Литературная критика

Слышно страшное в судьбе наших поэтов!

Гоголь

В русской литературе трудно найти счастливых;

несчастных – вот кого слишком довольно.

Ходасевич

В «Других берегах» (1954) Набоков говорит, что одним из немногих
звеньев между ним и русскими классиками была собака-такса –
внук или правнук чеховских Хины и Брома, которого кто-то
подарил его родителям ещё в России, до начала в ней гражданских
потрясений и смут, и который последовал за своими хозяевами в
изгнание. «Ещё в 1930 году в Праге, где моя овдовевшая мать
жила на крохотную казённую пенсию, можно было видеть
ковыляющего по тусклой зимней улице далеко позади своей задумчивой
хозяйки этого старого, всё ещё сердитого Бокса Второго, –
эмигрантскую собаку в длинном проволочном наморднике и
заплатанном пальтеце». _ ¹

Однако, похоже, существует более глубокая и таинственная, почти
мистическая, связь между житейскими и творческими судьбами трёх
русских писателей: А. С. Пушкина (1799-1837), А. П. Чехова
(1860-1904) и В. В. Набокова (1899-1977). Начнём с того, что
будущий автор «Дара», «Лолиты» и «Ады» родился – подобно
герою романа, который, более чем полвека спустя, ему суждено
было перевести на английский, «на брегах Невы» – ровно через
сто лет после боготворимого им Пушкина и в том же году, в
котором появился один из самых известных (и любимых Набоковым)
рассказов Чехова, «Дама с собачкой». Его героиню – то, как
она потеряла в толпе лорнет – Набоков упоминает в «Подвиге»
(1930) и, позднее, в «Других берегах»: «этот лорнет [который
держит Луиза Пойндекстер, героиня романа Майн-Рида «Всадник
без головы» _ ²] я впоследствии нашёл у Эммы Бовари, а потом
его держала Анна Каренина, от которой он перешёл к Даме с
Собачкой и был ею потерян на ялтинском молу». _ ³

В английской версии автобиографии, «Память, говори!» (1967), есть
ещё одно упоминание Чехова (отсутствующее в «Других берегах»):
«Однажды вечером в имении Айвазовского под Феодосией, тётя
Прасковья [П. Н. Тарновская, тётка Набокова по матери] _ ⁴
встретила за обедом двадцативосьмилетнего д-ра Антона Чехова,
которого она чем-то обидела во время беседы на медицинские
темы. Она была очень учёной, очень доброй, очень элегантной
дамой, и трудно себе представить, что именно вызвало невероятно
грубый выпад, который Чехов позволяет себе в опубликованном
письме сестре от 3 августа [22 июля по старому стилю] 1888
года». _ ⁵

Как известно, Чехов, называвший медицину своей законной женой, а
литературу – любовницей, был не только писателем, но и
практикующим врачом (отсюда необычные, лекарством отдающие клички
таксов). Вот его дословный, до неприличия резкий, отзыв о
коллеге в упоминаемом Набоковым письме: «Между прочим, на обеде
познакомился я с женщиной-врачом Тарновской, женою
известного профессора _ ⁶. Это толстый, ожиревший комок мяса. Если её
раздеть голой и выкрасить в зелёную краску, то получится
болотная лягушка. Поговоривши с ней, я мысленно вычеркнул её из
списка врачей...»

В том же письме Чехов даёт портрет хозяина имения, художника И. К.
Айвазовского (1817-1900): «бодрый старик лет 75, представляет
из себя помесь добродушного армяшки с заевшимся архиереем;
полон собственного достоинства, руки имеет мягкие и подаёт
их по-генеральски. Недалёк, но натура сложная и достойная
внимания. В себе одном он совмещает и генерала, и архиерея, и
художника, и армянина, и наивного деда, и Отелло. Женат на
молодой и очень красивой женщине, которую держит в ежах.
Знаком с султанами, шахами и эмирами. Писал вместе с Глинкой
«Руслана и Людмилу». Был приятелем Пушкина, но Пушкина не
читал.»

Интересно, что в той же самой главе «Других берегов», в которой он
рассказывает о тёте Паше, загадочными последними словами
которой были: «Теперь понимаю: всё – вода», Набоков также
упоминает Айвазовского (на полотнах которого главной стихией
является вода) и, рядом с ним, Пушкина (по собственному
признанию, подмешавшего, в «Евгении Онегине», много воды в свой
поэтический бокал). «Я люблю сцепление времён: когда она [мать
писателя, Е. И. Набокова, 1876-1939] гостила девочкой у своего
деда, старика Василья Рукавишникова, в его крымском имении,
Айвазовский, очень посредственный, но очень знаменитый
маринист того времени, рассказывал в её присутствии, как он,
юношей, видел Пушкина и его высокую жену, и пока он это
рассказывал, на серый цилиндр художника белилами испражнилась
пролетавшая птица...»

Птица, от которой пострадал головной убор живописца, была, скорей
всего, чайка. Так называется одна из самых известных пьес
Чехова (которую автор, несмотря на трагический финал, окрестил
«комедией»). Среди персонажей другой его пьесы, драмы
«Иванов» (1887), есть старый промотавшийся граф Шабельский (дядя
Иванова по матери) и молодой прожектёр Боркин (дальний
родственник Иванова, управляющий его имением), пытающийся женить
Шабельского на своей любовнице. Но фамилия одного из убийц В.
Д. Набокова (1870-1922), отца писателя, трагически погибшего
во время покушения на его старого товарища по кадетской
партии, П. Н. Милюкова, была Шабельский-Борк! _ ⁷

О самом трагическом событии в своей долгой и на редкость счастливой
жизни Набоков рассказывает в «Других берегах»: «Всё это было
давно, – задолго до той ночи в 1922 году, когда в
берлинском лекционном зале мой отец заслонил Милюкова от пули двух
тёмных негодяев и, пока боксовым [курсив мой] ударом сбивал с
ног одного из них, был другим смертельно ранен выстрелом в
спину» _ ⁸. Слова «всё это» относятся к счастливо разрешившемуся
инциденту между В. Д. Набоковым и Михаилом Сувориным (в
«Других берегах» ошибочно названным Алексеем), редактором газеты
«Новое время», сыном друга и первого издателя Чехова А. С.
Суворина (вместе с которым Чехов гостил у Айвазовского),
произошедшему более чем за десять лет до трагедии. Набоков
подробно описывает те чувства, которые ему, двенадцатилетнему
ученику Тенишевского училища, случайно узнавшему на уроке о
предстоящей отцу дуэли, пришлось испытать во время мучительно
долгой дороги домой, когда он мысленно переживал все
знаменитые поединки (включая, разумеется, дуэль Пушкина с Дантесом
на Чёрной речке).

Рассказывая об этом, Набоков замечает, что «кажется, нет ни одного
русского автора, который не описал бы этих английских дуэлей
à volonté». В самом деле, даже Чехов – пожалуй, единственный
русский классик, вышедший не из дворян – не стал
исключением и описал дуэль в одноимённой повести (1891). Но только, в
отличие от всех тех поединков, которые вспоминал юный
Набоков, пока тащился на медленном извозчике, дуэль слабого
безвольного Лаевского с волевым деятельным фон Кореном окончилась
бескровно; более того, в финале повести Чехову удалось даже
(правда, не без некоторой натяжки) помирить своих героев,
казавшихся непримиримыми антагонистами.

Впрочем, среди русских писателей первой величины всё-таки есть один,
не только никогда сам не участвовавший в дуэли, но и не
описавший её ни в одном произведении – Н. В. Гоголь
(удивительно, что Набоков, автор написанной по-английски биографии
Гоголя, позабыл об этом). Но и у Гоголя, в статье «В чём же
наконец существо русской поэзии и в чём её особенность»,
вошедшей в книгу «Выбранные места из переписки с друзьями» (1847),
можно найти глухое упоминание дуэлей, унёсших, одну за
другой, жизни Пушкина и Лермонтова: «Слышно страшное в судьбе
наших поэтов! Как только кто-нибудь из них, упустив из виду
своё главное поприще и назначенье, бросался на другое или же
опускался в тот омут светских отношений, где не следует ему
быть и где нет места для поэта, внезапная, насильственная
смерть вырывала его вдруг из нашей среды.»

Автору «Мёртвых душ» вскоре на собственном примере суждено было
подтвердить истинность своих слов, когда он захотел быть не
просто художником, но проповедником, учителем жизни.
Впоследствии, эту ошибку повторил Толстой (обладавший, впрочем, куда
более сильным умом и могучим литературным даром, чем Гоголь);
но её счастливо избежали Чехов и Набоков, до конца
оставшиеся только художниками. В то же время, оба они успешно
совмещали своё главное дело, писательство, с другими занятиями, на
первый взгляд, далёкими от литературы, ничего общего с ней
не имеющими. Если Чехов был врачом, то Набоков
профессионально занимался энтомологией (что до некоторой степени сближает
его с чеховским фон Кореном), а, кроме того, сочинял
шахматные задачи. Но, очевидно, в их случае, подобное совмещение не
было отступничеством, изменой собственной музе (вопреки
чеховскому сравнению основной профессии с женой, а увлечения –
с любовницей), как не был изменой его русской музе переход
Набокова, уже ставшего к тому времени первым писателем
эмиграции и достигшего в «Даре» (1937) небывалых вершин
мастерства, на английский язык. Быть может, впрочем, перебравшись с
семьёй в Америку в 1940-м году и окончательно перейдя на
английский язык, Набоков значительно продлил свой жизненный век,
столь короткий у подавляющего большинства русских писателей
(что друг Набокова, поэт Владислав Ходасевич, объясняет
исключительно сильным пророческим духом русской литературы;
толпа же всегда склонна к методическому изничтожению пророков _ ⁹).

Он умер в Лозанне (не так уж далеко от Баденвейлера, немецкого
курорта, в котором скончался Чехов), 2 июля 1977 года, в один
день с Чеховым (с поправкой на новый стиль), через сто сорок
лет после Пушкина _ ¹⁰. Гроб с его телом не умчал в «посмертную
ссылку» жандарм, не прибыл на родину в вагоне с надписью «для
устриц»; его прах был предан земле на кладбище близ Монтрё
(города на берегу Женевского озера, в котором Набоков провёл
последние семнадцать лет жизни). Перефразируя строки
юношеского перевода Набокова из Руперта Брука _ ¹¹, «стал некий уголок, в
предгорье, на чужбине Россией навсегда».

______________________________________________________

Примечания

1. Глава Вторая, 4. Молодого Бокса Второго, которого
крепко держит в руках двенадцатилетняя Елена Набокова, младшая
сестра писателя, можно видеть на фотографии, снятой в Ялте в
ноябре 1918 г. (см. Speak, Memory).

2. Этим романом в детстве зачитывался не только Набоков,
но и Чехов (см. Ал. П. Чехов, «Из детских лет А. П. Чехова»,
в сборнике «А. П. Чехов в воспоминаниях современников», М.,
1960).

3. Глава Десятая, 2.

4. Стóит отметить, что Каштанка, собака из одноимённого
рассказа Чехова (1887), была переименована клоуном,
подобравшим её на улице, в Тётку. Каштанка была помесью такса с
дворняжкой.

5. Глава Третья, 3.

6. П. Н. Тарновская, автор монографии «Женщины-убийцы:
антропологическое исследование» (1902), была не только женой
известного профессора-сифилидолога, но и дочерью знаменитого
паталога П. И. Козлова (1814-89), прадеда Набокова, о
научных трудах которого он говорит в «Других берегах», что они
могут служить «забавным прототипом и литературных и
лепидоптерологических моих работ» (Глава Третья, 1).

7. См. Б. Бойд, «Владимир Набоков. Русские годы», Глава
8, XII. Настоящей фамилией Шабельского была Попов, а свой
псевдоним он взял в честь своей крёстной матери, писательницы
Е. А. Шабельской-Борк (1855-1917), автора романа «Сатанисты
XX века» (1913). Не исключено, что, если не она сама, то её
имя было известно Чехову.

8. Глава Девятая, 4.

9. см. статью Ходасевича «Кровавая пища» в книге «Некрополь» (1939).

10. Пушкин скончался 29 января 1837 г. (по старому
стилю), в день рождения своего друга Жуковского, через два дня
после роковой дуэли с Дантесом. С 7 января по 6 февраля (ст.
ст.) Солнце находится в зодиакальном созвездии Водолей.
«Водолеем» (человеком, родившимся под знаком Водолея) был Чехов
(род. 17 января 1860 г.). К слову о том, что «всё – вода».

11. «Лишь это вспомните, узнав, что я убит...» (из эссе
«Руперт Брук», 1922).