Онтологические прогулки

***

Истина слишком прекрасна, чтобы позволить ей умереть, и
слишком ужасна, чтобы предоставить ей свободу.

Джеймс Роллинс

Единодушным мнением исследователей, анализирующих экологическую
проблему современности, самопроизвольно выступает убеждение, что
альтернативой катастрофы или антикризисным декретом, может
быть панацея такой же парадигмальной природы, то есть не
отдельное научное открытие или персональное умозаключение, а
целокупная новая система мышления и познания, – и таким
мировоззрением представляется сентенция о Живой Этике. Вот как это
обстоятельство выкладывает самый крупный идеолог Живой
Этики, академик Л.В.Шапошникова: «Живая Этика как бы подытожила
все предыдущие накопления человеческого знания, соединив
научный и вненаучный способы мышления, синтезировав основные
формы познания и создав ту методологию, которая могла лечь в
основу нового космического мировоззрения. В этой философской
системе осмыслены и поставлены на практическую основу
важнейшие проблемы и процессы космической эволюции человечества. В
ней же заключались и главные направления формирующейся
синтетической системы познания, которая обобщала в общем потоке
нахождения древней и восточной мысли и новейшие открытия
экспериментальной науки. Результаты такого процесса оказались
столь неожиданными, что Живая Этика долгое время не
воспринималась как система, имеющая непосредственное отношение к
развитию современной философской мысли. Вместе с тем эта
философская система, несмотря на все расхождения с привычной формой
изложения, послужила фундаментом формирования новой системы
познания, призванной соединить основные культурно-духовные
моменты, связанные не только с самой духовной революцией, но
и со становлением космического мировоззрения в самом
широком смысле этого понятия».

В отличие от прежних научных и философских систем, обладающих
парадигмальным складом, концепция Живой Этики имеет международную
прописку и рекомендована к повсеместному употреблению в
качестве универсалия. Фрагмент из резолюции Международной
общественно-научной конференции «Космическое мировоззрение – новое
мышление XXI века» (Москва, 2003 г.): «Благодаря философии
Серебряного века и трудам мыслителей-космистов стала
формироваться новая теория познания, которая наряду с научными
рациональными способами познания включает интуитивные и духовные
способы постижения человека, природы и космоса. Новое
мировоззрение приблизилось к реальности космоса более, чем все
картины мироздания, созданные в прошлом. Решающую роль в
создании и продвижении этих научных представлений сыграли идеи
ученых-космистов В.И. Вернадского, К.Э. Циолковского, А.Л.
Чижевского, П.А. Флоренского, а также труды философов В.С.
Соловьева, Н.А. Бердяева, С.Н. Булгакова и искусство крупнейших
художников, поэтов и музыкантов Серебряного века.
Жизненность этих идей основана на том факте, что большинство
основоположников космизма сами являлись носителями синтеза, были
высоко творческими и разносторонне одаренными людьми. С
распространением и осмыслением идей космистов началась переоценка
духовного наследия прошлых веков, а в пространстве научного
миропонимания стало зарождаться и развиваться новое
космическое мышление. Ключевое место в этом процессе занимает Живая
Этика – философия космической реальности, которая была создана
группой мыслителей и философов Востока в сотрудничестве с
Е.И. Рерих и Н.К. Рерихом. В ней содержатся основы новой
теории познания и его методология». Уже упоминавшиеся
Л.М.Гиндилис и В.В.Фролов в своей программной работе заключают: «Итак,
философия Живой Этики содержит мировоззренческую основу для
прорыва к новому мышлению, поскольку по-новому решает
многие философские проблемы. Предпосылкой такого их решения
является принятие объективных законов Мироздания, носящих
универсальный характер и регулирующих его эволюцию. Основные
принципы и подходы Живой Этики к решению философских проблем
приобретают еще большую убедительность при обращении к данным
современной науки, которая все в большей мере проникает в новую
«невидимую» реальность и нащупывает пути ее изучения».

Ноуменально-аналитическое обобщение и логико-смысловое выведение
приведенных апофегм приводят к достаточно простому выводу, что
космическая эволюция есть онтологический адекват Живой
Этики, а Живая Этика суть духовное наполнение космической
эволюции, как знания закономерностей развития космического
материала. Те же Л.М.Гиндилис и В.В.Фролов отмечают: «Таким образом,
проникновение эволюционных идей в ранее неосвоенный регион
знания привело к представлениям об универсальности феномена
эволюции и позволило наполнить философское представление о
развитии как фундаментальном законе материального мира
конкретным естественнонаучным содержанием. Это один из примеров
развития науки в русле идей Живой Этики. Живая Этика, как уже
отмечалось выше, рассматривает развитие Космоса как
универсальный процесс, в рамках которого эволюционирует каждое
явление в отдельности и весь Космос в целом. Философской
предпосылкой осмысления космической эволюции человека и человечества
выступает представление о беспредельном Космосе, который
одухотворен, разумен, целесообразно и гармонично устроен и
находится в состоянии беспрерывного прогрессивного развития,
включающего и циклы инволюции, как составные части общего
эволюционного процесса».

И в наиболее глубокомысленных работах параметры «космическая
эволюция» и «Живая Этика» сублимируются в одну концепцию
космической эволюции, нередко даже синонимируясь друг с другом. У
С.Р.Аблеева сказано: «Формирование современной научной концепции
космической эволюции человека осуществляется во многом
благодаря философской системе Учения Живой Этике». В таком же
ключе высказывается и Л.В.Шапошникова: «Именно закономерностям
космической эволюции, в которой смыкались «все линии»
человеческого существования, и была посвящена Живая Этика». С
убеждённостью пророка проповедует панкосмоэволюционные взгляды
Н.А.Шлёмова: ««В научно-философской системе Живой Этики,
задающей вектор космического этапа эволюции, концепция
Космической эволюции является определяющей. Космическая эволюция
инициирует эволюцию сознания человеческой расы. Но Космическая,
или Единая жизнь в проявлении есть энергообмен. В свою
очередь, смещение сознания человеческой расы влияет на ход
Космической эволюции, замедляя или ускоряя её процессы. Ведь
Космос есть единый организм, и отставание в работе одной части
системы приводит к дисбалансу или стагнации системы в целом.
Чем выше уровень организации системы, тем больше энергии
требуется для поддержания её стабильности, тем сложнее её
структура и тем больше вероятности сползания в хаос как
закономерный процесс трансформации, способности системы к изменению»
(Н.А.Шлемова «Живая Этика как концепция Космической
эволюции»)

При этом естественно возникает вопрос, а каково отношение
космической эволюции как нового духопорядка к планетарной эволюции как
прежнего мировоззрения, на протяжении нескольких столетий
господствовавшего на просторах европейской мысли, и каково их
концептуальное соотношение? О наличии между ними
исторической преемственности спрашивать не приходится, – она
подразумевается a priori. Из этого глубинного умозрения вытекает
банальное логическое вопрошание: имеется ли у познавательного
средства, использованного для изучения планеты Земли – малой
части Вселенной (планетарный эволюционизм), гностическое
право на познание целого Космоса (космический эволюционизм)? И,
наконец, главное сомнение: может ли быть продуктивным способ
изучения в космическом эволюционизме, если данный способ
привёл к познавательному краху в планетарном эволюционизме?
Отсюда следует основное недоумение, определяемое генеральной
задачей излагаемых рассуждений и раздумий: правомерно ли
сопоставление Живой Этики с концепцией космической эволюции?

Гносеологическое ядро классической теории эволюции составляет
сентенция борьбы за существование, авторство которой
неосмотрительно приписывают великому Чарльзу Дарвину и научным
авторитетом которого покрывают невысокое глубокомыслие оного. Дарвин
высказал лишь предположение о возможности борьбы за
существование быть механизмом естественного отбора, а своё убеждение
великий учёный выразил в словах: «Общеизвестно, что эволюция
является становым хребтом биологии. Таким образом, биология
занимает особое положение, как наука, опирающаяся не
недоказанную теорию. Так что она тогда – наука или верование?»
Именно такой вопрос следует поставить в отношении теории
эволюции в целом, как научной парадигмы.

Классическое науковедение и традиционное научное мировоззрение ведут
своё существование в курсе первого ответа на вопрос
Дарвина, и научный статус теории эволюции кажется непоколебимым. В
биологической сфере – столбовом владении теории эволюции –
эта последняя зиждется на приспособительном характере
организма к условиям среды (гипотеза адаптациогенеза), и весь смысл
борьбы за существование заключается в победе
приспособленных над неприспособленными, то есть победе сильного над
слабым. В научном тезисном виде этот диктат сильного над слабым
выражен известным русским дарвинистом академиком
И.И.Шмальгаузеном: «Борьба за существование ведёт к гибели (элиминации)
или, по крайней мере к ослаблению многих особей, к полному
или частичному устранению многих особей данного вида от
размножения и, следовательно, к преимущественному размножению
одних особей перед другими. …т.е., что гибнут преимущественно
более слабые и менее в данных условиях приспособленные особи,
а переживают главным образом более сильные, более
вооружённые, более ловкие, более стойкие и защищённые, лучше
скрывающиеся и вообще более приспособленные к данным условиям среды»
(И.И.Шмальгаузен «Избранные труды», М.,1983, с.26). Диктат
сильного над слабым идеологически проникает в общественную
область государственного правления, в демократию демоса или
народовластие, где большинство властвует над меньшинством
(принцип демократического централизма).

Наибольших успехов теория эволюции достигла в естественнонаучном
секторе – комплексе наук о природе, где поразительный успех
научного познания, полученный с помощью эволюционного воззрения
из древнегреческой натурфилософии, кажется
умопомрачительным. Может быть, поэтому высочайшее приобретение
эволюционистской идеологии до конца не зафиксировано, а оно содержится в
создании Геохронологической шкалы. Человеческий разум
оказался в состоянии раскрыть внутреннее содержание самого
таинственного атрибута материального мира – времени.
Геохронологическая шкала представила детальнейшую иерархическую
соподчинённость времени: от самой крупной градации – эры до самой
мелкой – горизонта. В итоге на природном поприще нематериальный
человеческий разум добился блистательной победы: вся природа
оказалась под эгидой субъективного человеческого актива и
охвачена в исторические тиски. Центральной нервной системой
концепции эволюции является рационалистическое мышление,
основы которой были заложены логикой Аристотеля. А
онтологическим совершенством принципа ratio, одухотвор1нного средствами
logos, стала Периодическая таблица Д.И.Менделеева. Оба эти
конструкта – Геохронологическая шкала и Периодическая таблица
– образуют родоначальное чрево и глубинный субстрат всех
достижений науки последней человеческой цивилизации, а в
совокупности составляют двигатель внутреннего сгорания теории
эволюции. Это обстоятельство обеспечило концепции эволюции,
взятой как познавательное средство, беспрецедентную научную
значимость и вознесло её на наивысший авторитарный уровень.

В итоге наука приходит к эмпирическому установлению двух
основополагающих видов процесса развития или общего прогресса
человеческого знания (о чём уже упоминалось): революционного
(импульсивно-взрывного или дискретно-релятивистского) и
эволюционного (поступательно-последовательного или
адаптивно-приспособительного). В теоретическом плане этот эмпирический закон
наблюдаемости создаёт почву для научных словопрений о
приоритетной доминации одного из этих видов; в политической сфере этот
спор безапелляционно разрешён в лозунг: революция –
локомотив истории.

Критически-принципиальное обозрение общеэволюционного подхода, как
целостного научного течения, никогда не было добычей
аналитической мысли, а вся, и немалая, оппозиция проявляла себя лишь
в философском секторе (критика философии Конта, Милля,
Спенсера). В собственно научной среде, в лучшем случае,
ставились вопросы и обсуждались отдельные факты несовпадения
естественного хода развития с эволюционными предписаниями. Хотя
каждому эволюционисту известны натуральные факты неподчинения
эволюционным канонам, – исследователи смотрят на них, но не
замечают, а если замечают, то не придают им значения,
списывая, как правило, на непознанную сложность эволюционного
процесса. Прогресс самого эволюционного воззрения сосредоточился
в границах зарождения эволюционного взгляда, то есть в
европейской науке, и здесь аналитическая мысль прекрасно
показала, как родональный гнозис Дарвина развился в монументальную
синтетическую теорию эволюции Томаса Моргана, включая
генетическую эпопею Менделя – де Фриза.

Ослеплённые достижениями европейского эволюционизма, аналитическая
гильдия прошла мимо факта того, что на русском берегу
дарвинизма постепенно накапливались признаки, явления и
умозаключения, оппонирующие канонам ортодоксального эволюционистского
учения, что в итоге обеспечило право на обособление
специфического русского дарвинизма, родоначальником которого
заявилось почвенное учение В.В.Докучаева, продолжившееся в теорию
биосферы В.И.Вернадского, а апофеозом этого течения русского
дарвинизма стала генетическая селекция Н.И.Вавилова. Важно
отметить, что все проявления русского дарвинизма, включая
научные формы этой отрасли, были подвергнуты советской наукой
девастации (истреблению, подавлению, искажению) во время
господства пресловутой лысенковщины в 30-40-е годы XX века, но
миазмы которой ощущаются по настоящее время. Аналитическая
современная российская мысль до ныне не знает понятия «русский
дарвинизм», а зарубежная аналитика просто не заметила
данного феномена.

В среде русского дарвинизма, помимо всего прочего, сформировалось
направление, придающее процессу развития вид, принципиально
отличный от правоверного образа традиционного эволюционизма, –
и им явилось открытие упомянутого академика
И.И.Шмальгаузена, названное им «эволюция факторов эволюции». Однако
Шмальгаузен успел сформулировать практически только идею этого
радикализма, – школа академика И.И.Шмальгаузена была также
разгромлена лысенковщиной, выступающей под знаменем вульгарной и
догматической эволюции. Идея «эволюции факторов эволюции»
вошла в состав субстрата ещё одного оригинального образования,
пропущенного анализирующей мыслью – русской либеральной
науки, куда входят помимо почвенного учения Докучаева, теории
биосферы Вернадского и генетической селекции Вавилова, –
компонентов русского дарвинизма, – ещё пульсационная геология
Н.Е.Мартьянова и ландшафтная генерация Б.Б.Полынова. Я не имею
возможности подробно говорить здесь о русской либеральной
науке, как самобытном средстве научного познания, о котором
вообще отсутствуют аналитические сведения, – эта тема
специального рассмотрения.

Упоминание о «несуществующей» русской либеральной науке необходимо
по сюжету ведущейся здесь беседы, ибо в когнитивном ракурсе
русская либеральная наука является противостоянием и даже
антагонистом монументальной эволюционной теории, и служит самым
ярким признаком недостаточности и неоднозначности
эволюционистских воззрений классического типа.

Главнейшим методологическим заблуждением традиционной теории
развития явилось то обстоятельство, что при аналитическом обзоре не
учитывались исторические уроки, и потому был пропущен факт
того, что эволюционный подход, как познавательный метод,
действенен и весьма продуктивен только в среде материального
мира, и совершенно не пригоден для мира духовного.
Игнорирование исторических уроков, которые как постигающие регалии не
входят в число действующих рычагов теории прогрессивной
эволюции, не позволило сформулировать очевидный исторический
вывод, что следует неоднократно повторять и на чём особо
акцентировать внимание, что именно торжество эволюционистской
идеологии привело весь мыслительный аппарат человечества XX века
в состояние, которые ныне определяется как глобальная
экологическая катастрофа, козыряющая материалистическим знаком
отличия «против»: человек против личности, знания против
сознания, мнения против сомнения.

Вследствие чего механическое совмещение материального и идеального в
едином эволюционном аппарате принципиально невозможно, и
данный синтез, если только он возможен, требует качественно
иного познавательного подхода. Это заблуждение с наглядностью
эмпирического закона явило себя в культивируемых нынче с
большой силой представлениях о Живой Этике, которые в некоторых
сочинениях называется «течением рериханства» Преамбула и
философское обоснование этого качественно нового
познавательного подхода свёрнуты в недрах русской духовной философии, и,
со своей стороны, стали объективной основой самостоятельного
статуса русского дарвинизма и. соответственно, русской
либеральной науки.

В 1880 году в «Трудах Петербургского общества естествоиспытателей»
появилась статья мало кому известного зоолога Карла
Фёдоровича Кесслера «О законе взаимопомощи», где говорилось: «…на
каждом шагу указывают на жестокий закон борьбы за существование
и часто совершенно упускают из виду, что есть другой закон,
который можно назвать законом взаимной помощи и который, по
крайней мере по отношению к животным, едва ли не важнее
закона борьбы за существование» То есть из дарвиновского учения
выводится не борьба за существование, а существование
делается результатом взаимопомощи. Эта мысль казалась настолько
нелепой в свете укоренившегося представления об эволюции как
отборе приспособленного и подавлении (или уничтожении)
неприспособленного, что работа Кесслера не была принята всерьёз,
а через год скончался сам автор. Но в 1902 году появляется
работа князя П.А.Кропоткина «Взаимная помощь как фактор
эволюции». Кропоткин постигает: «Если же принять во внимание
бесчисленные факты, которые все говорят за поддержку этого
взгляда, то с уверенностью можно сказать, что взаимная помощь
представляет такой же закон животной жизни, как и взаимная
борьба. Более того. Как фактор эволюции, т.е. как условие
развития вообще – она, по всей вероятности, имеет гораздо большее
значение, чем взаимная борьба, потому что способствует
развитию таких привычек и свойств, которыя обеспечивают
поддержание и дальнейшее развитие вида, при наибольшем благосостоянии
и наслаждении жизнью для каждой отдельной особы, и в то же
время, при наименьшей бесполезной растрате ею энергии, сил».
В продолжение мысли следует: «Если бы мы не были знакомы ни
с какими другими фактами из жизни животных, кроме тех,
которые известны о муравьях и термитах, мы могли бы уже с
уверенностью заключить, что взаимная помощь, (ведущая к взаимному
доверию, – первому условию мужества) и индивидуальная
инициатива (первое условие умственного прогресса) являются двумя
условиями, несравненно более важными в эволюции мира
животных, чем взаимная борьба». Итак, Кропоткин, как, впрочем, и
первовестник закона взаимопомощи Кесслер, не отвергают борьбу
за существование (Кропоткин называет эту борьбу
«состязанием») в целом, а ставят её моментом взаимной помощи при
динамическом и идеологическом доминировании последней. Тут
приобретает особую важность иной ракурс закона взаимной помощи:
взаимная помощь, взятая Кропоткиным в качестве духовного
параметра, раскрывается во взаимное до-верие как равноправное
со-общение духов (или поведенческий норматив) и предполагает
индивидуальную инициативу в виде динамического знака самоуправной
личности («каждой отдельной особы»). В совокупности эти
критерии адресуют данный параметр прямым курсом в область
русской духовной философии, где он находит единственное, но и
безупречное философское обоснование. Один из ведущих теоретиков
русского воззрения Н.О.Лосский формулирует: «Но
превосходство взаимной поддержки над взаимною борьбою, как фактора
эволюции заключается в следующем. Взаимная помощь ведёт к
сохранению особей с самыми разнообразными свойствами, как
биологически сильных, так биологически слабых; она содействует
богатству и разнообразию жизни в целом»(1991,с.79-80).

Закон взаимной помощи, впитавший в поле русской духовной школы
главным атрибутом русскую идею о самозначимости любой
индивидуальной личности, отметает на корню весь концептуальный арсенал
принципа адаптации (приспособления) и диктата сильного, а
потому становится новой идеологией. Проникнувшись этой
идеологией, Кропоткин просто и непринуждённо совершает важный и
сложный шаг: взаимную помощь, эмпирически познанную в недрах
животного мира, распространяет в качестве действующего закона
на человеческий мир. И он написал: "К счастью, состязание не
составляет общаго правила, ни для животного мира, ни для
человечества. Оно ограничивается, среди животных, известными
периодами, и естественный подбор находит лучшую почву для
своей деятельности. Лучшия условия для прогрессивного подбора
создаются устранением состязания, путём взаимной помощи и
взаимной поддержки. В великой борьбе за существование – за
наиболее возможную полноту и интенсивность жизни, при наименьшей
ненужной растрате энергии – естественный подбор постоянно
выискивает пути, именно с целью избежать, насколько возможно,
состязания. Муравьи объединяются в гнёзда и племена; они
делают запасы, воспитывают для своих нужд "коров" – и таким
образом избегают состязания; и естественный подбор выбирает из
всех муравьёв те виды, которые лучше умеют избегать
внутренняго состязания с его неизбежными пагубными
последствиями"(1907, с.с.18,26-27,85-86).

Второй после закона взаимной помощи основополагающей опорой
качественно нового познавательного подхода, созревающего в недрах
русской духовной философии, является сентенция русского
духовного воззрения, не признающей за революцией какого-либо
ранга, типа, вида или характера эволюции, если в лице последней
понимать развитие как таковое. Русские философы истолковывают
революцию в качестве чисто деструктивного, разрушающего
фактора, прямого антагониста любого созидательного акта. Ольга
Волкогонова составила прелестную аннотацию ноуменальных
постижений Н.А.Бердяева, составляющих в русской доктрине
духовный объём понимания революции, взятой как реальный
общественный акт: «Революции, по мнению Бердяева, есть вечное явление в
истории человеческого общества. Они были во все времена, их
нельзя «отменить». «Русская революция есть великое
несчастье. Всякая революция – несчастье. Счастливых революций
никогда не бывало, – писал Бердяев. – … Русская революция –
отвратительна. Хороших, благообразных, прекрасных революций
никогда не бывало и быть не может. Всякая революция бывает
неудачной. Удачных революций никогда не бывало. Французская
революция, признанная «великой», тоже была отвратительна и
неудачна. Она не лучше русской революции, она была не менее кровавой
и жестокой, столь же безбожной, столь же разрушительной в
отношении ко всем историческим святыням». И ниже:
«Идеально-нормативные представления о революции совершенно должны быть
оставлены. Революция никогда не бывает такой, какой должна
быть, ибо нет должной революции»]. Почему же, по мнению
Бердяева, не бывает «должных» революций? Дело в том, что он видел
в революциях прежде всего разрушение, отрицание, падение
старой жизни, а не победу нового. Революции принадлежат
прошлому, а не будущему. Они – итог разложения, продукт и
логическое завершение прошедшей, минувшей жизни, а не заря новой.
Поэтому никакие гражданские войны, был убежден Бердяев, не
могут положить конец революции. В таких войнах сталкиваются в
борьбе армии революционные и дореволюционные, ибо
контрреволюция на первом этапе всегда составляется из сил, оттесненных
и обесцененных революцией, сил, ставящих перед собой цель
восстановления былого. Но реставрация старых порядков,
породивших и вызвавших к жизни революцию, невозможна. Бердяев
категоричен: «Реставраций никогда не бывает. Бывают лишь
судорожные конвульсивные движения сил, догнивающих в революции, сил,
претерпевших распад в революции, и затем новые попытки сил,
выдвинутых революцией, удержать свое жизненное положение».
Настоящую контрреволюцию могут принести только новые
пореволюционные (то есть, послереволюционные) силы, развившиеся в
результате самой революции. Контрреволюция, чтобы быть
успешной, должна быть не «революцией наоборот», а изживанием
революции: «Природа революции такова, что она должна дойти до
конца, должна изжить свою яростную стихию, чтобы в конце концов
потерпеть неудачу и перейти в свою противоположность, чтобы
из собственных недр породить противоядие». В революции
виновны и те, кто ее совершил, и те, кто ее допустил. Правых в
революции нет. Будет ли революция успешной, или будет
подавлена, – она в любом случае оставит после себя экономическую
разруху и нравственное падение»
(О.Д.Волкогонова. «Н.Бердяев. Интеллектуальная биография»).

Общеизвестно, что современная интеллектуальная способность мыслящего
европейского человечества всецело обусловлена
рационалистическим мышлением, и, следовательно, нынешнее умозрение не
знает другого языка, кроме ratio. Это означает, что всё
умственное глубокомыслие, имеющее себя во внеевропейской среде,
может быть поняты европейским умом только в рационалистической
транскрипции; европейское мировоззрение, настоянное на
крутом рационализме, непроизвольно и спонтанно скептически
воспринимает всякое иное, нерационалистическое, мироощущение.
Неглубокие мыслители видят в этом обстоятельстве достоинство
рационального (христианского) познания, и противопоставляют его
всем другим ноуменальным учениям, зачастую огульно относя
последние к разряду фантасмагорической дивинации (гадательным
наукам: оккультизму, магии, хиромантии и астрологии). Более
проницательные исследователи достигают того, что
иррациональные мыслительные конструкции приобретают лингвистически
понятную для рационального ума словесную форму, но
содержательный смысл остаётся нераскрытым и не увеличивает когнитивную
ценность умозрения христианского мудролюбия.

Показательный образец этого продемонстрировал знатный оккультный
писатель д-р Жерар Анкосс (Папюс) на примере еврейской каббалы:
«Каббала учит, что слово – будучи отражением идеи – есть
основа всего сотворённого, как источник всех сил, а так как
слова расчленяются на буквы, то и всякой букве, то есть звуку,
присуща известная сила (могущество), и алфавит магов, а от
него и еврейский, созданы в точности по законам мироздания.
Таким образом, каждая буква еврейского алфавита представляет
как идея – Божественное имя, как иероглиф – известную силу,
выраженную как число. Отсюда вытекает возможность,
комбинируя буквы и составляя слова, влиять на мир астральный, как
действующие силы, производя желаемые феномены, и, с другой
стороны, оперируя буквами, благодаря присущим им числовым
значениям, открывать законы эволюции, производить вычисления
грядущих событий и делать другие подобного рода изыскания».
Таким способом предполагается выход на заповедную для
рационализма зону «законов эволюции», а на самом деле с точки зрения
ratio это суть произвольные допущения и махинации, и в
реальности эволюционистского познания никто не пытается вывести
эволюцию их каббалы, как и подвести каббалу под знаменатель
эволюции.

Во всём этом хитросплетении мысли обнаруживается момент, который
Папюс, опираясь на своего наставника Сент-Ив д’Альвейдра,
полагает определяющим в данной проблеме, и который в эпопее Живой
Этики может стать знаменательным. Оказывается
каббалистическая премудрость, единодушно принимаемая за высшее достижение
еврейского духа, не является исключительно еврейской
принадлежностью. Сент-Ив д’Альвейдра, которого Папюс цитирует в
своём тексте, утверждает, что «К иудеям Кабала перешла от
халдеев через Даниила и Ездру (Сент-Ив д’Альвейдра пишет слово
«каббала» с одним «б», – чисто по-еврейски, поскольку в
иврите отсутствует сдвоенные согласные). К древним израильтянам –
до рассеяния десяти иудейских колен – Кабала перешла от
египтян через Моисея. У халдеев, равно как и у египтян, Кабала
составляет часть того, что академии метрополий называют
мудростью, то есть синтезом наук и искусств, приведенных к
своему общему принципу. Этот принцип был Слово или Глагол»
(выделено мною – Г.Г.)

В этом можно видеть разгадку таинства, столетиями терзающее мыслящее
человечество: «В начале было Слово» (Иоанн 1:1),
загадочность чего распространялось на патриархальную древность,
создавшую Библию. Но в курсе ведущейся беседы важно иное
утверждение Сент-Ив д’Альвейдры: «Другой свидетель патриархальной
древности есть браманизм. Он сократил все предания прошлого,
подобно геологическим наслоениям. Все, кто изучал этот предмет
с современной точки зрения, были поражены как богатством
документов, так и невозможностью распределить их
удовлетворительно с точки зрения хронологической и научной (то есть,
рационалистической – Г.Г.). Распределение их на секты:
браманические, вишнуические и шиваические, не говоря уже о других,
затрудняет дело ещё более… По моему исследованию древнего
алфавита Кабалы, состоящего из двадцати двух букв, самый скрытый
и тайный, служивший, вероятно, прототипом не только для
всех других такого же рода, но и для знаков ведийских и для
букв санскритских, – есть алфавит арийский. Этот алфавит… я
узнал от выдающихся браманов, которые меня не обязывали держать
этого в тайне. Буквы этого алфавита отличаются от других
семитических букв тем, что они имеют морфологическое строение,
то есть представляют доподлинно идею своими очертаниями,
что делает из них тип исключительный… Слово «Кабала», как мы
его понимаем, представляет алфавит двадцати двух букв
алфавита. Этого рода азбука является прототипом арийской или
яфетической».

Европейский ум, настроенный своей эволюционно-рациональной страстью
на скептически-нигилистический лад, не может признать
серьёзной ноуменальной аргументацией эту комбинаторику букв и
манипуляции с единым арийским алфавитом. По существу, в данном
аспекте вплотную столкнулись две школы: современная
эволюционная концепция и единственное, что ей противостоит в научном
разрезе, древние видения на космический процесс и
соответствующее представление о нём, даваемое алфавитом. Но даже
предвзятый критицизм ratio не может не принять, хотя бы к
сведению, общий вывод, что каббалистическая премудрость суть единое
и общее качество духовной атмосферы так называемой
«патриархальной древности», а, как говорят Папюс и Сент-Ив
д’Альвейдра, «Это указывает на основное свойство человеческого духа в
его общем для всех принципе, вместе и научном, и
религиозном: Глагол, слово космологическое и его равнозначащие». Итак,
нашей духовной цивилизации предшествовала цивилизация
СЛОВА, где слово обладало колоссальным психо-духовным зарядом.
Таким образом, громадным усилием постигающего ума европейская
философская мысль смогла «рационализировать» иррациональные
духовные проявления древних мыслителей в формальную форму
Великой цивилизации слова, но внутреннее содержание и
имманентный смысл этой формы остались нераскрытыми.

Можно также принять к сведению утверждение тех же авторов:
«Драгоценный свидетель патриархальной до-Моисеевой древности
утверждает, что эта мудрость утрачена и искажена примерно за 3000
лет до Спасителя. Этот свидетель – Иов, а древность этой книги
удостоверена положением созвездий, о котором он упоминает.
«Где же эта мудрость, куда она девалась?» – вопрошает этот
пророк» (Папюс (Ж.Энкосс) «Каббала или наука о Боге,
Вселенной и Человеке», 2002, с.с. 13,18,19,21,22,23). К «разумному»
рационалистическому виду сию сентенцию можно подвести,
предположив, что Великая цивилизация слова действительно канула в
Лету в до-христосовы времена, а буддийские, еврейские,
персидские и прочие каббалистические проявления в современном
виде суть реликты угасшей мудрости. Действующая же мудрость в
современной хартии единодушно ассоциируется с эпопеей ratio
и эволюции. Но в таком случае к числу реликтов следует
отнести и Библию, поскольку у концепции эволюции нет большего
врага, чем Библия. Однако по настоящее время, невзирая на все
исторические катавасии, Библия остаётся духовным центром
человечества, тогда как концепция эволюции в лице экологической
катастрофы глаголет о собственном летальном исходе. А
доподлинную трагедию цивилизация слова пережила не в незапамятные
времена, а в текущее время, когда слово полностью утратило
свою исходную этическую значимость

В нашем мире и в наши дни извещение о том, что никогда слово не
ценилось так низко, не вызывает никакого возражения:
обесценивание слова и выветривание его духовного потенциала следует
числить органической составной частью экологического кризиса и
одновременно критерием или показательным признаком
деградации мыслительной способности современного человечества. Перлы
Уильяма Шекспира очень часто ставали философскими
афоризмами, – аналогично произошло и с современной судьбой слова,
которую поэт передал через образ «молва», достойной философского
знака.

                                     « Развесьте уши. К вам пришла Молва.
                                     А кто из вас не ловит жадно слухов? 
                                     Я быстро мчусь с востока на закат,
                                     И лошадью в пути мне служит ветер.
                                     Во все концы земли я разношу
                                     Известья о делах земного шара.
                                     Я сшила плащ себе из языков,
                                     Чтоб ими лгать на всех наречьях мира.
                                     Нет выдумки такой и клеветы,
                                     Которой я б ушей не засорила.
                                     Я говорю про мир в канун войны.
                                     И я вооруженьями пугаю
                                     В дни тишины, когда земля полна
                                     Какой-нибудь совсем другой заботы...»
                                                              Шекспир. Генрих IV

Эти строки Е.П.Блаватская использовала в качестве эпиграфа в своей
работе «Напутствие бессмертных». Но и её рассказ о
современном слове вполне может стать научно-философской
характеристикой слова в его современном общественном облике: «Мы живем в
век предрассудков, лицемерия и парадоксов, вынуждающий многих
из нас беспомощно и бесцельно вертеться, подобно
подхваченным вихрем сухим листьям, разрываясь между присущим нам
чувством справедливости и страхом перед жестоким деспотом, имя
которому общественное мнение. Да, жизнь наша похожа на
водоворот, образованный двумя противоборствующими течениями, одно
из которых несет нас вперед, а другое отбрасывает назад; одно
побуждает нас вцепиться мертвой хваткой во все то, что мы
считаем правильным и истинным, как в спасительную соломинку,
которая только и может удержать нас на плаву, тогда как
другое стремится опрокинуть нас, раздавить и, в конце концов,
утопить, захлестнув безжалостной циклопической волной
общепринятых приличий и тупого, капризного и вечно блуждающего
общественного мнения, основанного на злобной клевете и праздных
сплетнях. В наше время вовсе не нужно быть честным, искренним
и праведным, чтобы выклянчить себе признание и лавры
достойного человека. Для этого достаточно просто быть удачливым
лицемером или каким-то загадочным и непонятным для самих
счастливцев образом приобрести популярность. В наш век, по словам
миссис Монтэгю, "всякий порок скрывается лицемерием, во
всякой добродетели подозревают лицемерие... а подозрительность
приравнивается к мудрости". И потому никто не знает, во что
ему верить и что отвергать, а наилучшим способом стать
образцом всех добродетелей в ослепленных восторженной верою
глазах сограждан является, опять-таки, популярность. Но как же
можно приобрести эту самую популярность? На самом деле
довольно просто. С волками жить – по-волчьи выть. Отдавай дань
уважения распространенным в ваше время порокам, изображай
восторг при упоминании популярных на текущий день
посредственностей. Плотно закрывай глаза при виде всякой истины, если она
чем-то не нравится общепризнанным пастырям человеческого
стада, и не забывай вместе с ними нападать на несогласное
меньшинство. Низко кланяйся перед господствующим хамством и
приветствуй громоподобными аплодисментами любую попытку
зарвавшегося осла лягнуть умирающего льва, ныне – падшего идола.
Потакай распространенным предрассудкам, придерживайся общепринятых
условностей и моды – и вскоре станешь популярным».

Итак, слово оказывается разделительным рубежом духовной истории
(или, по Бердяеву, небесной истории) мира между древним и
современным хрононами. И в обоих случаях к этому обстоятельству
имеет отношение каббала: в первом (древнем) случае посредством
доминирования каббалистической идеологии и за счёт этого
могущество слова, а во втором (современном, эволюционным)
случае при полном отрицании какого-либо намёка на
каббалистическое значение, и за счёт этого ничтожество слова. В еврейском
языке, иврите, буква «к» передаётся двумя звуками – коф –
двадцатой буквой ассирийского алфавита, и каф – одиннадцатой
буквой того же алфавита. Каббала, переданная звуком коф,
означает в переводе «предание», а каббала, написанная
посредством каф, переводится как «могущество» Каббала, как могущество
слова, осталась в прошлом, а каббала, как предание,
находится в среде современных воззрений в качестве реликта, и именно
это предание было категорически отвергнуто эволюционной
доктриной.

В исторической концепции Бердяева, которая в русском духовном
постулате положена в основу духовного (небесноисторического)
понимания исторического процесса, проблеме «историческое
предание» придано первейшая концептуальная роль, как важнейшему
информационному источнику исторической достоверности. Предания в
русском духовном порядке котируются на одном уровне с
историческим прошлым, – элементом главной исторической триады –
прошлое-настоящее-будущее. Известный русский лингвист
И.Переферкович своё предисловие к труду Папюса о каббале
заканчивает словами: «Ибо мы – продукт ушедших в вечность поколений,
их верования, понятия, даже заблуждения мы носим в своём
сердце, а благоговение к мёртвым, бережное и любовное отношение
к могилам есть вернейшая черта благородного характера,
аристократии мысли». В этих словах через верность историческим
преданиям выражено credo понимания каббалистического
глубокомыслия в русской духовно-философской среде.

Таким образом, никакая полноценная и полнокровная теория не может
существовать изолировано от ценностей минувших дней, вне
исторического контекста и связи с прошлым, – к прошлому возможно
любое отношение, за исключением одного – игнорирования. Этим
объясняется неистребимая тяга к шедеврам прошлых эпох,
многократно усиливающаяся в кризисные и переломные моменты, – в
Новейшее Время на первом месте среди сокровищниц прошлого
находится буддийская мудрость и индуистская идеология.
(Индийская (индусская) философия представляет собой огромный
монолит ноуменально-феноменального порядка, не оценённый по
настоящее время ни по достоинству, ни по размеру, ни по глубине
мысли. Индийская мыслящая и чувствующая инстанция представляет
собой в объёме современного философского постижения не
только наибольшее таинство, но и наивысшую прелесть будущих
открытий и откровений. Изложенное далее составляет лишь попытку
придать индусским глубокомысленным текстам, непонятным
европейскому уму, более или менее ясный логический вид, дающий
хотя бы приблизительную причину и объясняющий место Елены
Рерих и её Живой Этики)

По этой причине Живая Этика, если она претендует на роль
альтернативы экологической катастрофы, а, тем более, что ей пророчат
роль новой системы мировоззрения, необходимо должна
аккумулировать в свою познавательно-духовную ткань постигающие перлы
прошедших веков. Из числа последних Живая Этика избрала
обширнейшую браманско-буддийскую премудрость, можно сказать
больше: Живая Этика, как специфический духовный конструкт, может
определиться, лишь имея субстратом Великую цивилизацию
слова, выразительнейшим образом воплощённую в
ведически-браманическую космогонию древних индусов. С этого пункта в истории
русского духовного постижения заявляет о себе феномен, а
точнее, эпоха Елены Рерих.

(Продолжение следует)