Проза

 

 

Глаза у него синели кругами от частых попоек, а негнущиеся ноги привели в незнакомое селенье. По всему видно, народ жил здесь небогато  -  дощатые хибары с низкими окошками уродливо лепились одна к другой до самого оврага. Однако острым нюхом своих предков Яков почуял, что и тут есть чем поживиться.

 

Пьяницей он был конченным, но умело прятал рябое лицо под густой бородой, а слабость к алкоголю оправдывал нелёгкой долей  -  на лихих поворотах судьбы сам чёрт ногу сломит. Пьяница Яков давил на жалость  -  нищему грех не подать. А нищий и пьяница одного поля ягоды.

 

Из дома его прогнали:  Яков женился на молодой женщине, а жить пришлось с её матерью. Места своего не нашёл, всё чаще прикладывался к бутылке. На дверь указали без лишних слов. "Нет пророка в своём отечестве!"  -  оправдывался Яков, оглашая криком подъездное помещение. И, поостыв, добавил:  "Пойду искать иное убежище, иную землю."

 

Яков был писателем, искал человеческую душу остриём пера, тщательно шлифовал текст, но не мог заработать и на корку хлеба. Книги его охотно печатали издания разного калибра, однако покупались они вяло, и в читательской среде говорилось о них меньше всего, хоть Яков и не чурался дешевых детективных эффектов, дабы придать своим повествованиям занятный смысл.

 

-  Кому в наш век нужна хорошая литература?  -  оправдывался Яков  -  неуспех на издательском рынке не поколебал его уверенности в себе, напротив, породил мысли об изолированности его творчества, до понимания которого читателю предстоит отмахать немалый путь. Яков считал себя выше презренной толпы и писал для избранных.

 

Однажды, когда ему на суд представил рукопись молодой автор, чья плодовитость выводила Якова из терпения, тот дал собрату по перу жёсткую отповедь:

 

"Литература – это не только "что". Не только и не столько сюжет, действие, фабула, но и во многом, если не во всём – КАК. Как это сделано, понимаете? Выделка фраз, точность сцепления слов, незримая, но беспощадная балансировка гласных и согласных, ритма, звенящего в каждом предложении делают текст литературой, или очередной бледной копией уже известных произведений.

 

Вы относитесь к словам, как к мелким булыжникам:  какой на дороге нашёлся, тот и впихиваете в кладку. Слова нужно любить, прозванивать каждое из них, точно скрипичный мастер доску, перед тем, как начинает делать из неё скрипку. Каждое предложение должно играть и переливаться от света слов, которые вы вырываете из свободной стихии языка и силой составляете вместе, упрятывая в темницу фразы. Если им там плохо, если соседи случайны и скучны – то и фраза выглядит настоящей темницей и читателю от неё становится мрачно и глухо.

 

Если вы поняли, что я хочу вам сказать, то перед вами открывается большая работа".

 

Литература Якова имела ничтожные тиражи и не приносила денег, за что его возненавидел родной сын Ариэль. Юноша позабыл, как в детстве отец сочинял для него сказки – теперь он целыми днями пялился в глянцевые страницы журналов, которые предлагали уплыть в жаркие края, и разглядывал полуголых девиц, высохших в дощечку, таявших, как свеча от пламени. И чего ради папаша вздумал книги писать? Был бы олигархом – катались бы как сыр в масле.

 

Долго бродил Яков в поисках новой земли, надеясь отыскать в сердцах людей понимание. Рылся в помойных баках, обедал подгнившей дыней и протухшим бифштексом, примерял на себя вылинявшие тряпки. Надрываться чёрным трудом он не торопился. К чему? Пока есть на свете люди недалекие, брюхо приспособленца всегда будет набито доверху.

 

Так и добрёл он до богом забытой деревни и решил стать пророком. Не бумажным, а самым настоящим – с золотым нимбом спасителя над седой головой. Священные Писания предрекали в последние времена явления лжепророков и прочих обольстителей, но в деревнях народец тёмный, обвести вокруг пальца таких,  как делать нечего. Сиживай себе на камушке, сказочки сказывай – местные уши и развесят.

 

И действительно, не прошло и двух дней, как на пришлого стали показывать пальцем, а добрая старуха Марфа, подкармливавшая бездомных кошек, сцеживая из кастрюль в миску остатки супа, вынесла чужаку краюху хлеба.

 

-  Работаешь за троих, а отпрыски не помогают,  -  пророчествовал Яков, смахивая прилипшие к бороде хлебные крошки.  -  Спина под вечер не разгибается  –  сил никаких.

 

Баба Марфа обронила челюсть, одобрительно кивая. А Яков приложил заскорузлую пятерню к пояснице старушки. Сила убеждения – великая вещь. Тёплая ладонь, добрый взгляд побитой собаки – и вот уже недавняя боль вышла из суставов. Как рукой сняло!

 

Баба Марфа, узнав, что пришельцу и головы приклонить негде, стала зазывать Якова в свой дом  –  отобедать по-человечески.

 

Остальные поглядывали на лжецелителя с опаской, а старушке выговаривали:

 

-  И чего ты с ним якшаться вздумала, Марфуша? По всему видно, не нашего сукна епанча.

 

Баба Марфа их не слушала. Она находила, что Яков святой человек, посланный ей в помощь Господом.

 

Святой Яков за столом не тулился  –  налегал на овощи и мясо. За неделю проживания у бедной пенсионерки он умудрился выдуть несколько бочонков вина, потакая давнему пороку. Когда соседи указывали бабе Марфе, что с появлением Якова запасы её стали стремительно оскудевать, она небрежно махала рукой – для хорошего человека ничего не жаль. И несла из погреба предпоследнюю банку солёных огурцов.

 

Иные зубоскалы посмеивались:  ох, Марфа, ох, шельма! Ведь седьмой десяток разменяла, а скучать не торопится. Наверняка делит с этим мерзким Яковым не только хлеб, но и постель.

 

-  Когда на улице пасмурно, он несёт в моё жилище свет,  -  не уставала славить сожителя старуха, усыновив на закате жизни вышедшего в тираж тунеядца.

 

А Яков времени даром не терял:  ему мало было завладеть одним домом   – он хотел подчинить себе всё село. Он стал подыскивать сообщника, какого-нибудь чурбана, не больно смекалистого, но готового подчиниться горячему порыву сердца. Яков присматривался к Вовке, местному увальню, чья юность требовала подвигов. Сын потомственных алкоголиков маялся без дела и давно мечтал покинуть родные пенаты.

 

-  Мой юный друг, хочешь быть в сговоре и несказанно разбогатеть?  -  приступил Яков к оболтусу, гонявшему по околотку пыль.

 

Вовка всегда мечтал о лёгких деньгах, да пареньком был бестолковым и не знал, за что браться. Как и другие, чужака обходил за версту, подозревая в нём недобрые намерения, однако слова Якова заронили в его душу надежду – он смотрел на седобородого болтуна как на прорицателя, обещавшего богатую жатву.

 

-  Если хочешь обресть счастливую жизнь  –  ступай за мной.

 

Облачившись в лохмотья, Яков перебирал чётки и демонстративно отказывался от пищи. Слух о его святости быстро разошёлся по окрестным деревням, а тамошние брехуны способствовали нашествию паломников, уверяя, будто слепые и прокажённые могут исцелиться, прикоснувшись к одеждам святого отшельника.

 

В глазах забулдыги блестела всечеловеческая скорбь попусту растраченной жизни, а дураки спешили целовать землю, по которой он ступал нетвёрдыми ногами. Измученные домашней тиранией жёны приводили непутёвых мужей, надеясь излечить их от пьянства, несчастные матери требовали возложить руки на их немощных чад. И хотя посланный богом знахарь ни одного слепца не сделал зрячим, народ обступал его со всех сторон  –  каждому хотелось получить аудиенцию.

 

Однажды среди почитателей Якова нашлась женщина, возжелавшая устроить чудотворцу аутодафе. К удивлению толпы, ей оказалась баба Марфа, некогда приютившая странника в своих стенах.

 

-  Ты ли это говоришь, Марфуша?  -  запричитала Ритка, соседка, с недавних пор уверовавшая в божественную силу пророка.  -  Приняла его в своём доме, как родного, обогрела, а ныне требуешь голову с плеч. Известное дело:  ревность взыграла. Прежде его презирали, потому он и был тебе люб, а теперь нарасхват  –  вот ты и не находишь себе места. Украли твоего Якова, похитили   – с концами!

 

Баба Марфа силилась перекричать возроптавшую толпу, хоть ей и угрожали расправой. Тогда дед Фатьян, старожил, стоявший у истоков хутора, принял огонь на себя, призвав недовольных к молчанию.

 

-  Пусть Марфуша выскажет претензию, а потом мы рассудим  –  права она или нет?

 

Народ смолк. Обманутая пенсионерка взяла слово:

 

-  Это страшный человек, люди добрые. Он втёрся ко мне в доверие, чтобы оставить меня ни с чем. Поначалу я тоже думала, что он святой  –  с появлением Якова моя жизнь обрела смысл, я стала бодрой, забыла про свои болячки. Потом я поняла, что причина моей тоски крылась в одиночестве:  человек тогда лишь и болеет, когда нет никого, кто мог бы поднести ему стакан. А когда рядом есть кто-то  –  все болезни отступают на раз. Но Яков не пошевелил и пальцем. Он жрал за мой счёт, как скотина, и ни разу не потрудился сойти в огород  –  поработать под палящим солнцем. Потом я стала замечать, что у меня пропадает посуда, кастрюли и столовые приборы. А не так давно этот краснобай добрался до кубышки! Несколько лет я откладывала со своей нищенской пенсии деньги на похороны  – Яков не побрезговал, подобрал последнюю копейку.

 

Паломники приуныли. Хуторские, напротив, взъерепенились:  оставить старуху без похоронных   – обронить остатки совести.

 

-  Что скажешь в своё оправдание, Яков?

 

Обвинения не поколебали спокойствия Якова  –  он был готов к ним, как Христос, трижды преданный учеником до крика петуха и  отданный на заклание.

 

-  В рай входят тесными вратами,  -  произнёс он тихим, смиренным голосом.

 

Толпа взбунтовалась пуще прежнего.

 

-  Яков, не корчи из себя святого! Не пророк ты никакой, всем всё ясно. Обыкновенный воришка, каких не счесть. Думаешь, сам Господь направляет твои пути?

 

-  Ты говоришь.

 

Мудрствования Якова относили на счёт гордыни и уже складывали костёр, взалкав очистить родной хутор от скверны.

 

Когда дед Фатьян поднёс горящий факел к сучьям, Яков забормотал молитву. Потом громко произнёс:

 

-  Я взошёл на костёр и готов пострадать за людей.  -  Геройство распирало Якову грудь, пока огонь не добрался до ног.

 

Лицедеем он был отменным, иначе чем ещё объяснить доблестный порыв? Знал лжепророк, что угрозы для его жизни нет, а потому и держался с апломбом пастыря, готового сложить голову ради спасения заблудших душ. Иной бы позавидовал  -  пламя всё ближе, а в больших глазах Якова, печальных глазах лжеца и пьяницы, ни тени сомнения.

 

-  Покайся, пока не поздно, пришлец!  -  доносилось из толпы.  -  И деньжонки верни...

 

Яков и бровью не повёл. Голос его был ровен и тягуч:

 

-  Мои уста твердят истину:  ни гроша я не брал у этой женщины. Но коли вы так решили, я отдам свою жизнь за вас и тем искуплю ваши лжесвидетельства.

 

Долго Якову молиться не пришлось:  бог не услышал его слов, зато на помощь поспел Вовка. Речь его была неискренней, но звучала убедительно:

 

-  Одумайтесь, люди! Что ж вы творить вздумали  –  переписывать историю кровью вместо чернил. Мало вам одного распятого Спасителя – хотите новых жертв? Этого ли человека изжарим на медленном огне  – святого странника, пришедшего в наши края с добрыми помыслами? Вы прельстились словами старухи, но что они значат в сравнении с теми чудесами, которые творил Яков? Пустой звук! Покаемся, пока не поздно, покуда не отверзлись небеса и не погасло солнце.

 

По толпе пробежал ропот. Деревенские недоумённо пожимали плечами:  с каких пор балбес Вовка стал говорить красно и ронять наставительные речи, точно за плечами его грузным рюкзаком горбилась прожитая жизнь? Не иначе сам бог влагает слова в его уста?

 

А Вовка, почувствовав, что враждебно настроенные люди понемногу сдаются, напирал с удвоенной энергией:

 

-  Если эта женщина недосчиталась нескольких тарелок, должны ли мы сжечь пророка, пришедшего указать нам верные пути? У меня есть предложение:  соберём, кто сколько может, и возместим бабе Марфе ущерб.

 

Исполнена русская душа щедрости неизбывной и готова, позабыв обиды, спеленать нехристя в последнюю рубаху. У всякого русского барахла в доме предостаточно:  в хозяйстве не пригодилось, а выбрасывать жаль. А грех на душу кому брать охота? Кем бы ни был этот Яков, жизнь ему отвёл Господь и не им, грешным, её укорачивать.

 

-  И правда, чего мы канитель разводим?  -  первым соблазнился дед Фатьян.  -  Человека на эшафот ведём из-за какой-то посуды, которая на то лишь и годна, чтобы биться вдребезги. Давайте будем милосерднее – соберём кто сколько сможет, возместим ущерб.

 

Потянулись люди к своим халупам – ворошить залежавшийся скарб. Женщины набрали разного тряпья огромные тюки, мужчины вынули нерастраченную заначку. Всё жертвовали к ногам бабы Марфы, добиваясь её прощения. Гора посуды выросла до небес  – хоть лавку открывай! Скромная пенсионерка, отродясь не видавшая хорошей жизни, замахала руками:

 

-  Будет вам! Куда мне столько добра? Помирать завтра.

 

Но люди всё несли, вдохновлённые возгласами заговорщика:

 

-  Чаша весов должна склониться в сторону истины,  -  горланил в пылу жадности Вовка.  -  Посудите сами: Яков хотел отдать за нас жизнь, а вы покупаете её ношенным тряпьём. Да отверзнутся ваши сердца навстречу щедрости и узрите вы блага вечные, наследуете землю.

 

Фатьян, затушив костёр, приволок гармошку. Коли собрались заодно, пошуметь сам бог велел. Нынче всяк своими заботами живёт - когда ещё случай представится?

 

Составили столы, разлили по стаканам. Смех, веселье, пляс, частушки. Яков облюбовал себе тёплое местечко  – хоть он и был посланцем сил вышних, от простого люда изрытой рябинами морды воротить не думал.

 

-  Гордецу голову с плеч.  -  Пришлец мочил вином уста за троих и налегал на закуски из жареной гусятины.

 

А наутро, когда у грешного люда кололась надвое голова, следы от Яковых башмаков петляли по хутору. Собранного добра за раз не унесть, а от сообщников старый пьяница отказался, своевременно отцепив их от дела. Он следовал простому правилу:  любишь кататься, люби и саночки возить. Вот и горбатился спозаранку, перекочевав на новое место жительства. Стыда Яков не знал и поселился в соседней деревеньке, где дураков тоже хватало.

 

Баба Марфа заливалась горькими слезами, и слова односельчан не несли ей утешения. Старуха рубила начистоту:  снюхалась с этим подлецом, родного человека в нём признала, слушалась как наставника. Историю про украденные деньги сочинила по его наказу, но и подумать не могла, что вымысел обернётся былью. Целую жизнь горбатишься, чтобы достойно умереть  – и этого удовольствия лишают. Как пропал Яков, сунулась старуха  –  а денег нет, соседских пожертвований  – тоже.

 

-  И чего ты послушалась его, мошенника?  -  в железных объятиях похмелья прозрела и Ритка.

 

-  Сыном он мне примерещился,  -  оправдывалась Марфуша.  -  Своего-то схоронила давнёхонько. Думала, послал бог в помощь, а оказалось - на беду. Говорил, людей испытать хочет:  кто примет ложь на веру, а кто за ним в огонь.

 

-  Овцы блеяние, а суть волчья,  -  цедил один из виновников разграбления Фатьян, собственноручно затушивший пламя.

 

-  Эх, как помирать-то я теперь буду – не в сырой же канаве!

 

Корила себя баба Марфа, но таких историй не счесть:  не первая она и не последняя. Да и облапошить её большого труда не составляло – тихой сапой Яков добился своего. Старики народ доверчивый, а медовые речи приживальщика залили пенсионерке уши и проникли в сердце, растопив его, как пламень – воск. Если государство махнуло на пожилых людей рукой, довериться первому встречному не такая уж и наивная песня.

 

Да что там старики! Хуторская молодёжь и та повелась на удочку шарлатана. Вовка задумчиво чесал репу –  оставил его старый хрен с носом. Золотых гор он, конечно, не обещал, но уговор был такой:  полученное барахлишко сбыть на базаре и вырученные деньги поделить поровну.

 

Утро нехристя начинается раньше славянского похмелья –  Яков не только оставил сообщника за бортом, присвоив себе награбленное, но и возымел наглость залезть к родителям Вовки в дом и стащить старинные иконы, решив, очевидно, что пьяницам бог ни к чему.

 

-  Не стыдно тебе, Владимир Сергеевич,  -  упрекал молодого человека дед Фатьян, словно и забыл, что сам стал жертвой обольщения.  -  Враг землю топчет, а ты с ним заодно. Предательство чистой воды! А на эшафоте громче всех голосил.

 

-  Да вы же сами, дед Фатьян...

 

-  Не дерзи старшим, сопляк!

 

И весь разговор. Ничего не скажешь  –  воспитание. А что у самого рыло в пуху –  не колышет. Старший  –  значит, прав.

 

Не спешите ошибочно судить, будто пройдоха Яков сменял на шило мыла кусок  – вместо одного становья нашёл другое, не лучше прежнего. Так-то оно так, но у бабы Марфы варенье сливовое было, а Яков сливовое не жаловал. Яков любил вишнёвое. У Лидии Захаровны, в доме которой беглый вор пустил корни, вишнёвого вареньица было в избытке. Пил Яков чай и черпал из литровой банки.

 

А вечерком, после плотного обеда, прогуливался до займища, наворачивал круги там, где обитали мальчишки, учинявшие в заброшенных домах погром в поисках клада. Яков уже присматривал сообщника.