есть кто. Заведующий
отделом писем «Районных будней» ему не понравился больше
всех. Хорошо с кулаками не полез – от пьяного человека, что
угодно ожидать можно. Обратно поехали – народ в автобусе паять
стал, так что домой Сурин добрался в третьем часу ночи.

Вот тогда Александр Федорович и дал себе зарок, что на поминки к
незнакомым людям он больше не ходок. А то ведь из-за этих
поминальных попоек на работе над ним стали подтру-нивать, что,
мол, помани Федоровича стаканом – так он с одного конца города
на другой ночь – заполночь прибежит.

В народе говорят, что от работы лошади дохнут. Сурин был
противоположного мнения. Просидев по больничному листу дома с неделю,
он был готов от безделья раскрашивать на обоях цветочки.
Пробовал читать, но уставали глаза. Тогда, завернувшись в
одеяло, пытался философствовать на тему, что было бы с
человечеством, если бы люди никогда не умирали. Или умирали, но только
от насильственной смерти. Или хуже того, в один прекрасный
день стали возвращаться с кладбищ домой… Интересная идея!
Жаль только, что она до сих пор никому не пришла в голову.

На работе его ждали с нетерпением. Особенно шеф. Едва войдя в
кабинет главного редак-тора, Сурин сразу понял, что будет жарко.
Шеф или недопил вчера или перепил – одно из двух. Но им,
членам редколлегии, от этого не легче. Начнет цепляться, как
репейник - мало не покажется.

- А что интересного в завтрашний номер предложит заведующий отделом
писем? - обра-тился Николай Григорьевич к Сурину.

- Так я только что с больничного, - чувствуя провал своих
аргументов, ответил Александр Федорович. Хуже горькой редьки ненавидел
он утренние планерки. Сиди, как дурак, не зная, что
сказать. День-то еще только начинается – сейчас пойдут звонки,
потянутся посетители – вот тогда бы и планировались. Сколько раз
он предлагал перенести летучку на час позже – все, как
мертвому припарка.

- Значит, вы предлагаете на первую полосу подробности своего
пребывания на больнич-ном? – усмехнулся шеф. - В форме репортажа с
бинтом на шее или заметок на рецептах? Очень интересно! И
это в последние дни подписной компании! Не знаю, кому нужна
такая беззубая газета?

Он осмотрел присутствующих, как бы поверх голов. Но все знали, что
это только малень-кое затишье перед бурей.

- Неужели за два выходные дни в городе никого не убили, не
изнасиловали, не взорвали? - словно собираясь сделать запись, главный
редактор придвинул к себе ежедневник. - Да не может такого
быть! Проявляйте инициативу, не ждите, когда милиция и
пожарные разошлют по всем изданиям свои сводки! Работайте на
опережение, обзаводитесь нужными знакомст-вами, связями, не
бойтесь лишний раз оторваться от стула! Мы же работаем в
условиях жест-кой информационной конкуренции... Вот посмотрю,
посмотрю на вас, больных да хворых – и уволю всех к едрене
матери...

Сурин понял, что это касается именно его. Надо что-то говорить, не
молчать. Промедление в данном случае, как и у вождя мирового
пролетариата, смерти подобно.

- Ходят слухи, что наш известный художник-авангардист Сергей
Александрович Хватов приказал долго жить, - вспомнив разговор в
пивной, подал голос Сурин.

- Слава Богу! Хоть одна хорошая новость, - вздохнул шеф. – Если есть
интересные под-робности, пишите, Александр Федорович, в
завтрашний номер хоть целую полосу. Если ни-чего другого нет –
пошли работать! Талант, как говорится, не пропьешь! –
добавил он не-громко, когда народ уже потянулся к двери.

Легко сказать: «Пишите, Александр Федорович, хоть целую полосу».
Было бы чего писать. Один дурак ляпнул спьяну, а другой
озвучил. Но делать нечего: назвался груздем – полезай в кузов.

- Я пойду до монастыря прогуляюсь, - бросил Сурин Лизе Мещеряковой. – Не скучай!

- Постараюсь, - улыбнулась ему девушка.

Свою прогулку, как нетрудно догадаться, Сурин начал с кафе, где взял
сто пятьдесят водки и двести газированного напитка с
веселым названием «Колокольчик». После этого искать возле
монастыря свой источник информации в образе Феди Соколова стало
полегче. Жаль, что тот перед самым его приходом, как вскоре
выяснилось, свалил домой.

- Привет, мужики, - обратился газетчик к художникам. – Что нового о
судьбе Сереги Хва-това слышно?

- С того света пока еще никто не возвращался, - сухо заметил
неразговорчивый Боря Кус-тов, пятидесятилетний мужичок, работающий
преимущественно по миниатюрной живописи на эмали.

- Откуда такие сведения? – пытал мастера огненного письма Сурин.

- Все говорят. Квартиру Хват поменял на загородный домик с
доплатой... Деньги положил в банк, а банк накрылся медным тазом –
запил, говорят, здорово. А водка нынче, сами знаете, какая…

- А кто это все говорит-то? – не унимался Александр Федорович. –
Федя Соколов, что ли?

- Все говорят...

Да, это был ответ, достойный «Районных будней».

Но ничего большего Сурин так и не добился. Ни в милиции, ни в
прокуратуре, ни даже в морге, где работал его знакомый
судмедэксперт. Заведующий отделом писем нервно обкусы-вал заусеницу на
ногте большого пальца. Уж лучше бы он промолчал сегодня на
летучке! Но самое скверное, что, если Сурин сегодня ничего не
напишет, то не завтра, так послезавтра ка-кие-нибудь «Новые
рубежи» преподнесут смерть Хватова, как сенсацию районного
масшта-ба!

По молодости лет довелось Сурину побывать по туристической путевке в
Болгарии, так там отпечатанные типографским способом
сообщениями о смерти близких людей с их фото-графиями
развешивались прямо на стенах домов. Вот бы у нас так – тогда не гадай
на кофей-ной гуще: жив человек или нет!

Как ни пытался заведующий отделом писем в своем материале обойтись
без констатации факта смерти Сереги Хватова, как ни прятался
за всевозможными недомолвками, вроде «хо-дят слухи», «хоть и
верится с трудом, но на чужой роток не накинешь платок»,
«до сих пор не могу поверить», главный редактор все это
вычеркнул. Да еще дал публикации заголовок «Невозвращенный
банковский вклад – цена жизни известного художника».

Первый звонок по статье раздался в отделе писем рано утром, когда
Сурин только пере-ступил порог редакции. Звонила сестра
«покойного»:

- Вы что там совсем обезумели! – с трудом подбирая слова,
возмущалась она. – Живого человека похоронили! Сережка вчера вечером у
меня был, а вы в своей газетенке пишите, что вот уже
неделю, как его с нами нет! Мы это так не оставим! Думаете, на вас
нигде управы нет?! Ничего найдем!

«Некрасиво получилось», - понял Александр Федорович и вместо
утренней планерки от-правился в кафе снимать стресс. Сто пятьдесят
водки сделали заведующего отделом писем менее уязвимым. Но
звонки пошли наверх – главному редактору, и тот вызвал
Мастера нек-ролога к себе в кабинет:

- Александр Федорович, как же вы так опростоволосились-то? – только
и смог произнести шеф. – Вам теперь легче закопать этого
Хватова в могилу, пока он не закопал всех нас.

Лиза Мещерякова пыталась припомнить нечто подобное в других СМИ, но
кроме случая в «Новых рубежах», когда вместо убитой
корреспондент написал имя ее сестры с точно такой же фамилией,
ничего не вспомнила. Тогда мнимая покойница отсудила у редакции
за мо-ральный вред без малого тридцать тысяч рублей. В
ситуации с Хватовым было все гораздо серьезнее. Как-никак человек
широко известный на Западе.

В конце недели в редакции нарисовался сам Хватов:

- Что же это вы, Александр Федорович, меня раньше времени-то
похоронили? – с упреком обратился он к своему старому приятелю. –
Ладно, раньше у нас времена тоталитаризма бы-ли, а теперь-то
демократия. Некрасиво получается! Нехорошо!

Заведующего отделом писем снова потребовал главный редактор:

- Александр Федорович, что делать-то будем?

- Это насчет чего? – притворился деревом Сурин.

- Да все насчет вашего ожившего покойника. Четвертый день подряд
покою нет – я уж и телефон пробовал отключать... Как же,
сенсация века! В погоне за тиражом «Районные буд-ни» хоронят
живых. Не читали областную прессу? – шеф бросил ему под нос
«Северный экс-пресс» и «Новые рубежи». – Почитайте! Глава округа
в ярости. Он и раньше нас недолюбли-вал, цеплялся к каждому
слову – да что мне вам рассказывать? А тут напрямую
заявляет, что, мол, сотрудники газеты допились до белой горячки – не
ровен час, главу округа похоронят или войну соседнему
району объявят. Из Союза художников звонили, возмущались, из
про-куратуры – требуют безотлагательного принятия мер! Так что
берите бумагу – и пишите за-явление об увольнении по
собственному желанию.

- Как писать-то?

- Так и пишите: «В связи с ухудшением здоровья, прошу уволить меня
по собственному желанию». Поставьте сегодняшнее число и
подпись.

- А если…

- Никаких «если»! Сейчас спорить с главой округа, все равно, что
плевать против ветра. Себе хуже!

- Понял.

- Полгодика поработаете вне штата на гонораре... Материалы будете
подписывать псевдо-нимом. Какие у вас псевдонимы?

- Александр Федоров, Федор Александров…

- Эти больше не пройдут. Возьмете новый. И лучше женский… - главный
наморщил лоб. - Яна Касимова, например...

- Почему Яна Касимова?

- Александр Федорович, ну не все ли вам равно?

- Может, тогда лучше Александра Коллонтай? – Сурин еще мог шутить. –
Мне хотелось бы знать, почему в ближайшие полгода я стану
подписываться именно этим псевдонимом?

- Просто пришло в голову... Вспомнил, что у нас на журфаке была
студентка Яна Касимо-ва...

- Ваша любовь?

- Да-да, представьте себе, моя бывшая любовь! – злился главный редактор.

- Можно в таком случае я возьму в качестве псевдонима фамилию своей
первой девушки? Таня Романова?

- Можно... Ну и... Вот сбили меня, Александр Федорович, своим
псевдонимом с мысли... Ах, да, а потом, когда все утрясется,
успокоится, где-нибудь к середине следующего года вы снова
вернетесь в редакцию на полную ставку. Вы же у нас Мастер
некролога – куда без вас?

- А пораньше никак нельзя?

- Можно, конечно. Но только, если вы не будете со мной спорить по мелочам!

- В таком случае я согласен и на Яну Касимову...

2005